Шоу сдался и прекратил дергать окно.
– По-моему, у меня нечего выпить, – сказал он.
Она аккуратно вернула рыбку на полку.
– Да я и не пью. Никогда особо не пила – только с тобой, потому что паниковала из-за твоей паники. – Она подошла к окну, бросила взгляд на Уорф-Террас – ее машина еще на месте, – потом без предупреждения обняла его.
– А ты все еще в панике? – Потом отпустила и отвернулась. – Мое женское чутье подсказывает, что да.
– Я могу за чем-нибудь сбегать, – предложил Шоу.
Вместо этого они пили быстрорастворимый кофе и сидели в разных концах кровати, словно незнакомцы. Весь оставшийся вечер ему казалось, будто она скрывает свои ожидания.
– Ты ни разу не ответил на мои письма, – произнесла она. Не успел он придумать, что сказать, как она забрала у него чашку и толкнула его на кровать. – Ты их наверняка даже не читал. Ты столько всего пропустил. У меня там в провинции настоящие приключения. – Она стала выбираться из комбинезона. – В чем наш секрет? У таких, как мы? Как у нас получается закрыть все двери наглухо? Даже не пытайся отвечать. Мы оба не понимаем, что я несу.
Шоу узнал момент слабости и спросил:
– Ты правда видела труп в тринадцать лет?
– Я так раньше просто говорила, чтобы привлечь внимание.
– И работало?
Она пожала плечами.
– Ой, да даже не знаю.
И потом:
– С тобой вот сработало.
Около двух часов ночи она сказала:
– Теперь мы оба худые. Как там у тебя с матерью?
Мать доводила его до белого каления, но это не новости.
– Теперь она со мной не разговаривает.
– Предложить помириться должен ты, знаешь ли.
– Не могу придумать на это короткий ответ.
Она рассмеялась.
– Можешь. Просто не хочешь рисковать и расстраивать меня, когда все так хорошо.
Потом, после паузы:
– И что за работа тебя так утомляет?
Он ответил, что просто сидит за компьютером.
– Всего пара часов за компьютером и перекладывания бумажек.
И командировки.
– Хотя и это – громко сказано.
Но по-своему приносит удовольствие, да еще и прикольно, потому что офис – на барже.
– Еще надо много читать, – сказал он. – В основном – научные штуки в интернете.
В общем, каждое утро и вечер он прогуливается по бечевнику; а с палубы видно аж до самого моста Кью.
– Ты бы как-нибудь зашла, – предложил он. – Проведу для тебя экскурсию. Там очень удобно в плане речных пабов.
Он понимал, что ничего толком ей не рассказывает – и она ему, скорее всего, тоже.
– В последнее время мне воды хватает за глаза, – ответила она. – Благодарю покорно.
Виктория лениво прошлась через лестничную площадку в туалет, и он слышал, как она там писает, ходит, включает воду. Все остальные в доме 17 по Уорф-Террас тоже ее слышат, думал он. Вернулась она уже не в кровать, а к окну, без труда подняла раму и высунулась как можно дальше.
– Все время кажется, что идет дождь, – пожаловалась она. – И здесь всегда такое голубоватое освещение? – Потом: – О боже, небось вся улица видит мои сиськи.
Она нырнула обратно в комнату, передернулась.
– Почему ты до сих пор живешь здесь, если уже нашел работу?
– Да это не работа, а одно название, – признался он. – Как у всех в наше время.
После этого Виктория никак не могла найти себе место и стала обходить комнату. Она ее как будто совсем не помнила. Рассматривала его вещи: дешевые куртки и дорогие сумки для ноутбуков, наваленные кучей за дверью; репродукция открыточного формата «Солнечное затмение в Венеции, 6 июля 1842 года» Ипполито Каффи, которую он приклеил на стену пару месяцев назад, в равной степени озадаченный и увлеченный разношерстной толпой, собравшейся у Гранд-канала, и таинственно освещенным квадратом неба. Время от времени Виктория что-нибудь поднимала, показывала ему и спрашивала, что это, а он отвечал: «Заводная игрушка», или «Сам не знаю, купил в Бирмингеме». Она открыла гардероб, закрыла.
– Никогда не храню там одежду, – объяснил Шоу. – Там воняет штукой от моли.
Одно из самых пустых утешений, что он произносил в жизни.
К этому времени он уже и сам был на ногах. Хотелось вцепиться в нее, задержать, задержать на миг жизни их обоих, почему – он и сам не понимал; но в итоге просто стоял где стоял.
– Тебе стыдно. – Она подошла и быстро его чмокнула. – Не волнуйся, всем стыдно. Нам теперь всем стыдно. Но любая работа есть работа.
Тут из соседней комнаты раздался оглушительный грохот, словно кто-то опрокинул гору чемоданов. Грохот перетек в отдельный стук и скрежет, словно что-то волочили по полу без ковра; следом – странное рассеянное бормотание, внезапно прервавшееся. За стеной зазвонил телефон, и незнакомый Шоу голос отчетливо произнес: «Это нам не поможет. Стоит отложить хотя бы до следующего месяца». Недолгая пауза, затем: «Нет», – и стук трубки на аппарате. Кто-то прошел по комнате и быстро спустился по лестнице. От этажа к этажу само собой включалось и выключалось освещение; хлопнула подъездная дверь, впустив густой дрожжевой дух с пивоварни; по Уорф-Террас в направлении Мортлейкского вокзала зазвучали шаги.
– О боже, – прошептала Виктория.
– Тут это обычное дело, – сказал Шоу.
Они стояли, не зная, как поступить. Шоу словно выбили из колеи, но, когда он вслух поинтересовался, что об этом думает Виктория, она ответила только: «Это ужасное место. Тебе правда надо переехать». Она коснулась его руки. Ему было странно, что они стоят тут голые, не зная, как реагировать на то, что случилось в чьей-то чужой жизни. Он чувствовал, что она хочет его утешить, но и что теперь для нее все стало отдаленнее, чем ему бы хотелось: она задумалась о чем-то своем. Но он простил бы это любому.
– Зачем ты приехала? – спросил он вдруг.
Этим он словно снял напряжение, потому что она рассмеялась и сказала:
– Ради секса, конечно. А ты как думал? – Потом: – Я хотела кое-что тебе рассказать.
– Что?
– О боже, кто же знает? – сказала она. Ее хлебом не корми, только дай махнуть на себя рукой. Такая у нее фишка. – Когда ты – я, то даже непонятно, с чего начать, – пожаловалась она и обняла Шоу. – Теперь мне что-то холодно.
Перед самым рассветом Шоу слышал, как подъездная дверь снова открылась и стукнула об ограничитель. По лестнице взметнулся холодный воздух, за ним следом подъем начал вошедший – шаткий путь, украшенный отчетливым пыхтением и перемежаемый передышками. Через некоторое время на верхнем этаже смыли туалет, и дом 17 по Уорф-Террас снова затих. К этому времени Виктория уже отключилась и ничего не замечала. Шоу подумал, что она выглядит усталой даже во сне; с пергидрольными волосами, разбросанными по подушке, она казалась слегка опустошенной.
Пошел дождь. Смоченный воздух за окном пахнул весной – мусорки, частицы дизеля, что-то неопознаваемое от реки. Шоу тоже заснул и видел сон, как нашел комнату, где когда-то жил, – уже забытую, чистую и светлую, с современной мебелью: склад всего, о чем он забыл, что имел. Проснулся только поздним утром. Дождь, двигаясь на север на струе теплого воздуха с континента, осел над западом Лондона непроветриваемым шатром. Шоу задумался о том, что вчера ночью случилось по соседству. Сейчас четверг, подумал он. Виктория, как оказалось, уже уехала, оставив записку, полную романтичных сожалений и сложенную в подаренную книжку, как закладка.
«Мне все очень понравилось», – написала она. Если ему захочется, пусть приезжает в гости в Шропшир. Если у нее там что-то и есть, так это куча свободного места, и теперь, когда крышу починили, пневмония ему не грозит. «Ухаживай за матерью, – написала она дальше. – Она же за тобой ухаживала!» Потом уже менее определенно: «Рада, что у тебя осталась рыбка. Я сомневалась, что она тебе нравится».
И подпись, как во всех ее имейлах: «Твой друг Виктория».
И запоздалая мысль: «Ты отдаешь другим слишком много власти. Мы не знаем, что с ней делать». Это утверждение – врезанное в тонкую бумагу одной из любимых Шоу ручек «Мудзи», с дырками и разрывами в форме запятых как случайными акцентами, – его только запутало. «Не мне давать тебе советы, но вот что есть, то есть».
Первые главы «Детей воды», которые он пролистнул перед работой, только больше запутали. Он не помнил, чтобы читал это в детстве. Обнаружил, что его раздражает постоянное, но какое-то незаслуженное чувство вины маленького трубочиста.
В Брентфорде был отлив, лихтер Тима Суонна разлегся в грязи – в мелкой утрамбованной яме, форма которой совершенствовалась день за днем многие годы. В небе шли брожения, словно там происходил неведомый химический процесс; скоро погода снова изменится, подумал Шоу. На отполированной дождем палубе он не торопился. Старался не выронить ключи, потому что спускаться в эту грязищу, чтобы их раскапывать, будет тяжелее всего, что он заставлял себя делать в жизни. В безопасности кабинета он обнаружил, что здесь до него уже кто-то побывал. Мокрые отпечатки пересекали пол, потоптались перед столом, словно пришедший заглянул в компьютер, и направлялись к боковой двери, откуда уже не возвращались. Шоу толкнул дверь, но она, как обычно, была накрепко заперта. Он рассмотрел отпечатки – большие, бесформенные, частично испарившиеся, – потом вышел из кабинета и осторожно его обходил, пока не уперся в планширь с речной стороны. Там действительно была дверь – фанерная, некрашеная, расслаивающаяся, – но он не знал наверняка, та же или не та же. Он злобно постучал в нее кулаком, словно чтобы позвать самого себя. Потом развернулся и бросил взгляд через реку. Через дождь было видно только островок Брентфорд-Эйт; справа с трудом проглядывало слияние рек с лабиринтом старых каналов и доков; а на противоположном берегу бодро зашевелилась на ветру полоса деревьев.
Теперь небо подернуло серебристым отливом – к хорошей погоде. Ближе к вечеру начался прилив, баржа всплыла, по бечевнику со стороны Чизика пришел Тим Суонн – с изможденным и затравленным видом посреди ватаги вопящих школьников. От дождя его одежда липла к телу; лицо поблескивало. Ничего не говоря, он просто сел и загрузил новый контент на сайт; после чего они провели вечер в дальнем зале «Эрл оф Марч», неохотно слушая синти-поп восьмидесятых, пока Тим ел говяжий мини-стейк с картошкой.