Огромная изба, длинный стол, клетка с живым медведем. Тут все имело крупные формы, даже печь казалась несоразмерно большой. Генерал в цигейковой безрукавке сидел за столом и пил чай из фарфоровой кружки, куда вмещалось не меньше пяти стаканов воды. Тяжелый пронизывающий взгляд Белограя не каждый мог выдержать; В углу комнаты у приемника сидел японец. Масоха помнил его имя: Тагато Тосиро, он сопровождал генерала повсюду. Впрочем, о генеральской свите слагали легенды. Ее называли «Двором его величества». Кого только генерал не таскал за собой, в числе придворных числился даже шут. Его-то Масоха знал хорошо, вместе службу начинали.
— Товарищ генерал-майор госбезопасности, начальник И.Т. Ягодинского управления старший лейтенант Масоха по вашему приказанию прибыл.
— Должность майорская, а ты все в лейтенантах ходишь.
— Два несоответствия с занесением в личное дело.
— За что?
— Бунт на прииске и резня на лесоповале.
— И не сняли?
— Вы не разрешили.
— Помню. Ты свое дело туго знаешь, старлей, нет смысла менять шило на мыло. Но если и Мазарук тебя приметила, значит, тебе можно доверять. Она баба строгая, капризная. Мимоза на морозе. Докладывай, Масоха, что за команду она собрала?
— Десять человек. За последним неделю назад ездил. Мальчишка. Девятнадцать лет. Одессит. Так, ничего особенного. Думаю, взяла его из жалости.
— Для чего нужны эти люди, знаешь?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Пустим их в тайгу искать иголку. Найдут? Как думаешь?
— За два месяца многие оклемались. Люди крепкие, морозоустойчивые, бывалые. Найдут или не найдут, сказать не могу, но большие нагрузки должны выдержать.
— Всех знаешь?
— За попом на самолете летал. Елизавета Степановна с ним еще не знакома. И важняка по приказу подполковника Сорокина из дома «Двенадцати Апостолов» в больничку перевозил. Следователь по особо важным делам из Москвы. Важной птицей когда-то был. Серьезный дяденька. Вопросов не задавал. Другие интересовались, куда их везут, а этот гордый, блюдет дистанцию. Мне он больше всех понравился.
— А кто не понравился?
— Кистень. Два убийства. Князь — умный мужик, но слабак. Мальчишка, еврейчик, так, пустозвон. Остальные ничего.
— Значит, десять человек.
Генерал оглянулся. Японец встал и поднес ему лист бумаги. Белограй начал читать:
— Матвей Макарович Журавлев. Тот самый важняк из Москвы. Петр Фомич Кострулев, он же Кистень, известный взломщик и мокрушник. Хорошее сочетание. А как вам это сочетание: мальчишка-безбожник, космополит Иван Соломонович Грюнталь, одесский биндюжник, а рядом настоятель Тихвинского монастыря отец Федор, в миру Тихон Лукич Вершинин. Летчик, сидевший в немецких лагерях, Глеб Шабанов попал в компанию к лату, воевавшему с советской властью. Председатель колхоза, кубанскии казак Герасим Лебеда, и тут же князь по фамилии Пенжинский. Замыкают список еще один мокрушник, бывший циркач, кинотрюкач и артист Родион Чалый и военнопленный поляк Казимир Качмарэк. Веселая собралась компашка. Не кажется тебе, старший лейтенант, что выпусти их за ворота, они перережут друг другу глотки?
— Вы мое мнение спрашиваете, товарищ генерал?
— Твое. Что думаешь?
— Эти люди меньше всего думают о прошлом. Плевать летчику на лесного брата из Прибалтики, как и одесситу на попа. Не уверен, подадут ли они друг другу руку в критический момент, но убивать никто никого не станет. Вспомните того же поляка. Он клял советскую власть, за что и сел, а потом рисковал своей жизнью, чтобы зеков и офицеров из-под завала вывести. А ведь посмотреть на него, не поймешь, в чем только душа держится. Сильный народ, товарищ генерал.
— Хороший ответ, лейтенант, чему-то Колыма тебя научила. Но рисковать мы не можем. Из этих людей будет сколочена экспедиция, они пойдут в тайгу в одном ряду под началом Лизы Мазарук. Я хочу, чтобы все остались живыми. Приказываю тебе проверить людей. Ни Мазарук, ни кто другой о нашем разговоре знать не должны. Получишь от меня записку начальнику охраны больницы, будешь иметь прямой доступ к «десятке». Что намерен предпринять?
— Они ведь даже не видели друг друга, их надо познакомить. Я думаю, можно организовать прогулки. Совместные, ежедневные, по кругу в коридоре больницы. Места там хватит. Пять камер с одной стороны, пять — с другой, между ними коридор шириной в шесть метров и длиной в десять. На ночь, когда охрана выходит за стальные двери, камеры можно оставлять открытыми, это даст им возможность общаться друг с другом. Вот тогда все встанет на свои места.
— Под твою ответственность.
— Я уверен, никто из них не пострадает.
— Убедил, Масоха, действуй.
Старший лейтенант отдал честь и бравым шагом вышел из избы. Белограй раскурил трубку и повернулся к японцу.
— Что скажешь, генерал Моцумото?
— Он честный человек.
— Возьмете его в свою бригаду? Без военных вам не обойтись.
— Такой офицер меня устроит.
— Слава богу, угодил. Недолго уже осталось вам ждать. Все карты разложатся в течение недели, от силы двух, и разнесет нас ветер в разные концы света. Вот только не знаю, кому повезет, а кому нет.
— Повезет не тому, кто выживет, а тому, кто справится с поставленной задачей.
— Что с вас возьмешь, Моцумото, камикадзе — ваше изобретение, человеческая жизнь для вас пустое место.
7.
Ночь — лучшее время для сведения счетов и выяснения отношений. Почему бы не воспользоваться случаем, если тебе дают такую возможность! Глеб Шабанов знал, как такие дела претворять в жизнь, опыт имелся богатый. Он тихо встал с койки и подошел к железной двери. Сквозь смотровое окошко слабо проникал тусклый свет дежурной лампочки, висящей в центре коридора. Шабанов надавил плечом на дверь, и она приоткрылась, не издав ни звука. В течение недели сделали косметический ремонт на этаже — выкрасили стены, потолок, двери, и кому-то взбрело в голову смазать запоры и петли.
Глеб выскользнул в коридор. Тихо, все спят. Смотровое окошко центрального входа темное. За главной дверью лестничная площадка, там дежурная охрана. Значит, и они спят. Мертвое царство. По другую сторону коридора находились нечетные номера камер. Его интересовала седьмая. Шабанов скрутил полотенце и на цыпочках подкрался к железной двери «семерки». Щеколда открыта — в последние дни камеры перестали запирать.
Шабанов взялся за ручку и потянул тяжелую дверь на себя. Она тихо отворилась.
— Ну вот и чудненько, остальное дело техники, — пробурчал он себе под нос, вошел в темный каменный колодец, растянул скрученное в веревку полотенце и двинулся в сторону лежака. Все надо сделать быстро и без шума. У него получится.
Но у него не получилось. Удар нанесли сзади, ребром ладони по шее, да так сильно, что он пролетел вперед, треснулся головой о стену и потерял сознание.
Очнулся он в той же тишине и в той же темноте. Дверь приоткрылась шире. В камеру проникла полоса света, в которой он увидел контур своей предполагаемой жертвы. Теперь они поменялись местами. Шабанов сидел на полу с руками, связанными за спиной его же полотенцем, а не очень гостеприимный хозяин камеры восседал на табурете.
— Вы все еще считаете себя патриотом, Глеб Васильич? Родина вас уже отблагодарила за военные заслуги. Из Бухенвальда — на Колыму.
— Я сбивал немецкие самолеты, дрался с врагом, а ты, гнида, носил форму Абвера и вербовал людей в лагерях для диверсий против своего народа. Думаешь, за польским акцентом спрятаться? Прикинулся дурачком? Я тебя сразу узнал, фашистская тварь! И меня агитировал на подлянку. Не вышло!
— Очень жаль. Мне нужны были честные ребята, а не только предатели.
— Думаешь, такие, как я, только о шкуре своей беспокоятся?
— Не своей, Глеб. Мне нужна была связь с центром. При заброске тебя в тыл к русским ты пошел бы к особистам и сдался. Мне только этого и надо было. Связь я наладил и без твоей помощи. Центр получил списки агентов Абвера, заброшенных в тыл, но я имел слишком мало информации и находился под строгим контролем. Сделал все, что мог.
— За что же тебя на Колыму отправили? Здесь шпионов нет, сплошь смертники, вербовать некого и некуда. И зачем тебе польское имя?
— Долго рассказывать, Глеб. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Правду доверить некому. Даже в Москве. Пришлось промолчать и прикинуться поляком. Им и останусь, пока сам не разыщу настоящих врагов.
— Где искать-то будешь? Здесь?
— Настоящие шпионы на свободе, другие расстреляны, а здесь придуманные.
— Я тебе не верю, Казимир.
— Тогда почему тебя не расстреляли в лагере? Тех, кто отказывался от сотрудничества с Абвером, ставили к стенке. Ты отказался и остался живым. Почему?
— Не знаю.
— Потому, что я не оформил тебя как отказника, а сам забраковал по состоянию здоровья, как и многих других ребят. Те, кто шли в школы диверсантов добровольно, попадали в сети СМЕРШа. И не надо думать, будто наша контрразведка могла самостоятельно справиться с нашествием саранчи. Недовольных советской властью хватало, до последнего года войны многие верили в победу Германии. Из таких отщепенцев получались отличные диверсанты, они могли нанести серьезный урон государству. Моя задача заключалась в том, чтобы не допустить этого. Я старался, как мог.
— Ладно, Качмарэк, черт с тобой. Развяжи руки.
— Только не пытайся меня убить, Глеб. Очень многие пытались это сделать на протяжении последних десяти лет, но я жив. И моя задача жить дальше.
— Зачем же горб свой подставил в шахте под распорки и спас людей от завала?
— В этом и заключается моя профессия, я обязан защищать людей. А убивать — дело солдатское.
Качмарэк развязал руки Шабанову, тот поднялся с пола и сел на койку.
Дверь распахнулась настежь. Они оглянулись. В двери стояла мрачная тень, похожая на приведение, за ней маячили остальные — все узники одиночек вышли в коридор.
— Ну что, разобрались между собой? — тихо спросил Важняк, стоявший у порога.