Бизнес тем временем не шел. Телефонные запросы в этот месяц сократились; все остальное вообще прекратилось. Они рассылали «Путешествия наших генов» с темпом одно издание в неделю, часто – реже. Тим словно потерял к этому интерес, хотя порой открывал браузер, заходил на «Дом Воды» и по несколько минут таращился в экран, словно ждал новостей. В спонтанной попытке завладеть его вниманием Шоу сказал:
– Я прочитал твою книгу.
Это вызвало слабую улыбку, словно «Путешествия наших генов» напомнили Тиму о какой-то их общей выходке в подростковом возрасте.
– И что думаешь?
– Мне в целом понравилось, – сказал Шоу.
– Убедительно, да? Доказательства?
– Не знаю, можно ли назвать их убедительными.
– Ну, – сказал Тим.
– Я заметил, карта пропала.
– Ты про какую?
– Про твою, – сказал Шоу. – Про мировую карту. Карту мира.
– А, эта. Да, есть такое. По крайней мере, пока. И не думаю, что теперь нам понадобятся результаты сеансов.
– Но…
Тим покачал головой.
– По правде сказать, это все равно тупик. Ты разве сам не почувствовал? Я точно почувствовал. – Он вдруг почесал левое запястье. – От Энни есть польза, – заключил он, – и я это первый признаю. Но спиритуализм – далеко не самая важная ее польза. – Он усмехнулся и добавил: – Из-за карты всегда шла возня.
Шоу был слишком подавлен депрессией, чтобы выяснять, что за всем этим скрывается. Его работу и так работой было не назвать, даже если учесть отчеты о сеансах. Шоу сказал, что не понимает, что тогда остается, если их прекратить.
Тим выслушал это мнение молча, потом предложил:
– Тюремные библиотеки – знаешь, готов поспорить, что это оживленный рынок. Почему бы их не прощупать?
Шоу сомневался. В будни, неспособный усидеть на месте и не зная, чем заняться, он мог полагаться только на внутренние ресурсы, а они оказались жиже, чем он помнил. Он участил визиты в дом престарелых, пока мать, и так взволнованная тем случаем с фотографиями, сперва не попросила администрацию провести с ним разговор, а потом вовсе отказалась его видеть, только оставила для него записку у персонала. «Миссис Шоу очень просила, чтобы вы это прочитали», – сказали они, вручая аккуратно сложенный листок, где она написала: «Больше не хочу, чтобы ты со мной разговаривал». Он уставился на эти слова, потом в окно – на машины, проезжающие по А316.
– Понимаю, – сказал он, хотя ничего не понимал.
На работе он следил за апдейтами на любимых порносайтах или развлекался тем, что пытался взломать замок задней двери. Скачивал электронные книги, большинство из которых оказались еще большим бредом, чем «Путешествия наших генов». Дома равнодушно перебирал каталог Пауэлла и Прессбургера или спал. Однажды ранним вечером остановился на «Черном нарциссе», после чего рассчитывал поужинать в девять пирогом в «Эрл оф Марч», когда зазвонил домашний телефон. Это была Виктория Найман.
– Здравствуй, незнакомец, – сказала она. – Что с тобой происходит?
15Затонувшая земля поднимается вновь
Шоу ни с кем не разговаривал с прошлого дня.
Он прочистил горло. Вдруг увидел себя со стороны; поразился, что узнал ее голос; смутился, как громко звучит его присутствие в комнате.
– А с тобой что происходит? – сумел выдавить он.
Виктория думала над ответом дольше, чем он ожидал.
– Не особо что, – сказала она наконец. Затем, словно рассматривая какой-то полузнакомый предмет на расстоянии: – У меня тихая жизнь, хоть и странноватая, – и набирая темпы: – Хотя я сегодня где только не была. Я забыла, как въезжать на М40 и где с него съезжать. Теперь я припарковалась в неположенном месте у ресторана к северу от Брук-Грина. Здесь раньше была дорогая кафешка.
Шоу снова прочистил горло.
– Значит, ты заблудилась?
– Нет-нет. Я же говорю. – Она повысила голос. – Брук-Грин. – Опять пауза. Затем: – Можно где-нибудь встретиться! – А когда он не ответил сразу: – В смысле, это, конечно, необязательно.
– Нет-нет, – сказал Шоу. – Это отлично. Это будет отлично.
Как только они решили где и повесили трубки, он обнаружил, что во время разговора подошел с трубкой к окну и смотрит на Уорф-Террас, на пивоварню. Слышалось, как из открытых окон проезжающего внедорожника выпадают огромные деревянные колоды музыки. На реке тренер по гребле выкрикивала в мегафон указания своей четверке. На Мортлейк-роуд усиливалось движение в сторону Барнса, переезд Уайт-Харт то сдерживал, то отпускал, то сдерживал, то отпускал вечерние испражнения в виде «Рейнджроверов» и «Ауди». Затем Шоу вернул трубку на место и уставился на нее: кремовая пластмасса, тихо стареющая до цвета сигаретной смолы. В доме 17 по Уорф-Террас настал час, когда слушаешь радио соседей сверху и снизу: из закрытых комнат доносятся жизнерадостные, до жути профессиональные голоса, словно все пригласили на ужин новостного ведущего.
Он встретился с Викторией перед рестораном «Ла Белль Елен», встроенным в ветреную площадь на чизикской стороне реки. Когда он приехал, она уже стояла там, прислонившись к речной насыпи и с сомнением глядя на дорогие плавучие дома, сквозь чьи стеклянные неомодернистские надстройки во время прилива можно было видеть, как бликует на волнах солнце. Они рассмотрели друг друга. Она обняла его отчаянней, чем он ожидал. «Здравствуй, незнакомец!» – сказала она. На ней были длинный голубой комбинезон с эластичным поясом с пряжкой-застежкой, в руках – целлофановый пакет из «Сейнсбери». Прическа – высокий фейд, покрашенный в цвет «желтый „Дейтона“» в процессе, который она вскоре распишет ему в деталях.
– Боже мой, – сказал он.
– Как с языка снял. – Она отстранилась от него. – Но ты такой худой!
– Что-то заработался, – скромно ответил Шоу.
«Ла Белль Елен» только начал заполняться. Внутри Виктория впала в задумчивость.
– Помню, тебе всегда здесь нравилось – сказала она, словно ее что-то беспокоило, но не хотелось портить вечер. Вместо этого она съела две-три оливки и хлеб; потом выпила полбокала «Кампари» с содовой, это ее вроде бы взбодрило.
– Пожалуй, возьму краба в мягком панцире и тартар из лосося. О, и смотри. Тортильони с жареным манури и трюфельным соусом! – Она откинулась на спинку. Вздохнула. – Иногда я скучаю по Лондону, – призналась она. Неожиданно нагнулась и порылась в сумке из супермаркета, достала прямоугольный сверток, завернутый в искусное подражание коричневой бумаге.
– Чуть не забыла, – сказала она. – Я тебе кое-что привезла!
Сняв упаковку, Шоу с удивлением обнаружил старую детскую книжку «Дети воды» – с мятыми углами, запахом сырости и пыли, словно ее хранили на чердаке; но в остальном – в хорошем состоянии.
– Это книга моей матери, – сказала Виктория.
Шоу открыл наугад и прочитал:
Ах, какая кукла у меня была,
Так она румяна, так она мила.
Лучше всех на свете куколка моя.
Но однажды куклу потеряла я.
Видно, позабыла где-то на лугу,
Отыскать никак я куклу не могу[13].
– Мило, – сказал он. – Спасибо.
Тут она рассмеялась, словно ожидала какого-то другого ответа, и отвернулась.
– Не самый мой любимый писатель, Чарльз Кингсли, – призналась она. – Но мне показалось, тебе понравится. В смысле, как прикол. Эту книжку многие помнят из детства, да?
Шоу – который из детства помнил только сборники сказок Мейбл Люси Аттвелл, – не знал, что ответить. Прочистил горло.
– Мне здесь нравятся картинки, – сказал он и еще раз поблагодарил.
– Давай поедим! Я вправду проголодалась.
– Итак. Как жизнь? – спросил он, когда они сделали заказ.
– Ну, сделала очень интересную новую прическу – хотя, если честно, кто сейчас не, – и вот я здесь с тобой. – Она подлила ему из маленькой бутылки «Флери», но сама почти не пила. – Причем такое ощущение, что заодно еще и со всеми в мире. Здесь всегда было так людно?
Когда он не ответил сразу, она продолжила:
– В общем, это не столько прическа, сколько личное сочинение на тему причесок.
– Под «жизнью» я имел в виду жизнь в общем, – заметил он.
– О боже, давай просто поедим и не будем в это углубляться. Тебе вкусно?
– Телятина очень хорошая.
– Всегда любила эту комнату, – сказала позже Виктория.
Было десять часов, молока дома не нашлось. Шоу с трудом пытался открыть окно. Ночь за ночью рама разбухала от речной сырости.
– Тебе не кажется, что здесь пахнет? – спросил он.
Если посчитать все комнаты, где он жил со времен переезда в Лондон, получалось десять; это число на фоне его опыта жизни в этих комнатах, его воспоминаний о комнатах и воздухе в них, выглядело маловатым. Было ощущение, будто жизнь задвинула его намного дальше в двухзначные цифры. Может, во время его кризиса и правда задвинула: по ночам, закрывая глаза, он иногда видел комнаты в Уэмбли, Южном Тоттенхэме и Арчуэе – в таких местах, где он вроде бы не жил, необлагороженных и темных, обязательно с болтающимися на петлях дверями, обязательно с застрявшими в открытом или закрытом положении окнами – комнаты развивались и деградировали вокруг него, как неудавшиеся формы жизни. Он сам не знал, что имел этим в виду, – разве что они напоминали временные чехлики, которые сварганила какая-то никчемная личинка в русле ручья. Из них дом 17 по Уорф-стрит, на взгляд Шоу, был самым неумелым чехликом.
– Ты была здесь только раз, – напомнил он.
Но Виктория уже перешла на новую тему.
– А, и твоя рыбка! – воскликнула она, словно только сейчас вспомнила, что ее дарила. – Твоя блестящая рыбка! – Рыбка в благородном молчании уставилась на Викторию выпученными ляписовыми глазками. Сейчас Шоу заметил, что атмосфера Темзы взяла свое: губы потускнели, перуанские серебряные бока потемнели от оксидов, тело сгибалось уже не так легко.
– Как вы вдвоем поживаете? – поинтересовалась Виктория. – Все еще хорошие друзья?