Егоров заглянул к безопасникам. Начальник службы, бессменный Максим Максимыч, оказался на месте.
– Присаживайся, Костя, сейчас кофе будет... Как ты?
– По-всякому... – неопределенно ответил Егоров. Сердце его саднило от жалости и ностальгии.
– А мы – сам видишь. Не живем, так, существуем... На одном честном слове и упрямстве. Загнобили нас совсем. Сопротивляемся, как можем, но... Можем мы теперь, в отличие от прежних времен, всего ничего... А раньше – помнишь?
Костя кивнул.
– Люди уходят, – продолжал Максим Максимыч. – Назад не желаешь попроситься? Наверняка бы взяли...
– Пока нет, – без раздумий, твердо сказал Костя. – Максимыч, ты все про всех знаешь... Есть одна компания – «Русский кондитер». Не слыхал? Дело прошлое, конечно, но... Я тут устраивался к ним, такая петрушка вышла, вспоминать не хочется... – Он вкратце поведал эпопею со злосчастным трудоустройством.
Максим Максимыч, внимательно слушая, поставил перед Костей чашку ароматно дымящегося кофе и кивнул.
– Кое-что слыхал, конечно. Смешные ребята, практически клоуны. Они, видишь ты, учредили управляющую компанию над конторами, каждая из которых сама по себе величина. Взять тот же «Одоевский». Им указания давать бесполезно, они – концерн с одна тысяча девятьсот лохматого года, Ленина видели, и прекрасно держатся на плаву безо всякого объединения. Им стали слать распоряжения, как надо работать, принялись людей своих назначать, а начинать нужно было не с этого. Ты финансовые резервы изыщи, подними людям зарплату, купи лояльность, а потом указывай. Стратегии не было, вот что. Тебя в управляющей компании, может, на ура приняли, а как стали переводить документы в «Одоевский», оттуда этих деятелей турнули: дескать, сами с кадрами разберемся, да еще такого уровня... А настаивать твои знакомцы не стали, побоялись: как бы группа не развалилась... Так что управляющая компания получилась немножко кукольная, без реальной власти и возможностей.
Егоров вспомнил письма сотрудников в красочной корпоративной газете и кивнул, соглашаясь.
...До Нового года они с Оксаной кое-как дотянули вместе, хотя отношения разладились совершенно.
– Праздники я буду отмечать у мамы, – сказала Оксана, собираясь тридцатого. – Извини.
– Может, я приеду к вам?.. – несмело предложил он, цепляясь непонятно за что. – На Рождество, например?
– Думаю, не стоит, – сухо сказала она. – Я позвоню.
Кое-какие деньги у него были. Он собрал нехитрый стол, поставил и нарядил елку, отремонтировал и повесил гирлянды – лишь бы чем-то себя занять.
Было так тоскливо, что хотелось выть... Но предложи сейчас Оксана вернуться в обмен на его обещание вновь заняться поисками работы... скорее всего, он бы отказался.
Весь день и вечер тридцать первого провалялся перед телевизором. В девять позвонил Померанцеву, но того с Анной сманили Лексовы коллеги отмечать Новый год в каком-то модном ресторане.
Мама разговаривала сквозь зубы: ей Оксана уже обо всем, конечно, доложила. На предложение Кости заехать навестить она напрямую не отказала, но просила отложить его визит числа до четвертого. Может быть, она к тому времени соберется с силами и затеет пирожки. «Привози внука», – попросила она. «Постараюсь», – сказал он.
Впервые за всю свою жизнь Костя Егоров встречал Новый год один (если не считать кота). Не с кем было даже чокнуться шампанским. Не с компьютерным же файлом пить, подумал он под бой курантов, мелкими глотками осушая бокал. Хотя... компания не такая уж плохая...
«Ничего... Много всего выдержали – выдержим и это».
Переключая каналы, без удовольствия глядя на череду Голубых огоньков и огоньков голубых, сливающуюся в единую вакханалию, Костя задремал, а около двух часов крепко заснул. Фолик похрапывал у него в ногах. Никто в новогоднюю ночь им так и не позвонил.
До Маши он дозвонился только днем второго. Оказалось, Виктор ее и Ивана на все праздники увез в какой-то элитный подмосковный пансионат. Иван вовсю гоняет на снегоходах, носится с гор на лыжах, доволен и счастлив. Маша за него рада.
Костя сказал:
– А Виктор... Ты замуж за него не собираешься?..
– Пока не знаю, – ответила Маша после подозрительной паузы. – Он зовет. Я в раздумьях.
– Зовет? – растерянно переспросил Костя, вдруг подумав, что был не готов к такому повороту.
– А что тебя так удивляет? Ты считаешь, я никогда никому не буду нужна?..
– Стоп-стоп, – сказал Егоров, расхаживая с трубкой по комнате и то и дело спотыкаясь о Фолианта. – Не по телефону. Когда вы возвращаетесь из пансионата?
– Восьмого вечером. Какое это...
– Я заеду девятого.
– Зачем?
– Поговорить! – закричал он, срываясь: сказалось одиночество последних дней. – Просто поговорить! И повидаться с сыном! Ты можешь выходить замуж за кого угодно, но Иван пока еще мой сын!
– Пока еще... – повторила Маша, и тем добила его. – Ладно, приезжай.
– Ты отпустишь Ваньку со мной к маме?
– Почему нет? Ты его отец, твоя мама – его бабушка... Только учти: ему в школу десятого, каникулы заканчиваются, а я не хочу, чтобы он прогуливал.
Она разъединилась. Костя послушал баланс счета на мобильном: двенадцать центов.
– Прекрасно! – заорал он на всю квартиру, размахиваясь, чтобы швырнуть телефон в стену, но так и не швырнул. – Просто восхитительно! Сюрприз за сюрпризом, и последним будет история о том, как я сдохну в этой конуре!!!
– Ты чего орешь? – негромко и раздельно спросил голос из угла.
Костя замер.
Сердце пропустило удар.
«Предел, – подумал он. – Я схожу с ума от всего этого...»
Он медленно обернулся на голос.
В углу сидел человек в легком летнем костюме и босиком. Свет от бра падал сбоку, человек не был виден весь, и тем не менее, облик его показался Косте знакомым.
– Вы-и... Вы кто? – спросил Егоров сипло.
– Я? – Казалось, человек удивился. – Очень хочется сказать, что дьявол. Ну, Мефистофель. Пришел к доктору Фаусту подарить вечную молодость в обмен на душу... Нет, конечно. Времена романтиков прошли безвозвратно – увы. Я Вадим Юрьевич Князев, один из героев романа «Люди и море». Ты меня сочинил.
...После того злосчастного падения на улице и последовавшего за ним выкидыша Ольга пролежала в больнице около месяца, прошла курс лечения и реабилитации и вернулась домой со страшным диагнозом – бесплодие.
Аркадий не отходил от нее все время ее пребывания в больнице, взяв на работе отпуск, а когда забрал ее домой, написал заявление «за свой счет по семейным обстоятельствам» еще на две недели.
Ей тогда не хотелось жить, а он изо всех сил старался ее удержать, говорил, что приговор не окончательный, врачи нередко ошибаются; следует попытаться еще... В крайнем случае, если действительно ничего не получится, – можно ведь взять малютку из приюта...
– Что? – спросила Ольга мертвым голосом. – Зачем?
– Ну... на усыновление... Этой сейчас очень... – он чуть было не ляпнул «модно», – ...распространено...
– У меня будет свой ребенок, – сказала Ольга. – Которого рожу я. Или никакого.
Спали они в разных комнатах, разговаривали мало. Ольга плохо ела, могла днями лежать на разобранной постели с открытыми глазами, глядеть в потолок и не двигаться. На все попытки мужа завязать разговор, расшевелить ее либо не отвечала вовсе, либо отделывалась односложными фразами. Но все чаще просила оставить ее в покое, отгораживалась от Аркадия. Она медленно чахла, и никто – ни муж, ни ее и его родители, ни Ольгины подруги – не знал, что предпринять, как ее спасти.
Выручил, как ни странно, Ольгин шеф. Он позвонил к ним домой. Ольга сначала не хотела разговаривать, но потом неохотно взяла трубку. И шеф сказал ей что-то такое, после чего она, попрощавшись с шефом, заявила Аркадию:
– Послезавтра я выхожу на работу.
– Но у тебя не закончился больничный! – Аркадий испытал нечто похожее на укол ревности: он, такой заботливый и внимательный, не сумел расшевелить жену, а какой-то там Денис Акимыч совершил невозможное за пять минут.
– Ничего, – сказала она. – Я выйду.
Весь следующий день крупными хлопьями шел снег, и вечером, когда Ольга подошла к окну, мир под окнами был синим и абсолютно бесшумным. Но на другое утро резко потеплело, вся эта красота начала таять и быстро превратилась в серую отвратительную грязь.
Возможно, именно поэтому с утра все пошло наперекосяк.
Она проспала. То есть, будильник прозвонил вовремя, Ольга его услышала, но, не открывая глаз, протянула руку и перевела рычажок в положение «выкл.», мысленно давая себе еще десять минут форы, уверенная в том, что почти проснулась. Спустя тридцать пять минут она подскочила, как ошпаренная, понимая, что краситься и пить кофе придется уже на работе.
Автобуса все не было. Решив ловить машину, она сунула руку в сумочку и поняла, что кошелек оставила дома, в кармашке сумки лежал только проездной на метро. Оставалось надеяться, что она не наткнется на контролеров, которые последнее время совершенно озверели.
Втиснуться в первый подошедший автобус она даже не пыталась, обреченно понимая, что выбрала неудачный день для выхода на работу после
долгого отсутствия... по болезни? а действительно, как будет правильно?
Тут вдалеке показался еще один автобус. Ольга обрадовалась – и напрасно.
На третьей остановке в салон ввалились двое уголовного вида парней в кожаных куртках и тренировочных штанах, и вокруг мгновенно разлился густой запах перегара. Похоже, они всю ночь отмечали то ли досрочное освобождение (в отношении этих двоих – явный недосмотр властей), то ли удачный побег, и до сих пор все никак не успокоятся, ощущая себя всемогущими.
Прогнав двух старушек, они развалились на сиденьях впереди Ольги. Рядом уже не было ни одного пассажира: часть перекочевала поближе к кабине водителя, другая – в противоположный конец салона. Ольга никуда не двигалась и на суету не обращала внимания, занятая своими мыслями.