Проснулся я от того, что мне в ребра уперся твердый и холодный ствол ружья.
– Кто ты такой? – спросил меня бородатый старик в кожаной шляпе, нагнувшийся надо мною.
– Джим Стюарт, сэр, – ответил я.
– Стюарт, говоришь… – переспросил он. – Судя по твоему акценту и твоим лохмотьям, ты бежал из Кэмп-Дугласа?
– Да, сэр, так оно и есть, – признался я.
Старик неожиданно убрал свое ружье.
– Значит, так, парень, – сказал он, – я тебя этим скотам не отдам. Останешься пока здесь. Я принесу еду и новую одежду. Твои лохмотья надо немедленно сжечь – иначе от них точно можно подцепить какую-нибудь заразу. Поживи пока здесь, наберись сил, только будь поосторожнее – по твоему акценту сразу видно, что ты южанин. Потом я помогу тебе добраться до Миссури – ну, а там уж как знаешь…
– А почему вы мне помогаете? – спросил я. – Я же для вас мятежник.
– У меня мать – урожденная Стюарт, – ответил старик. – И я не люблю ни этого чертова Линкольна, ни его чертову войну. Мы жили с Югом в мире, и нам не надо было вмешиваться в вашу жизнь. Я так считаю.
– А как мне вас называть? – поинтересовался я.
– Зови меня дядя Джо, – усмехнулся старик.
Какая у него была фамилия и где он жил, я так и не узнал. Тем же вечером он принес мне залатанную, но чистую, одежду и старое одеяло, а мои лохмотья сжег. Он носил мне хлеб, картофель, оленину и зайчатину, которые я жарил на том же костре. А рыбу я сам ловил в озере.
– Ну, вижу, что ты немного окреп, – сказал он мне как-то в конце апреля. – Значит, так. Я тебя отвезу на Миссисипи – здесь недалеко. Там у меня есть плот, спустишься на нем по Миссисипи. Я бы на твоем месте высадился в Кентукки – хоть те ребята и хотели присоединиться к Конфедерации, но им янки не дали это сделать. Ты там сойдешь если не за местного, то почти за своего. Скажешь, что твой отец работал инженером, к примеру, в Луисвилле, тебе поверят. А как ты доберешься до Вирджинии, это уже твоя забота. Вот тебе, кстати, – и он сунул мне мешочек с мелочью. – Деньги в дороге всегда пригодятся.
– Дядя Джо, – спросил я его, – как я смогу отплатить вам за мое спасение?
– Помолишься за мою душу, – немного помолчав, ответил он. – В молодости я убил немало индейцев, и теперь они мне часто являются во сне. Я и сам был не рад, жалко мне их, а что поделаешь…
Не буду рассказывать, как я добрался до той части Вирджинии, где еще стояли наши. Но все же добрался, и когда я рассказал, что служил у Семмса и потом был в Дугласе, меня определили обратно к моему командиру. Тот, увидев меня, первым делом обнял меня и расцеловал, а потом сказал:
– Ну, Джимми, какой от тебя сейчас прок – кожа да кости. Отправляйся-ка ты пока домой, а через месяц чтобы был тут. Ты мне еще понадобишься, но желательно здоровым.
И третьего июня я наконец попал домой. Мать сначала обняла меня, а потом наорала, мол, как ты посмел… Отец, оказалось, тоже ушел на войну, как и я, артиллеристом, но к тому времени он уже погиб где-то в Вирджинии. Братья, к счастью, были слишком малы для войны. Алану было всего двенадцать, Иэну – десять, а сестра моя, ее тоже звали Катриона, как могла, помогала матери.
В тот же вечер я пошел к родителям Джона. Его отец ушел на войну еще в конце шестьдесят первого, старший брат – два года назад, и мать жила вместе с его сестрой Абигейл. Когда-то давно Абигейл была нескладной, худющей девчонкой, но сейчас она вдруг оказалась писаной красавицей. И перед тем, как возвращаться на фронт, я попросил у ее матери руки и сердца Абигейл. Свадьбу решили сыграть после моего возвращения с войны.
Под командованием Семмса – уже майора – я дослужил до конца войны. Помню, как мы оставляли город за городом и поселение за поселением, и как потом они горели на горизонте – янки, похоже, пытались уничтожить все, что могли. Несколько раз мы отбивали какую-нибудь деревню, но находили лишь сожженные дома. И было хорошо, если людей не трогали – нередко мы находили изнасилованных женщин и мужские трупы, а иногда янки убивали всех – и женщин, и детей. И особенно плохо было там, где проходили негритянские части.
После капитуляции, несмотря на обещания, всех офицеров задержали. Впрочем, таких ужасов, как в Дугласе, в новом лагере уже не было. И вот, наконец, меня выпустили, и через сожженные города и деревни, мимо свежих могил я прибыл в свой Эйкен. Я молил Господа, чтобы подобная участь миновала мой город, но, увы…
От всей нашей улицы и от нашего дома остались одни головешки. Та же участь постигла и дом Эрскайнов. Потом мне показали братскую могилу, куда были сброшены все трупы – в их числе и моя семья, и ее. На мои вопросы – кто это был, мне было сказано, что в конце войны конфедераты смогли все же отстоять Эйкен. Но после победы янки в наш прекрасный городок, быть может, в отместку за то, что он не сдался им, запустили негритянскую роту, которая и превратила его в пепелище. И так я потерял все, что когда-либо имел – семью, невесту, друзей…
И тогда я решил, что никогда не буду жить под властью янки. Но у меня не было денег на дорогу. Тут мне опять повезло – ко мне на улице подошел дедушка Эбенезер, наш бывший сосед, бывший хозяин Эйкенского банка и старый друг моего отца.
– Джим, – сказал он, – у твоих родителей в моем банке оставалась немалая сумма. А банк хоть и сгорел, но я успел незадолго до прихода янки закопать все ценности – серебряные и золотые монеты – у себя в саду. Если хочешь, я могу купить твою землю. И заплачу золотом.
Земля эта, конечно, стоила копейки, да и вряд ли у мамы оставались какие-либо деньги в банке. Но я с благодарностью взял то, что мне предложил добряк Эбенезер. Этих денег мне как раз хватило, чтобы добраться до Балтимора, оттуда на корабле – в Ливерпуль и далее, в Глазго. А там я довольно быстро нашел Стюартов. Они были не очень рады приезду бедного родственника с американского Юга, но для шотландца кровь – не вода, и они мне помогли устроиться учеником к местному инженеру.
Сэм долго молча смотрел на меня.
– Джим, спасибо тебе, – наконец произнес он. – Я обещаю тебе, что как только смогу, то напишу книгу об американском Юге. Мир должен узнать всю правду о том, что творилось в нашей стране.
– Моя страна – Конфедерация, – с горечью сказал я. – Но ее больше нет.
Сэм очень странно посмотрел на меня и сказал то, о чем я не решался даже подумать с того момента, как получил письмо майора Семмса.
– Да, ее больше нет, – загадочно произнес он, – но, возможно, с благословения Господня, она скоро воскреснет…
3 января 1878 года (22 декабря 1877 года), вечер. Басра
Полковник Вячеслав Николаевич Бережной
И вот мы в Басре, конечной точке нашего Персидского похода. Древний город, лежащий на реке Шатт-эль-Араб в ста десяти километрах от ее впадения в Персидский залив, производит одновременно впечатление крайнего великолепия и крайнего убожества. Территория города вся пронизана сетью каналов и ручьев, служащих жителям Басры как транспортными артериями, так и источниками воды для ирригации. Но вода в них мутная и непригодная для питья, а голые берега заставлены вытащенными на сушу или просто причаленными длинными остроносыми лодками. Пышная зелень садов в частных владениях соседствует с пыльными голыми улицами без единой травинки или деревца. Роскошные дворцы и мечети соседствуют с полуразвалившимися глинобитными лачугами, а состоятельные горожане в богатых одеждах – с толпами оборванных нищих.
Все, как и везде на Востоке, где бы я ни был, что в том времени, что в этом.
Климат в Басре жаркий и засушливый. В летние месяцы температура поднимается до плюс пятидесяти в тени и не выпадает ни капли дождя. Все это соседствует с испарениями от окрестных болот и озер, на которые так богата эта низменная, плоская как стол земля. Сейчас зима и погода к нам не так сурова. Температура воздуха что-то около плюс пятнадцати, а утром прошел небольшой дождик, который, впрочем, даже не смог как следует прибить дорожную пыль. Сверху тонкая глинистая корка, а под ней толстый-толстый слой мелкой, как мука, удушливой пыли. Такие дождики тут зимой случаются четыре-пять раз в месяц и за раз приносят по пять-семь миллиметров осадков. Как я уже говорил, этого не хватает даже как следует прибить пыль.
Генерал Скобелев, как человек, уже знакомый с Востоком, смотрит на все без особого удивления, чего нельзя сказать о многих офицерах и солдатах Персидского корпуса. Для них все это азиатская экзотика, хоть и прошагали они сюда своими ногами от самого Синопа. Басра – это Басра, и сим все сказано.
Как и в Трабзоне, Эрзеруме и Баязете, в Басре видно, что город знавал лучшие времена. Когда Суэцкий канал еще не был построен, именно через Басру европейские товары поступали на Восток, а восточные – в Европу. Именно здесь пересекаются пути, соединяющие Аравию и Иран, а также Персидский залив с Ближним Востоком. Сейчас эта бурная река превратилась в тоненький ручеек. Окруженный каналами квадратный остров речного порта почти пуст, а большая часть речных лодок, на которых раньше доставлялись товары отсюда до Багдада, вытащены на берег, где уже успели сгнить и прохудиться.
Прямо напротив речного порта на якоре стоит полуброненосный фрегат «Герцог Эдинбургский» из состава эскадры адмирала Бутакова. Вечерний ветерок лениво полощет Андреевский флаг на корме, а стволы его орудий направлены прямо на город. Так сказать, воплощенная смычка армии и флота.
Дополнительный ущерб торговле, которой раньше жила эта арабская Венеция, был нанесен смутой, сопровождаемой грабежами и резней, которая воцарилась ныне в центральном Ираке. Арабы с персами и курдами режут друг друга, и все вместе – турок. Сунниты режут шиитов, и наоборот. Впрочем, время от времени и те, и другие отыгрываются на малочисленных христианах, и те бегут оттуда или на восток в Персию, или на север, поближе к Эрзеруму и Карсу, где сейчас расквартирована русская армия.
Мы обошли этот кипящий котел стороной по широкой дуге. Нам некогда разнимать их, да и желания на то особого нет. Потом, после Сирии и Палестины, этим займутся совсем другие люди. Задача же Персидского корпуса – заняв Басру и окрестности, не допустить того, чтобы в этот полыхающий межнациональный костер кто-нибудь со стороны смог подбросить еще дровишек.