Затонувшая земля поднимается вновь — страница 19 из 40

артошкой и все такое. – Подняв обеими распухшими руками собачку поменьше, он побаюкал ее перед собой. – Особенно рыбу, – прибавил он. И рассмеялся от этой мысли. Ранее кто-то пытался убраться у него в комнате. Не считая единственной замызганной пары, все новенькие ботинки для бега вернулись в свои коробки; коробки – сложены в изголовье кровати шаткой стенкой. – Энди сегодня не в лучшей форме, – сказал он собачке, которая только неловко отвернулась от него, обнажив крошечные зубки. А потом – уже Виктории: – Он не поднимается с кровати.

– Спасибо, – сказала она.

На верхней лестничной клетке стоял душный сырой запах, возможно, усугубленный всеми остальными запахами дома, которые ежедневно поднимались с этажа на этаж, пока деваться больше было некуда. Все стены и деревянные панели были выкрашены одинаковой блестящей кремовой краской. Краска покрывала стены. Запах покрывал краску.

– Эй? – позвала Виктория.

Она часто представляла себе, как живет официантка, и теперь обнаружила, что накопила немало правильных элементов – классические альбомы джаза и рокабилли рядом с отреставрированным граммофоном «Дансетт»; плакат, успокаивающий тем, что «ВАМ МОЖНО»; вешалка из «Икеи», погребенная под спецовками и рабочими куртками, – вот только расставляла их в своем воображении пооживленнее. Одноместный диван-кровать был придвинут к стене, старомодное постельное белье – частично полосатое. Подъемное окно, вместе со стеклом, было закрашено той же блестящей кремовой краской, что и стены на площадке. Перед электрическим вентилятором стояла тарелка воды, чтобы повысить влажность и так влажного воздуха. Виктория потыкалась по комнате. Когда окунула в воду кончики пальцев, они стали солеными и теплыми. На туалетном столике, где она ожидала встретить коллекцию иронических болванок для париков и бэушных шарфов на голову с узлом на лбу, пыльных от ретро-пудры для лица из сороковых, нашелся только ноутбук «Делл» – включенный, но в спящем режиме. Надави пробел, обнаружила она, и на экране оживет сайт под названием «Дом воды» – красный шрифт десятого кегля на черном фоне, разреженный только пробелами между абзацами в две строчки и короткими серыми клипами, чье содержание было трудно разобрать. Виктория наклонилась и прочитала:

«В конце 1950-х, особенно во время прилива, можно было видеть, как некие фигуры покидают реку Брент и ее окрестности – лодочные верфи у слияния с Темзой, за Уорнклиффским виадуком и зоопарком в стороне А40 и Гринфорда».

А затем, если прокрутить вниз и остановить в случайном месте:

«На тему PDE10A и акватической теории эти тетради предлагают только нижеследующий фрагмент с ныне не поддающимся расшифровке контекстом: „В [неразборчиво], известных ранним экспедициям как „морской орган“, или „двигатель осознания“ – а также в системе каналов под Храмом надписей, – были обнаружены здания, системы зеркал, „коллекторы лунного света“ и аккумулятортого же типа, что находили на множестве периферийных раскопок в пещерных комплексах Юкатана. В случаях, где изображено [неразборчиво], – [неразборчиво]. Похоже, нам только остается согласиться, что мы видим основные признаки позднего горизонтального переноса в человеческом геноме – адаптивной интрогрессии, произошедшей всего одиннадцать тысяч лет назад“».

Сам сайт и видеозаписи на нем, напоминавшие порнографию из культуры с плавающим значением термина «секс»; блюдце у вентилятора; брошенное в углу нижнее белье, верхняя одежда по всему ковру, каждый предмет – с такими запутанными рукавами или штанинами, что создавалось впечатление, будто стоит отвернуться, как они разделяются и воссоединяются в какой-то жидкой среде, – все это казалось частями единого целого. У Виктории не получалось представить здесь официантку. Какое-то время она недоуменно озиралась, потом спустилась по лестнице, чтобы забрести в мрачные дали дома, крича: «Перл? Эй?», пока снова не наткнулась на комнату Энди.

Теперь здесь не было ни Энди, ни его собак: только мужчины, среди которых она узнала многих мастеров, чинивших ее дом, – сантехника, плотника, кровельщика Стива, так хвалившего ее ловкость и равновесие, когда она приносила ему чай с имбирным бисквитом по утрам. Занятые и запыхавшиеся, они как будто ее не узнали. Они топотали в рабочих башмаках по периметру комнаты, сперва в одну сторону, потом – обратно; затем, взявшись за руки, внезапно метнулись в середину, крепко сбились вместе, обхватили друг друга за плечи, одновременно закидывая головы назад от усилия вырваться от этой близости. Это какой-то танец, предположила Виктория. И гадала, не скрывается ли в глубине молчаливой злобной возни в середине комнаты еще один участник – кто-то повыше – возможно, на коленях, согнувшийся в талии и потому невидимый. Но как бы он туда попал, чтобы она при этом не заметила?

Музыка не играла, хотя голый пол, прогибаясь под весом, иногда издавал гулкий, почти колокольный звук. Койку задвинули в угол, навалив на нее обувные коробки. Она заметила, что плинтус у двери был недавно опален небольшим пожаром, а запах собак в неподвижном воздухе перекрывался слабым ароматом близлежащей реки. Кто-то достал цветочный горшок, они им недолго перебрасывались, пока тот не выскользнул из рук и не разбился в пустом камине; разлетелся черный компост. Огромный телевизор на камине показывал соревнования по женской гимнастике из 1970-х – на бревне очаровывала мир Ольга Корбут, «Воробей из Минска», ее деликатные руки открывали целую эпоху позитивных и эльфийских жестов.

Между тем Виктория, не столько напуганная, сколько измотанная усилиями придать смысл тому, что она видит, попятилась из комнаты.

– Прошу прощения, – сказала она. – Кто-нибудь знает, что случилось с Перл?

Они прекратили танец и уставились на нее; и, пока Виктория шла ко входной двери, молча собрались, толкаясь, на лестнице над ней.

– Она снова ушла, – сказал один из них. – Этой девочке ничем не угодишь.

– Нашей девочке Перл, – сказал кто-то еще выше под общий смех.

– Да твою мать, – сказала Виктория и предоставила их своим делам.


Она поднялась обратно на холм и, вернувшись домой, включила телевизор. На экране премьер-министр, с приоткрытым ртом и больным видом, повторил что-то три раза; снова выключила. Потом достала фотографию матери и Осси в «Лонг Гэллери» и провела пальцем, словно пером граммофона «Дансетт», по сложным складкам и сгибам, словно могла ее в каком-то смысле проиграть, как пластинку. Как узнать положение дел, если не знаешь заранее, где искать? Как узнать, в каком контексте находится нужное знание? Она пыталась силой мысли проникнуть в полыхающе-рыжие оттенки снимка, в воспоминания о караоке и дешевых гирляндах пропавшего Рождества, как вдруг услышала голоса у дома по соседству.

Решила сходить и посмотреть, на случай если это Перл.

В воздухе чувствовались свежесть и ясность другого времени года. Закат окрасил макрелевое небо над лавкой зеленщика. Источником шума оказались мужчина и женщина, которые, не получив ответа у дома 91, уже направлялись через калитку Виктории к следующей цели.

– Как мы рады, что вас застали, – сказала женщина. Она смеялась. Ее зовут Бренда, сказала она. Она была нервной, лет тридцати, опрятной и презентабельной в стиле «Маркс и Спенсер». Голубые глаза. А мужчина был Томми Джеком.

Увидев Томми, Виктория сразу недвусмысленно дала им понять, что ей неинтересно.

– Отвалите, – сказала она.

– Просто мы сегодня обходим людей, – сказала ей Бренда, – чтобы поделиться вот этим. – Она вложила в руки Виктории «Детей воды» в мягкой обложке.

Виктория вернула ее.

– Ты что, дурак? – спросила она Томми Джека. – Что все это значит?

– Мы иногда знаем то, чего вроде бы не знаем, – заметила Бренда. – Ты так не думаешь? Я так думаю.

– Ну прекрасно, – сказала Виктория и начала закрывать дверь.

– Они – прошлое, ты же понимаешь, – сказал Томми Джек, нервно подаваясь вперед. Было видно, как он ненавидит и боится закрывающейся двери; как она его ранит. Уж лучше бы дверь и не открывалась вовсе. – Теперь мы – будущее. Теперь у всех будет шанс.

– Кто «прошлое»? – спросила Виктория. – Вы о чем?

Захлопнула дверь и крикнула из-за нее:

– Вы сами-то себя слышите? Это просто какая-то идиотская религия!

– Тебя и дальше будут посещать видения, – сообщил с другой стороны Томми.

Это взбесило Викторию, которая дрожала в прихожей, смотрела на черно-красную плитку и пыталась вспомнить, чем занималась до их прихода. Прочистила горло.

– Мне это неинтересно, – сказала она больше себе, чем Томми Джеку; ответ не казался ни адекватным, ни в любом случае истинным. Она снова открыла дверь, дождалась, когда они отойдут подальше на главную улицу и повернут у цветочного магазина в верхнем конце Коксолл-лейн, потом окликнула:

– Какие видения? Какие еще сраные видения?

Они остановились на углу и на секунду оглянулись, с лицами белыми и искривленными нервозностью, будто испугались, что она погонится за ними через весь город. Томми Джек сделал одной рукой странный успокаивающий жест.

– Что еще за сраные видения? – снова крикнула Виктория.

А сама вспоминала, как во сне лама благородно и терпеливо поднималась по тропе из моря тумана в Ущелье.


Она вернулась к себе и лихорадочно переставила мебель в гостиной. «Сволочь», – сказала она, хотя сама не знала кому. Потом передержала на сковородке рыбные палочки и ела их вилкой вместе с жареной картошкой; съела малиновый «Дуал» из холодильника. Пыталась читать «Комнату Джейкоба», но добралась только с шестнадцатой страницы до семнадцатой, после чего заснула глубоким сном на диване. Проснулась намного позже, в сером свечении «Айфона», хотя было очевидно, что никто не звонил. Ей нравилось видеть свои книги на полках в нишах рядом со старым камином; ей нравились валлийские одеяла и парча, наброшенная на мебель, чтобы замаскировать, что мебель принадлежала ее матери. Ставни все еще стояли открытыми, было темно. Почти снова заснув, она услышала, как спокойный голос где-то рядом на улице – будто кто-то сидел под самым окном с тех самых пор, как она въехала в дом, сидел без движения, прижимаясь к холодному георгианскому кирпичу, чтобы его никто не видел, – произносит слова: