Виктория изучала закопченный желтый потолок какого-то нетронутого реновациями приморского паба, до которого добрался на апогее «Фиат», и призналась, чтобы подбодрить Перл:
– По-моему, я им в матери гожусь.
Но это не порадовало их обеих, тем более что все равно было неправдой; они отвлекались наблюдением за тем, как отец несет поднос с напитками детям, играющим на солнце снаружи.
– Ты посмотри, – предложила Перл тоном человека, выступающего с возмутительным заявлением. – Рутбир. Нельзя им такое разрешать. Когда ты маленький, то кажется, будто все это интересно, но оно же на вкус как «Джермолин» от прыщей. А сейчас он еще достанет телефон. Видала? Селфач для бывшей, чтобы доказать, что детям веселее с ним, чем с ней.
– Это же просто телефон, чего ты. У людей просто бывают телефоны.
– Неужели? Осси бы даже не знал, что с ним делать. Мало кто из наших знает. – Потом она добавила: – Бедолага, а какой был красивый мотоцикл.
– Что случилось-то? – спросила Виктория.
– Ничего.
– Тебе не скучно?
– Нет, – сказала Перл. – Почему ты думаешь, что что-то случилось? Разве что жизнь.
– А, раз уж жизнь, – сказала Виктория. – Тогда давай, пошли.
Они исчерпали возможности комиссионок. Виктория купила тарелки для хлеба в стиле деко, Перл – какую-то старушечью блузку, фиолетовую, с большим бантом. Приложила к себе:
– Это может стать основой моего костюма в стиле Маргарет Тэтчер. Такой должен быть у всех. И это тебе не просто «бантик». Нет. В жизни его так не назову.
В пять часов солнце скрылось, температура упала, а с моря нанесло легкий дождик. Они ели картошку, пока не распогодилось; потом всю дорогу до Шропшира опять светило солнце. Ко времени, когда Виктория подъехала к дому Перл в Ущелье, поездка уже подняла им настроение. Они недолго молча посидели, пока Перл не положила руку на ладонь Виктории и не сказала:
– Не зайдешь на чашку чая?
Дом – последний в террасе, изначально такой же просторный, но, может, не такой же высокий, как у Виктории, – уютно пристроился на северном берегу реки. За ним круто задирался склон с порослевым лесом и старинными поместьями железных магнатов. Глубже остальной террасы, с маленькой унылой стоянкой со свободной стороны – дом казался каким-то квадратным, на отшибе; каждый февраль с 1802 года его затапливало – что чувствовалось не столько в запахе, сколько в чем-то предшествующем запаху, в чем-то более фундаментальном. Точно так же недавние слои паласа и сырых обоев сохранили хронику умерших домашних животных, табака, еды навынос. В период между войнами здесь был частный отель, потом дом стоял заброшенным, пока при строительстве Телфордского Нового Города его не поделили на однушки для полуквалифицированной рабочей силы. Душный от прошлого, но при этом бесконечно перестраивавшийся, дом стал памятником прерывистому обитанию – лабиринт комнат с низким потолком, где свет плыл от стены до стены медленно, словно ил. Войдешь и постоишь минуту в коридоре – расслышишь телевизоры в дальних комнатах, все – на разных каналах.
Женщины встали бок о бок, вдруг не зная, что делать дальше. Подняв взгляд на лестничную площадку, которую было не разглядеть, Виктория сказала: «Здесь мило». Спросила, есть ли тут туалет.
– Естественно, тут есть туалет, – ответила Перл. – Естественно.
Они уставились друг на друга, потом Перл сказала:
– Дальше по коридору. В наши дни туалет есть почти во всех домах. Я буду наверху.
Коридор – с гипсокартонными стенами и заставленный громоздкими разноразмерными ящиками для инструментов – вел на двор с белеными стенами, где находился старый уличный туалет со ржавой цистерной на крыше. Он выглядел заброшенным. Дорогу обратно Виктория нашла без труда; но затем, хоть и стояла на каждой площадке и звала, не могла ни найти Перл, ни привлечь внимание кого-нибудь еще.
– Эй?
Она вернулась на первый этаж и распахнула первую же попавшуюся дверь. Комната освещалась единственной светодиодной трубчатой лампой на фальшпотолке из покоробленной фанеры. У самой двери спал очень старый лабрадор. Чуть дальше с рассыпающегося тряпичного коврика на нее заворчал зверек поменьше – карманная собачка с беспорядочными клоками шерсти, с одновременно тоскливыми и злобными глазами. Комната провоняла ими, а под вонью чувствовались ацетон, пыль и сладковатый человеческий пот. В самом дальнем от двери углу стояла старомодная больничная койка, в слегка приподнятом положении. На ней лежал огромный мужчина в полосатой хлопковой пижаме.
– Здравствуй, дорогуша, – произнес он. Голос у него был мягким. Ноги – босыми. Он представился Энди и заодно назвал клички собак, которые Виктория не расслышала. – Ты ко мне?
Словно эти слова донеслись из какой-то давней, более оптимистичной стадии жизни лабрадора, пес вдруг кашлянул и попытался встать, с немалым трудом поднимая голову и изнуренно скребыхая задними лапами. Вторая собачка, как в ответ, стала носиться перед койкой взад-вперед, огрызаясь и повизгивая на Викторию. Когда она это прокомментировала, Энди ответил:
– О, не волнуйся, она дружелюбная, со всеми дружится. Если пойти в магазин, она сидит в сумке.
– Кажется, она сама не знает, чего хочет, – сказала Виктория.
Выглядел Энди так, будто никуда не выходит, хотя койку окружали недавно открытые коробки из-под спортивной обуви. У него было патологическое ожирение, зато ноги – маленькие и аккуратные. И вызывали какое-то ощущение неупотребления, будто ножки ребенка.
– В конце концов я останусь без них, – сказал он бодро, когда увидел, как она на них уставилась.
– Мне пора, – сказала Виктория.
– Ну, моя дверь всегда открыта.
Лабрадор, удвоив усилия, чтобы оторвать переднюю половину тела с пола, обильно описался.
Вскоре она нашла Перл на подоконнике лестничной клетки второго этажа, попивающую пино нуар из «Сейнсбери» и глядящую на Северн, словно весь день чего-то ждала, но так и не дождалась. Похоже, чая не предвиделось. Смеркалось, вода текла маслянисто и целеустремленно; в обоих направлениях дороги микроволновки пабов обслуживали вечерних посетителей из Телфорда. По Уорфаджу спешно прошла женщина в бледно-зеленом вечернем платье, вернулась спустя две минуты, остановилась и уставилась куда-то с гневным выражением на лице; внезапно снова поспешила прочь.
– Они тут все такие, блин, странные, – сказала Перл. А когда услышала о толстяке: – Эти его кроссовки? Он говорит, что когда-нибудь пробежит марафон, а сам не встает с кровати!
– Может, встанет, – предположила Виктория. – Может, однажды он пробежит марафон.
Чем добилась только презрения на ее лице.
– Если хочешь чего-то добиться в жизни, – посоветовала Перл, – не надо быть засранцем. – Она пусто и криво улыбнулась в своем стиле. – А запашок у него? Кетоацидоз, а его любимая книжка – «Рожденный бегать»? А уж остальные местные… – Она пожала плечами.
– В общем, дом мне понравился, – сказала Виктория, хотя на самом деле не понравился.
– Я надеялась.
Они обменивались бутылкой, пока не допили. После задумчивого молчания Виктория сказала:
– На холм лучше поднимусь пешком. Не на машине.
– Давай-давай, – отозвалась Перл.
Она смотрела на Северн. Потом, явно разговаривая сама с собой:
– Днем такие места выглядят красиво. А потом – просто свалка истории.
Виктория думала попрощаться с Энди, но, когда снова заглянула к нему, обнаружила, что почему-то ошиблась комнатой. Эта была меньше, с задернутыми багровыми бархатными шторами до пола. Вместо ковра на полу лежал древний линолеум с узором под дерево; стены когда-то давным-давно наспех покрыли единственным слоем серовато-белой эмульсионки. На диванах и креслах в темноте сидели мужики, смотрели американский спортивный матч через спутник, пристальные, но бесформенные в свечении пятидесятидюймового экрана.
– Простите, – сказала она. А потом повысила голос, чтобы перекричать комментарии: – Простите, что потревожила.
Двое-трое медленно обернулись к ней всем телом, словно знали, что тут кто-то есть, но не знали кто. Одним из них был кровельщик Стив, и теперь его лицо казалось бледнее, чем когда она каждое утро носила ему чай на верхушку лесов. Внезапно он неопределенно улыбнулся – левый уголок губ уполз вниз, – и начал подниматься с протянутой рукой, что-то ей предлагая.
– Ничего-ничего, – сказала Виктория. – Простите.
Мужиков было так много, разглядела она теперь, что не всем хватило мест. Они пристроились на подлокотниках кресел или расселись на полу, привалившись к стенам. Их было больше, чем готова принять любая комната. Она сомневалась, что ее вообще кто-то заметил. Что за спорт они смотрели, разглядеть было трудно – что-то с припадками движения, которые прерывались обсуждением. Ей показалось, команды больше борются не друг с другом, а со слишком сложными для понимания правилами.
– Как, черт возьми, поживаешь? – сказал кровельщик Стив. Он снова предлагал ей «Детей воды». – Читала? Многие читают.
– Мне не надо, – сказала Виктория громче, чем планировала.
– Сейчас многие читают.
На выходе она столкнулась с отцом Перл.
– Так вы все здесь живете? – услышала она собственный непонимающий голос.
– Ты этих всех не слушай, – тихо окликнула со своего подоконника Перл. – Они ничего не знают.
Малыш Осси остановился на пороге и подмигнул.
– Нашей Перл не угодишь, – сказал он.
9Лужа слез
Виктория написала Шоу.
«Здесь один сплошной исторический памятник. Наверное, я это уже говорила». Стоило войти в лес, как во всех направлениях деловито разбегался десяток тропинок, размеченных табличками по прихоти конкурирующих исторических организаций, – они стремительно сталкивались друг с дружкой, запинались о новенькие турникеты, проваливались в заросший карьер и взбирались с другой стороны. «Здесь везде предлагают свободные посещения. Столько свободных посещений, что не знаешь, куда лучше пойти-то».