ерски ломает комедию.
Так вот, оказывается, почему у меня ничего не получается! – Всю свою жизнь Слава был убежденным материалистом, но сейчас он обрадовался неожиданно нашедшемуся объяснению, охотно поверив и в призраков, и в привидения (да, хоть, в самого черта), ибо в противном случае все странности, творящиеся с ним в последнее время, объяснялись только одним – собственным безумием. – А эти фокусы с этажами в гостинице, в Самаре? Твоих рук дело? – Она утвердительно кивнула. – А лифт-убийца, как в кино, тоже? – Она снова подтвердила его догадку. Он с облегчением рассмеялся. – А я то думал… что у меня крыша едет. – Он спохватился. – А сегодня ночью? Всякие фокусы… Тоже ты?
Ты болен, Слава. Давно болен.
Нет! Не говори так! Я не сумасшедший!
Но посуди сам, разве может здоровый человек пытаться с помощью убийств исправить общество, человека, сделать их лучше, порядочнее, чище? Мир можно исправить только одним – любовью.
Ага… Слышал я эти басни. Ты мне еще про бога расскажи… Про его мудрость, человеколюбие… Про то, что неисповедимы пути господни… Нет никакого бога! Даже если он когда-то и был… Он умер, понимаешь? Бог мертв! А если он жив, то как же он допускает такое? Молодые мамаши, выбрасывающие своих младенцев в помойку, командиры, продающие в рабство своих солдат, отцы, торгующие телом своих дочерей, правители, уничтожающие свой народ… Грязь! Лицемерие! Подлость! – С каждым словом его выкрики становились все более бессвязными.
Злом не исправить Зла, – пыталась увещевать его она.
А я и не собираюсь ничего исправлять, я его искореняю. И создаю свой, новый мир. Милосердный и человечный! Я… Я…
Кто дал тебе право судить других, Слава?
Я… Я не сумасшедший! – По его телу пробежала судорога, лицо исказилось чудовищной гримасой, глаза закатились под верхние веки, и он рухнул на пол.
Нюточка присела на корточки рядом с хрипящим, бьющимся в конвульсиях Славиным телом. Она положила свою ладошку на его горячий, потный лоб, и он затих, расслабился, задышал мерно и ровно.
Несчастный Слава… Здешний климат неподходящ для тебя. Здесь слишком жарко для твоей бедной больной головушки. Тебе нужен покой и прохлада… Прохлада и покой.
Эпизод 21. Эдя, Вадя. Москва. 2006
Да, да, Оленька. Услышимся. Пока. – Чуть помедлив, Эдя аккуратно положил трубку на телефонный аппарат.
«И почему так всегда получается? – с тоской подумал он. – Как ни встретишь достойную женщину, так она обязательно несвободна».
Ольга пробыла в Москве неделю. И всю эту неделю они были вместе. По утрам Эдя каждый раз, пытаясь оберечь сон Ольги, старался производить как можно меньше шума, собираясь на работу. Но, выходя из ванной и осторожно, на цыпочках ступая по полу, он все равно заставал Ольгу на кухне – готовящей ему завтрак. С работы он сбегал пораньше, часа в четыре. Она уже ждала его, и они отправлялись обедать. А потом шли куда-нибудь в театр или просто бродили по улицам. Впервые Эдя познал удовольствие – одаривать любимую женщину. Пару раз ненадолго заскакивали в дансинг, но, в основном, старались пораньше вернуться к Ольге домой, чтобы подольше побыть наедине.
И все бы было просто замечательно, если бы не четкое осознание того факта, что Ольга – законная супруга человека, от которого в данный момент зависит исполнение всех его, Эдиных, жизненных планов и мечтаний. В самые чудесные, самые романтические моменты их с Ольгой близости подлое подсознание постоянно подсовывало Эде какую-нибудь скверную мыслишку, вроде: «А что если он нанял детективов, и они повсюду таскаются за Ольгой, а квартира напичкана аппаратурой, и через какое-то время Курт увидит интересное кино с моим и Ольгиным участием?» Подобные мыслишки то и дело приходили ему в голову, обкусывая его счастье, уворовывая его не то что крохами, а целыми огромными кусищами.
В последний день он не выдержал и решился заговорить с Ольгой на эту тему. Но только он раскрыл рот, собираясь сказать ей, что впредь им следует быть осторожнее, как услышал Ольгины слова: «Лапочка (так она называла его), лапочка, нам, наверное, не скоро удастся свидеться. Я хотела бы просить тебя проявлять благоразумие и не искать встреч. Мы будем иногда созваниваться, но и здесь следует быть предусмотрительными. Я буду сама звонить тебе. Хорошо? – хотя она говорила то же, что Эдя хотел сказать ей, он надул губы, как пятилетний мальчуган, у которого отобрали любимую игрушку. – Конечно, при всех прочих равных, выбирая между тобой и Куртом, я, безусловно, выбрала бы тебя. Но… Мы сейчас не имеем права на выбор. Тебе необходимо делать бизнес (не забывай, что теперь в нем и мои деньги), а я совершенно не готова жить в Москве дольше десяти дней. Так что давай будем благоразумными и осторожными до тех пор, пока не разбогатеем настолько, что сможем себе позволить и неосторожность, и неблагоразумие».
Ольга улетела во Франкфурт, к своему Курту, а Эдя вновь нырнул в любимую работу. Сегодня она впервые побаловала его телефонным звонком, разбередив успокоившуюся было душевную рану.
Эдя отпихнул от себя стопку документов, над которыми собирался сегодня поработать и повернулся к компьютеру. Пальцы забегали по клавиатуре, вызвав на экран простенький пасьянс – самое верное средство успокоиться, вновь обрести душевное равновесие.
Эдвард! – В дверях появился Вадя. – День-то какой! Что-то ни черта не работается. А почему бы нам не выехать сейчас на природу? – Он прошел к Эдиному столу.
Ты что, сдурел? Одиннадцать утра. – Нажатием клавиши Эдя убрал пасьянс с монитора, но Вадя уже успел одним глазом подглядеть, чем занимается шеф.
Грязный лицемер! – с притворным возмущением загремел он. – Да ладно, Эдь, пятница летом все равно нерабочий день. С двух часов Москва уже будет пуста. Народ двинет на дачи. Спешного вроде ничего нет…
Ну, давай хоть до двух… – не очень уверенно попробовал уговорить его Эдя.
Ага, а после двух на Рязанке, знаешь, какие пробки будут? От кольца до Бронниц – сплошной затор.
А почему Рязанка? – удивился Эдя. – Поехали ко мне…
Ты подумал, я тебя на даче сидеть агитирую? Да нет же… Поехали к Миронычу – попрыгаем, полетаем. Сегодня – прыжки, полеты, вечером посидим чуть-чуть, а в субботу, в середине дня – в Москву. А там, хоть на дачу, хоть куда угодно… Идет?
Ну, ладно, – нехотя согласился Эдя, состроив недовольную гримасу, хотя в душе обрадовался предложению сбежать из города.
Мироныч был отставным пилотом ВВС, которому каким-то образом удалось приватизировать бывший межсовхозный аэродром и технику, базирующуюся на нем; два АН-2 и вертолет МИ-2. Со временем Мироныч притащил туда еще пару списанных, разукомплектованных ЯК-18 и довел-таки их до ума.
Под громким названием «аэродром» скрывалась большая ровная поляна, окаймленная березовым лесочком, по дальней от дороги стороне которой, рядком выстроилась авиатехника, а по ближней – несколько одноэтажных строений, среди которых почти небоскребом торчала импровизированная вышка руководителя полетов. В неполетные дни на поляне паслись овцы соседа-фермера. Вначале сосед радовался нежданно-негаданно свалившейся на него халяве, но потом добрые люди ему растолковали, что неизвестно кто кому нужнее: аэродром овцам или овцы аэродрому. Овцы не только стригут траву, но и своими копытцами уплотняют грунт. Узнав об этом, сосед затребовал с Мироныча плату за обслуживание поляны, чем довел его до предынфарктного состояния.
С этой байки, рассказанной Миронычем случайным знакомым, началась их дружба. Они волею судеб столкнулись несколько лет назад на МАКСе, разговорились и быстро нашли взаимный интерес. У Мироныча можно было попрыгать без лишних формальностей, а ему самому требовалось расширять круг своей клиентуры. К тому же Мироныч брался обучить Вадю и Эдю управлять вертолетом и самолетом.
Миронычев аэродром находился километрах в двадцати к югу от Бронниц, и, следовательно, большую часть пути к нему приходилось проделывать по Рязанскому шоссе.
Так чего ты стоишь? – Эдя пихнул компаньона в бок. – Давно в пробках не торчал? Пошевеливайся!
Гогоча и пихаясь локтями, как школьники, удравшие с уроков, счастливые от неожиданно устроенного самими себе выходного, от предчувствия бездонного кайфа свободного падения, они вывалились в приемную, натолкнувшись на изумленный взгляд недоумевающей Ниночки.
Нина, – спохватившись, строго сказал генеральный, – мы, – тут он кивнул головой в Вадину сторону, – уезжаем в мэрию. По срочному делу. Часа в три вернемся, может быть, немного задержимся.
Понятно, Эдуард Яковлевич, – коротко ответила секретарша.
«Может быть, и не выгонять ее? – подумалось Эде. – Может быть, еще пообтешется?»
Эдька, только поедем на моей машине, – принялся договариваться Вадя, когда они вышли из офиса. – А то меня с души воротит от того, как ты ползаешь.
А я с тобой просто боюсь ездить, – отпарировал Эдя. – Тоже мне… Шумахер.
Ну и отлично. Значит, каждый едет на своей. – Немного обиделся Вадя. – Встречаемся у Мироныча.
Когда Эдя подъехал к аэродрому, Вадя, уже переодетый в ярко-оранжевый полетный комбинезон, вместе с Миронычем ждал его у въездного шлагбаума.
Ну, что я тебе говорил?! – заорал Вадя, обращаясь к Миронычу. – Час ноль восемь! А ты – меньше часа, меньше часа…
Здорово, Эдя. – Мироныч протянул руку для рукопожатия. – Мы тут на тебя ставки делали. – Пояснил он, тут же перекинувшись на другую тему. – У меня все готово. Парашют будешь сам укладывать?
Да ты что, Мироныч…
Тогда беги переодевайся, а то Вадька уже заждался, а я – к «Аннушке».
Эдя шагнул в пустоту, отсчитал требуемое количество секунд и рванул кольцо. С громким хлопком парашют развернулся в крыло, и Эдя заскользил по плавной, пологой спирали. Он слегка подправил траекторию скольжения, чтобы не выходить за пределы аэродромной поляны и огляделся по сторонам. Вадя улетел куда-то далеко вправо, чертя в воздухе круто изломанную траекторию. «Восходящий поток ищет, – усмехнулся Эдя. – Ему всегда всего мало…» Вадя закладывал такие лихие виражи, каждый раз рискуя завалить свой П-42 в штопор, что у Эди от предчувствия беды даже похолодело в животе. Но тут Вадя поймал восходящий поток и резко взмыл ввысь.