Ненавижу принудительное радиовещание, – скривилась, как от зубной боли, Анна. – А что, сегодня действительно двести лет страховому делу?
Анатолий пожал плечами.
Небось, наврал Евгеньич, как обычно. Двести лет граненому стакану. Повод.
А-а… Понятно.
Музыка внезапно смолкла, и находящиеся на палубе люди, наслаждающиеся красотами заволжских видов и холодным «Жигулевским», разом ощутили безграничную радость бытия.
У-уф, – с облегчением вздохнула Анна, оглядываясь по сторонам. – А красиво-то как…
Точно, – охотно согласился Анатолий. – Справа от тебя, за соседним столиком, видишь? Поскольку ты приезжая, я тебя просвещаю. Это наши местные медиа-звезды. Вон тот, крутолобый, лысоватый… Видишь? Большой вес имеет. Аналитическую программу на телевидении ведет. Ну, из этих, знаешь: «Э-э, ме-э, чего нам ожидать от власти на следующей неделе?» – У Анатолия это так здорово получилось, что Анна не выдержала – рассмеялась. – А рядом с ним мордатенький – это Кеша Сливной бачок. Борец за законность и чистоту рядов. Когда надо кого-нибудь обгадить, через него сливают компромат. Ты бы видела, какой он себе дворец отгрохал… Третий, мохнатый такой – шеф одной из радиостанций. Она, вроде, как бы оппозиционная, даже несколько часов в сутки «Голос Америки» транслирует, но в то же время содержится на средства администрации. Опосредованно, конечно.
А кто четвертый? – поинтересовалась Анна.
Точно не знаю, но где-то я его раньше видел. Не соврать бы, но по-моему, какой-то мелкий деятель то ли с ракетного, то ли с авиазавода. А может, и с металлургического. Но не из первых рядов. Тех я в лицо хорошо знаю. А за следующим столиком…
Но Анна уже не слушала Анатолия, ее внимание привлек разговор соседей.
…настоящий террор. Да, да, журналистский террор. Вы терроризируете все слои населения. Все общество, кроме власти, конечно, – говорил тот самый человек, которого так и не опознал Анатолий. – Им-то вы и зад лизать готовы.
О чем ты говоришь… Какой еще журналистский террор… – брезгливо поморщившись, лениво обронил лысоватый. – Да у нас и свободы слова-то нет, а ты уж прямо – террор…
Правильно, свободы слова нет. Да она вам и не нужна. Те, кому она нужна из вашего брата, на этом свете долго не задерживаются. Свободы слова нет, а журналистский террор есть. По любому вопросу вы постоянно навязываете свою точку зрения, свое мнение…
Правильно, а как же ты хочешь? – удивился мохнатый.
Вот это я и называю журналистским террором. А я хочу получать информацию в чистом виде, а не ее толкование каким-то малограмотным субъектом.
Почему ж это малограмотным? – возмутился лысоватый. – Ты, Петюня, говори, да не заговаривайся. Все журналисты – народ образованный, много повидавший, понимающий жизнь.
В вашей высокой самооценке я и не сомневался, – согласился Петюня. – Вы – самые большие специалисты по всем вопросам. Если кого-то и зовете в свои программы, то, опять же, из вашей журналистской братии. А вы пригласите кого-нибудь из людей дела: фермеров, инженеров, ученых; математиков, биологов, врачей… Да тех же Нобелевских лауреатов, наконец. Пусть они выскажут свою точку зрения на состояние дел в стране.
Много они в этом понимают, твои Нобелевские лауреаты… вкупе с фермерами, – хмыкнул Кеша.
Правильно, – с обидой сказал Петюня. – Вы сами все в состоянии оценить и всему вынести свой приговор. И самолеты, мол, у нас дерьмовые…
Ну, теперь понятно, откуда и куда ветер дует. – Мохнатый рассмеялся. – Самолеты ваши, Петька, и вправду, дерьмо. Их уже и в Европе, и даже в Турции отказываются принимать. Ну, не умеете вы делать гражданские самолеты. И не надо пыжиться. Получаются у вас военные более-менее, вот их и делайте. А то…
Точка зрения абсолютного дилетанта и невежи! – воскликнул Петюня. – Это и есть журналистский террор в чистом виде! Для самолетостроителя нет никакой разницы, какой самолет делать – гражданский или военный. И наши самолеты не дерьмо! Они просто морально устарели! А новых мы не делаем не потому, что не умеем, а потому, что государство проводит политику, препятствующую этому.
Теперь уже над Петюней смеялись все журналисты, собравшиеся за столом.
Ох, уморил, Петюня, – покрутил лобастой головой аналитик. – Ты нам еще про русские автомобили расскажи…
Да, и автомобили, и сельскохозяйственное машиностроение, и…
Петюнина горячность вызвала новый приступ веселья.
Ну, ты даешь, Петька, – давясь смехом, с трудом выговорил мохнатый. – Ну, не умеем мы русские, делать автомобили. И никогда не умели. Уже приходят на наш рынок иностранные компании. И скоро все у нас будут ездить на качественных иномарках, а не на отечественных гробах.
А чем же нам, русским, прикажете заниматься?
Как чем? – переспросил Кеша, принимая кружку с пивом из рук подошедшего к ним официанта. – Вот, например. В сферу обслуживания. Официантом… или охранником. Пойми же, Петя, ну, не дотягиваете вы до мировых стандартов. Ни вы, ни ваша продукция.
Мы, значит, недотягиваем… – разобиделся Петюня. – А вы дотягиваете?
А причем здесь мы? – в один голос спросили Петюнины собеседники.
А притом! Мы-то хоть и дерьмо производим, но живем на заработанные деньги, а вы на подачки с барского стола.
Над столиком повисла напряженная тишина, и Анне показалось, что сейчас-то и начнется самое интересное: полетят кружки, захрустят носы…
А вот и наш сегодняшний гостеприимный хозяин, – заметил мохнатый, разрядив тем самым накалившуюся донельзя обстановку.
Анна повернула голову туда, куда указывал мохнатый. Подвижный, как шарик ртути, на верхнюю палубу выкатился душка Евгеньич, а вслед за ним показался… отцовский приятель дядя Сережа. Евгеньич покатился от столика к столику, пожимая руки усевшимся вкруг них гостям, а дядя Сережа, не обнаружив ни одного свободного места под тентом и несколько растерявшись, так и застыл столбом, не зная, что ему делать.
Дядя Сережа! Ау! – Анна привстала со своего места и помахала ему рукой. – Толя, сходи за стульями. – Попросила она.
На лице дяди Сережи вспыхнула радостная улыбка узнавания.
Здравствуй, Анюта. Каким ветром тебя сюда занесло? – спросил он, приблизившись к ней.
Садитесь. – Она указала на стул, который только что освободил Анатолий. – Я-то здесь в командировке, а вы какими судьбами?
К Борису в гости приехал, – кивком головы он указал на Евгеньича. – Мы с ним старинные приятели, еще с юношеских лет. На всех соревнованиях соперничали за призовые места. На сборах, в сборной, в одном номере всегда жили. Он меня давно уж зовет… Вот решился. Вчера вечером прилетел.
Так вы, оказывается, спортсмен… – удивилась Анна. – Вот никогда бы не подумала…
Да, была такая страница в моей биографии, – со вздохом сказал дядя Сережа. – Занимался стрельбой из лука… А параллельно в университете учился…
Анатолий принес два стула и, бросив сердитый взгляд на дядю Сережу, занявшего его место, приткнулся к столу.
Позвольте… – Он потянулся за своей кружкой.
Сергей Ильич, – представился дядя Сережа и протянул руку Анатолию.
Анатолий Филиппович, – буркнул он, приняв рукопожатие.
А-а, нимфа! – Наконец-таки Евгеньич докатился и до их столика и, согнувшись в дурашливом полупоклоне, припал к руке Анны в преувеличенно галантном поцелуе. – Смотрю, вы и Сережу моего приютили.
Эй, Евгеньич, не увлекайся, – оторвал его от приятного занятия дядя Сережа. – Это моя крестница, дочь моего друга.
Иди ты, – изумился Евгеньич. – Каких только удивительных встреч в жизни ни бывает. Гора с горой не сходится… Ох. – Устало вздохнул он, плюхнувшись на свободный стул. – Вроде бы всех обошел, со всеми поздоровался. Замаялся по лестницам бегать, чай, не мальчик. – Пожаловался он. Он полез в карман и, вытащив несколько листов бумаги, сложенных вчетверо, протянул их Анне. – Я тут кое-что раскопал… Это копии документов… Да, нимфа, у вашего прадеда был солидный флот. Но тот пароход, о котором вы спрашивали, «Святая Анна», принадлежал не ему, а судя по фамилии, вашей прабабушке. Анной Андреевной ее величали. В ее честь, наверное, и пароход был назван. Так вот, об этом пароходе… Осенью восемнадцатого года, почти в самом конце навигации, он вышел из Самары с грузом боеприпасов. Пункт назначения – Царицын. Дошел ли он туда – не знаю. Во всяком случае, мне ничего обнаружить не удалось. Но в Самару он больше уже никогда не возвращался. В Царицыне тогда непросто было… Да и на всем пути следования могло произойти все, что угодно. Гражданская война, знаете ли… Так что, нимфа, не обессудьте – все, чем могу…
Меня Анной зовут. Спасибо вам большое, Борис Евгеньевич. – Так и не раскрыв их, она спрятала листки в сумочку.
Евгеньич еще что-то хотел добавить к сказанному и уж было раскрыл рот, как был прерван самым бесцеремонным образом. Двое молодых людей, не спрашивая разрешения, подсели к их столу, и один из них принялся нашептывать на ухо Евгеньичу. Оба принесли стулья с собой и уселись по обе стороны от Евгеньича, как бы взяв его в клещи.
Потом, – решительно оборвал он шептавшего. – Не здесь.
И тут же заканючил второй:
Борис Евгеньич, помоги, Христом Богом молю.
Да говори ты, в чем дело, только не ной.
Борис Евгеньич, у меня на складе вина грузинского почти на миллион баксов зависло. Что делать? А? Может, поговоришь с кем надо, а?
Ты что сдурел, Иван? – Евгеньич сделал круглые глаза. – Телевизор, что ль не смотришь? С кем я поговорю? Это же решение федеральных органов. Наши здесь ничего решить не смогут.
Что же делать, а, Евгеньич? На мне кредитов висит… – Голос несчастного Ивана становился все тише и тише, как будто кто-то подкручивал у него внутри невидимый резистор.
Как что? Этикетки клеить, – по-деловому посоветовал Борис Евгеньевич.
Какие этикетки? – В глазах Ивана загорелась искорка надежды.
Южно-африканские, чилийские, аргентинские… Какие достанешь.
А где их брать, Евгеньич?
У Самира.