Я напряглась при этой фразе. Жанна взяла паузу, глубоко вздохнула. Нехорошее предчувствие закралось мне в душу. Что это? Укол ревности? Зависть? Да! Я слушала её – и мне хотелось оказаться на её месте. Пусть даже в такой безвыходной и тяжёлой ситуации, но зато рядом был бы Жан. Ведь до этого мы целый год виделись только урывками, практически не имея возможности дотронуться друг до друга, обняться. Для них это время было испытанием, а для меня было бы великим счастьем. И мы вдвоём с Жаном наверняка нашли бы какой-нибудь выход.
Вообще, услышанное с трудом укладывалось в моей голове. Как такое возможно, чтобы Жан находился так долго в этой дыре и ничего не предпринимал? Хотелось, чтобы этому было только одно объяснение – его тоска по мне. Иначе как такой человек – сильный духом, независимый – мог просто сидеть, сложа руки?
Я поняла, что бесполезно спрашивать у Жанны, не обдумывали ли они попытку вызволить меня с базы. А ведь именно об этом я мечтала долгие месяцы, проведённые в одиночестве. Как Ассоль, ждущая своего принца, я смотрела в небо и представляла, что сейчас появится вертолёт с тем же великодушным пилотом Геннадием, а его пассажиром будет Жан, который заберёт меня с собой. Но ничего подобного не происходило и, судя по рассказу Жанны, не могло произойти. «Остались жить вдвоём», – стучало у меня в висках. Что же дальше? О чём ещё поведает мне подруга?
– Рита, ты имеешь право знать всю правду, и я ничего не утаю от тебя. Я знаю, что ты не остановишься и захочешь разыскать Жана. Но прежде ты должна понять, нужно ли тебе это.
О чём она говорит? Нужно ли мне разыскать любовь всей моей жизни? Она права, я не остановлюсь на разговоре с ней. Или она хочет предупредить, что Жан за эти годы, так же как и она, изменился до неузнаваемости?
– Мы стали любовниками, – донёсся до меня низкий почти чужой голос. – Нет, мы не полюбили друг друга. Это случилось как-то спонтанно, механически, без чувств и эмоций. От одиночества, страха и безысходности. Возможно, нам обоим захотелось человеческого тепла, я не знаю. Жан вообще целый год прожил в клетке. Это была просто «физика», животный инстинкт. А мне… мне нет оправдания. Я возненавидела себя после первой же ночи, проведённой с ним. Ещё до этого внезапного порыва я пыталась заговаривать о тебе, но он прерывал меня с первого слова. Тема о тебе стала запретной. И ты знаешь, почему я никогда не хотела бы с тобой встретиться и почему я совсем не обрадовалась, увидев тебя? Потому что, даже думая о тебе, я вспоминаю, какое я ничтожество.
Жанна замолчала. Я давно ждала, когда же она замолчит, но у меня не было сил остановить её. Теперь мне гораздо приятнее было слушать, как включённые дворники скребут по сухому стеклу – осадки прекратились. Что-то оборвалось внутри меня – я ощутила это почти физически, – что-то взращиваемое мною в себе последние шесть долгих и непростых лет. Всё это время я думала, что на свете существуют два дорогих и близких мне человека – подруга, у которой я так давно хотела разрыдаться на плече, рассказать ей абсолютно всё, что происходило со мной в последние годы, и любимый человек, которого нестерпимо хочется обнять и шептать о бесконечной любви. Этим я жила и благодаря этому не сломалась. Однако этих людей давно не существовало в природе, по крайней мере таких, какими я их себе представляла. Оказывается, они предали меня самым подлым образом и даже не планировали когда-нибудь меня увидеть. Наоборот, надеялись, что судьба сжалится над ними и избавит от встречи со мной. По крайней мере, Жанка созналась, что это именно так. Очевидно, Жан испытывает то же самое. По словам Жанны, он даже не хотел говорить обо мне. Почему? Он действительно так сильно негодовал из-за моего сожительства с Владом или его, как и Жанну, мучило чувство вины по поводу того, что они оставили меня одну на базе? Он что-то кричал мне из вертолёта, когда они улетали. Что это было? Спросить сейчас у Жанны – нелепо и неуместно. Да и какое это имеет значение сейчас, после всего услышанного?
Я выжидательно посмотрела на Жанну, понимая, что это не конец истории, и, как бы ни было больно слушать её дальше, больнее, чем сейчас уже не будет. Она была белее мела, смотрела на меня затравленно и испуганно. Я поймала себя на том, что не испытываю, просто не могу испытывать ненависть к этой женщине. То ли потому, что слишком жалкой и несчастной она выглядела сейчас, то ли потому, что она когда-то была моей подругой Жанкой, которую я безмерно любила.
– Что было дальше? – спокойным, размеренным тоном произнесла я. – Вы вместе по сей день? Ты привела в школу ваших общих детей?
– Нет, – выдохнула Жанна как будто с облегчением, даже, как мне показалось, улыбнувшись краешком губ. – Нет, что ты! Мы прожили так несколько месяцев и стали ненавистны друг другу, как и сами себе. Долго это продолжаться не могло, нужно было что-то менять. На протяжении всего времени мы спасались разовыми заработками – я где-нибудь то посуду помою, то полы, он подрабатывал плотником, но на одном месте мы долго светиться не могли. Ну что это за жизнь? В итоге я набралась решимости и отправилась в деревню, где жила моя мать, туда же после суда переехала и моя девятилетняя дочь. Когда я заявилась к ним, дочери было уже пятнадцать – настоящая молодая женщина, даже жених у неё уже имелся. Парень деловой и пробивной, старше её на десять лет. Юлька поведала ему мою историю как есть, и он отправил меня прямиком в Москву, в новенькую купленную им двушку. Они собирались пожениться, когда Юля достигнет совершеннолетия, и переехать туда. А на тот момент у него самого пока были незаконченные дела в посёлке, а у Юли – учёба в местном ПТУ. Но планы на будущее у них были наполеоновские. Я не стала спорить и обосновалась в этой квартире. Зять уверял, что место это абсолютно безопасное, и даже через знакомых устроил меня посудомойкой на какой-то подпольной кухне. На следующий год дочь забеременела. Они поженились и переехали в Москву, не дожидаясь совершеннолетия. В семнадцать лет моя Юля стала мамой, подарив мне замечательного внука. Вот последние четыре года я только им и живу, и именно его я привела на музыкальные занятия сегодня. – Жанна сделала паузу. Пока она говорила о своей семье, лицо её просветлело, а на щеках появился едва заметный румянец. Затем уголки губ снова поползли вниз. – Я долгое время ничего не знала о Жане и думала, что вряд ли узнаю. Даже собиралась вернуться в тот город, где оставила его, думала, вдруг он до сих пор там? Но как-то всё руки не доходили. А через полтора года на адрес моей матери пришла новогодняя поздравительная открытка. От него. Обратный адрес был московский. Он писал, что женился и поселился у супруги в Москве. Как так сложилось в его жизни, я не знаю. Потом ещё несколько раз мы обменивались весточками. Я поделилась с ним новостью о рождении внука, а спустя год он прислал известие о том, что у него появился сын. Это было давно. Уже года два мы никак не поддерживаем связь.
Похоже, Жанна закончила своё повествование. Я думала, больнее не будет, но от известия о женитьбе Жана и о прибавлении в его семействе моё сердце сжалось ещё сильнее.
– У тебя же остался адрес? – услышала я свой собственный голос.
– Что?
– Московский адрес Жана, на который ты отправляла ему поздравительные открытки?..
– Да, я до сих пор помню его наизусть, – покорно отозвалась Жанка и закопошилась в своей сумке, извлекая из неё клочок бумаги и карандаш. Она быстрым движением руки коротко накарябала название улицы, номер дома, квартиры. Положила на приборную панель. – Я понимаю, тебе, возможно, стоит самой посмотреть ему в глаза последний раз и отпустить. Отпустить свою больную любовь. Он не достоин тебя, он оказался не тем человеком, которого ты видела в нём. Но в этом ты уже должна убедиться сама, – она задумчиво посмотрела в окно и продолжила: – Ты знаешь, Рит, когда я увидела Жданова по телевизору, а потом ещё узнала о существовании жены и двоих детей, мне как-то полегчало. Я подумала, что, возможно, не так уж и виновата перед тобой, что, вполне вероятно, Жан был прав – и ты действительно первая предала нас и променяла на Влада. Раньше я, конечно, не могла предположить такого, но, узнав о вашей семейной идиллии, засомневалась. Я даже почти убедила себя, что ты живёшь своей счастливой жизнью, а о нас и думать забыла. Но сейчас я отчётливо поняла, что напрасно пыталась утешить себя. Тебе тоже было нелегко все эти годы. А сейчас… Одному Богу известно, каково тебе сейчас. Но я всегда говорила: горькая правда лучше сладкой лжи. Ты сильная и справишься с этим. Главное, твоя совесть чиста, а остальное обязательно наладится и образуется.
Тут мы одновременно посмотрели на часы, которые показывали ровно четыре – занятия закончились и наше время истекло. Я почувствовала, что должна что-то сказать, закрыть глаза на всё только что услышанное и по старой дружбе как-то помочь этой загнанной в угол женщине. И я быстро заговорила:
– Жанна, почему ты до сих пор скрываешься? Ты знаешь, что всех бывших базистов полностью амнистировали и наделили немалыми привилегиями? Тебе нужно прийти в Центр к Жданову. Я предварительно поговорю с ним, и тебе выдадут новые документы на старые имя и фамилию, скорее всего, даже вернут право на медицинскую практику. Ты ещё молода, многого сможешь достичь. Ведь сейчас ты живёшь совсем не той жизнью, о которой мечтала. Мы с тобой очень похожи, мы не умеем довольствоваться малым…
– Довольно, – резко прервала меня Жанка. – Во-первых, мы с тобой совсем не похожи – чем дальше, тем больше я в этом убеждаюсь, и от осознания этого мне становится всё более и более тошно от самой себя. Во-вторых, прошу тебя не заикаться Жданову обо мне. Я смотрю, ты научилась видеть в людях только хорошее, даже в таком человеке, как он… – она немного замешкалась, – …и как я. Но если тебе действительно так жаль меня, то не надо способствовать тому, чтобы Жданов съел меня с потрохами, стёр с лица земли, ведь он всегда мечтал это сделать, ему осталось только узнать о моём местонахождении. Ну и, в-третьих, меня всё устраивает. Я уж как-нибудь доживу свой век тихо и спокойно, без всяких привилегий и довольствуясь малым.