– Не для меня... – Егоров подошел к окну и вдохнул ночной воздух. – Кто бы там что ни говорил, я любил дядю Гришу. Бывал у него редко, особенно в последние годы, показывать свое отношение не умел... Но любил. Очень. Он не пытался заменить мне отца, и в этом состояло его главное достоинство. При необходимости неизменно оказывался рядом, а несколько его советов мне некогда очень помогли.
– Костя, бей, – сказал я.
– Я так перед ним виноват, – продолжал Егоров спокойно. – При жизни не ценим, пренебрегаем, а уйдет человек... Если бы я только мог, многое бы вернул, и мои взаимоотношения с дядькой в первую очередь. И повел бы себя иначе.
– А на дачу ты все-таки съезди, – сказал я. – Твой удар, Костя.
Он повернулся и в упор посмотрел на Санчо:
– Ты что-то знаешь?
Тот, не отводя взгляда, пожал плечами.
– Я не спрашиваю, откуда. – Егоров подошел к столу и уставился на шары невидящими глазами. – Наверное, потому, что ты уезжаешь. Очень хочется, чтобы там у тебя все сложилось.
Он вдруг стремительно наклонился, ударил – и сделал мастерские «штаны». Прошел вдоль стола, замер, наклонился – еще шар. И еще. И еще.
– Я бы не стал играть, – сказал Санчо хрипло.
– Партия, – сказал я.
Костя выпрямился, осторожно положил кий на стол. Он тяжело дышал, а руки слегка дрожали.
– Что-то меня познабливает, – сказал он. – Пошли погреемся.
– Привет, Стани́слав! – крикнул Олежа и отступил, пропуская фургон на территорию. Проводил его взглядом, повернулся и бдительно оглядел окрестности. По эту сторону было пусто и относительно спокойно. С той стороны и с платного пляжа неслась музыка и неразборчивые крики.
Олежа покачал головой, вошел следом за машиной во двор и нажал кнопку на пульте. Ворота с тихим жужжанием, как бы нехотя, сошлись и замкнулись с отчетливым щелчком.
Стас сидел в кабине, откинувшись на спинку водительского кресла. Было видно, что он изрядно вымотался за прошедший день.
Олежа посмотрел на часы:
– А ты чего так поздно-то? На какое время договаривались?
Стас открыл дверцу и почти вывалился наружу.
– Очень много заказов на доставку, – сказал он, пожимая руку охраннику. – Начальство торопит: быстрее, быстрее! А куда быстрее – не самолет же... Помотайся-ка по области в такое пекло... Кипел два раза... Да и у вас тут на подъезде авария, автобус перевернулся...
– Слышал, – сказал Олежа, – в новостях передавали. Что делать будем? Мы вдвоем с напарником. Он дрыхнет. Я разгружать не стану, мне за это не платят.
– Мне платят, – сказал Стас. – Но я тоже не хочу. Натаскался сегодня.
Олежа оглядел его мощную, словно высеченную из камня фигуру, увенчанную большой головой с длинными и черными, как смоль, волнистыми волосами, одетую в старые кроссовки на босу ногу, шорты и грязную желтую футболку, всю в пятнах пота. От Стаса несло взмыленным мустангом. «Опять Черный Викинг приедет?» – недовольно спросил сегодня днем в телефон начальник снабжения; почему-то он не любил Стаса, где-то они нехорошо пересеклись...
Олежа махнул рукой:
– Загоняй машину вон туда, вглубь, по навес, и пошли к нам. Чаем напою, потрындим...
– Ча-аем... – протянул Стас недовольно и, кряхтя, полез в кабину.
Олежа подождал, пока он припаркуется в глубине двора и все запрет. Спросил:
– А ты чего хочешь?
– Пиво есть?
Олежа поскучнел. Он поглядел на окна дежурки, потом в сторону набережной и неожиданно предложил:
– А хочешь – поезжай домой! Завтра утром привезешь. Я подтвержу, что ты успел в оговоренные сутки, только разгружать некому...
– Я тебе что, биоробот? – добродушно сказал огромный Стас, переминаясь. – Да и соляра сейчас – ого-го... Фирма мои вояжи не оплатит: генеральный просто не поймет. Перекантуюсь до утра, не взыщи. И не темни со мной, вещий Олег, я сам темнила. Что насчет пива?
Олежа тянул паузу, сколько мог. Потом сморщился, как от сильной зубной боли, и, глядя в сторону, неохотно признал:
– Два баллона.
– На пару глотков, – вздохнул Стас.
– Ты не понял, – еще медленнее и неохотнее протянул Олежа. – Два баллона по пять литров. Вообще, я их домой везу, отцу и брату. Завтра сменюсь, хотел побаловать. Хорошее пиво, самовар. Тут неподалеку, у умельцев отовариваюсь.
– А я рыбца́ везу. Воблу, леща, тараньку. И прочую корюшку. Утром мебель клиенту доставили, а ему, как на грех, расплатиться за доставку и сборку нечем: зарплату задержали. Вот мы ящик рыбы и забрали.
– Деньгами-то лучше было бы...
– У него хорошая рыба, – сказал Стас мечтательно. – Сам ловит, технология вяления какая-то особенная... Потом его ребята на рынке продают. Даже в Севастополь возят. Нежная, подкопченненькая. В деньгах вышло б дешевле...
Беседуя, они вошли в здание отеля, пересекли темный холл. Пахло известью, краской и клеем. В углах угадывались мешки с цементом, коробки с плиткой, рулоны обоев, банки с краской, строительный инвентарь. Период строительства маленькой элитной гостиницы у самого входа в бухту перемещался к стадии отделки.
Ночи стояли душные, прохлады в здании не было. Впрочем, в дежурке работал небольшой, но мощный кондиционер, давал свежесть.
У дальней стены на диванчике, свесив руку до пола, а другую уронив на грудь, тихо спал Олежин напарник.
Олежа подошел к мониторам, поглядел разом на все.
– Спокойно, – сказал он и кивнул на небольшой холодильник. – Посмотри.
Стас открыл дверцу.
– Впечатляет. Давай так: к твоему баллону я ставлю половину своей доли рыбы. Пяти литров на двоих нам хватит... Или нет?
– Это самовар, – снова с жалостью сморщившись, сказал Олежа. – Не какой-нибудь тебе светляк мочовый... Настоящее.
– Вот сейчас и отведаем, – сказал Стас. – Я пошел за рыбой.
...Время летело незаметно. В сторону города проехало несколько машин, продефилировала группами горластая молодежь – на платном пляже завершилась дискотека. Олежа и Стас ели рыбу, пили пиво (и то и другое вправду оказалось отменным), болтали на разные мужские темы: о соседках, машинах, футболе – российском и украинском, о будущих выборах, о небывалой жаре этого лета... Оба были уже под хмельком. В дежурке, несмотря на кондиционер, пахло рыбой, на столе росла гора очисток. Пива в баллоне оставался литр... или чуть меньше.
Кинув в очередной раз взгляд на мониторы, Олежа напрягся.
– Стас, – позвал он. – Посмотри-ка... Кто это? Задремавший было Стас с усилием поднял веки и посмотрел.
– Нь... Не понимаю, – сказал он. – Баба, что ли?
– В три часа ночи? – У Олежи начался медленный процесс отрезвления. – На набережной? На этой стороне? Стас, это не глюк?
– Глюк не отражается в мониторах, – наставительно и не вполне внятно заметил Стас, которому трезветь было ни к чему. – Или ты имеешь в виду композитора? Так он мужик, к тому же, вроде, умер...
Женщина на набережной стояла и смотрела на здание отеля.
Стас икнул.
– Вур... вур... нечисть тут ночами не шляется? – озабоченно спросил он.
Олежа взглянул на него с тревогой и осторожно потрогал кобуру с оружием под мышкой.
– Я не видел, – сказал он. – Да и не верю я в них...
– То, что ты не веришь, вовсе не означает, что их нет. – Стас оглушительно рыгнул и посмотрел на монитор.
Женщина на набережной сделала несколько шагов к ограде. Олежа в своем кресле на всякий случай чуть отъехал от мониторов и сказал осипшим голосом:
– Надо идти смотреть. Кто пойдет?
Они со Стасом одновременно повернулись и уставились на мирно спящего напарника.
...Когда Стас, слегка пошатываясь, вышел за территорию отеля, светлые шорты и футболка вурдалачки маячили далеко впереди, держа курс на платный пляж. В той стороне было тихо и темно.
«Куда ее черт несет, на шабаш, что ли, торопится?» – со злостью подумал Стас и некоторое время решал, оставаться или догонять. Потом все-таки потопал следом.
Было душно. Сердце бухало, как сумасшедшее, перед глазами плыло. Он быстро взмок. Ему стало казаться, что девица не идет, а скользит над дорогой в соответствии с русскими народными сказками и новеллами Николая Васильевича Гоголя.
Он почти проскочил то место, откуда она сиганула – со страшной высоты в бездонную ночную глубину. Он бы и проскочил, если б не зацепил боковым зрением стремительно летящий вниз светлый силуэт.
И тогда, не задумываясь над тем, что делает, мгновенно протрезвев, он перемахнул ограждение и прыгнул следом.
Глава 9
Оттого ли, что за прошедшие полгода он совершенно измотал себя в борьбе с собой же и с окружающим миром, выбрал все внутренние ресурсы, все силы; или простыл под холодным августовским дождем, когда однажды пошел в магазин без зонта... Так или иначе, в конце августа, через несколько дней после отъезда Санчо Костя заболел.
Девять дней держалась температура под сорок и почти не спадала; девять дней он не мог есть и разговаривать, поскольку чудовищно опухли лимфатические узлы, к тому же заложило нос, и каждый вдох давался ему с трудом; все девять дней он метался в бреду, огненный, и перед его внутренним взором проносились живые картины из первой книги романа, которая была почти завершена: герои говорили с ним, он оказывался в пейзажах тех мест, купался в море... Но все представало в искаженном виде, это был некий сюр, вполне уместный и логичный для больного воображения.
Если бы не мама, которая, узнав, что Костик заболел, спешно примчалась с дачи и выхаживала Костю три недели, не отходила от него, спала помалу и урывками первые, самые сложные девять дней, – он бы, наверное, умер. Она поила его по глотку с ложки куриным бульоном и сладким чаем с лимоном, меняла компрессы, капала капли в нос, делала полоскания, готовила свежевыжатые соки из фруктов, просто сидела рядом и держала за руку.
Несколько раз он был на грани. Когда это началось впервые, он заплакал от жалости к себе и только повторял еле слышно, на выдохе, сухими губами: «Все... Все... Все...» – то ли успокаивая себя, то ли озвучивая свой уход. Мать внутренне до смерти перепугалась, но этот страх перед вероятной кончиной сына вот так, у нее на глазах, вдруг придал ей невероятной силы, побудил к действию. Она влила в него три ложки бульона, потом растолкла в порошок, для лучшей усваиваемости, таблетку анальгина с хинином и две таблетки парацетамола и, залив апельсиновым соком в столовой ложке, осторожно, чтобы ничего не пропало, влила следом. Его глаза закатились, он почти не дышал. Сердце билось тяжело и медленно, словно извещая с каждым ударом, что приближается к остановке. Мать быстро измерила сыну давление: шестьдесят на тридцать. «Еще час... нет, два, – решила она, – и я звоню в ‘‘Скорую’’». В «скорую» она очень не хотела звонить: боялась, что приедут врачи и обязательно заберут Костю в таком состоянии. А отдавать было нельзя. «Я не отдам, – решила она. – Сама в