По благословению архиепископа Тернопольского и Кременецкого Сергия
ВАСИЛИЙ АКИМОВИЧ НИКИФОРОВ-ВОЛГИНБиографический очерк
Совсем недавно имя этого писателя мало кому было известно внутри России. О нём просто не знали. И вот в печати стали появляться замечательные произведения Василия Никифорова-Волгина — трогательные, согретые жаром православной души, пронизанные тихим светом и лиризмом. Заветная книга его рассказов сразу же поставлена в ряд самых любимых, без которых не обходится ни один благочестивый читатель. К сожалению, о жизни самого писателя накоплено сведений немного, недоступными остаются и подробности его мученической кончины.
Своё детство Василий Акимович провёл на берегу Волги, в сельце Маркуши, что под Калязином. Родился он в 24 декабря 1900 года, когда Россия ещё жила старым укладом, а по сёлам и деревням и вовсе держались Православия, говорили природным языком, не засорённым чуждыми заимствованиями. Благоухающие травы, таинственные леса и блескучие воды Волги заронили в чуткую душу будущего слагателя полнозвучных строк неотразимые впечатления; колокольные звоны, благоговейная тишина молящихся в храме, радость и ликование праздничных дней — решительно всё это припомнит впоследствии литератор, усаживаясь за письменный стол. Вспомнится и бедность, часто посещавшая семью, — Аким Никифоров, его отец, всю жизнь пробавлялся сапожным ремеслом, как и дед, и прадед. Но к грамоте тянулся отрок, к святым глаголам Писания, в душе его рождались слова и образы, самые необходимые для русского прозаика.
Еще в раннем возрасте расстался Василий Никифоров с родным селом: зачем-то отца потянуло в далёкую Эстонию, в край, казалось бы, неведомый для волжского крестьянина. Но вот и далёкая сторонка, чужбина, старинный город Нарва с его седыми крепостями и замками, с неизбывной бедностью в окраинных трущобах. Скрашивали грустную действительность школа, книги, да дружба с посадскими мальчишками. Природа вокруг почти такая же, как в родном Поволжье. А главное, людей православных в Нарве оказалось много. И храмы есть, и всё также течёт быт по-православному. Даже говорок родной услышишь: половина коренных жителей — русские. А в революцию и вовсе сбежались сюда гонимые, кто откуда, и всё больше из внутренних губерний российских.
После начальной школы нужда не позволила Василию поступить в гимназию. Трудился и в поле, и сидя на «липках» — на сапожной скамейке, продёргивая дратву, и на приработках у богатеев. В свободные часы не выпускал из рук книгу — приходилось до всего доходить самостоятельно. Любил читать русскую классику, не чуждаясь и современных творений писателей и поэтов.
Обладая высоким голосом и отчётливым произношением, решил юноша стать псаломщиком. И стал им при Спасо-Преображенском соборе, самом большом в Нарве. Вот уж где набраться научения и премудрости Божией! Живёт душа церковным годом, возрастает от праздника к празднику.
Утверждаясь в себе, воспитанный в православной среде и наученный от книг, Василий Акимович решил попробовать и сам писать о том, что близко знал. В какую редакцию отослать рукопись — действовал наугад. Первая публикация молодого литератора состоялась в таллинской газете «Последние известия» от 10 сентября 1921 года.
Окрылённый успехом, пускай и небольшим, Василий Никифоров упорно ищет свою литературную тропинку. Он создаёт на местном материале целую серию заметок, зарисовок, очерков, коротких рассказов и всё это отдаёт в городскую газету «Нарвский листок». Густо печатает «Листок» начинающего писателя — что ни номер, то его проникновенная вещица. С годами название газеты менялось, менялся и её постоянный автор Василий Никифоров — день ото дня получалась плотнее художественная ткань его словес, тоньше оттачивался стиль, колоритнее проступала образность, а главное, он овладевает нужной тональностью повествования — совсем ненавязчивой, совершенно естественной. Потому как запечатлеваются подлинные переживания. Писатель прочно входит в литературную жизнь Нарвы, но по-прежнему ютится в трущобах и по-прежнему бьётся в тисках нужды. Печатают его охотно и много не только в Нарве, но и в Таллинне, и в Риге, и даже начали замечать в Париже. Теперь уже Василий Акимович уверенно подписывается «Никифоров-Волгин», соединив фамилию с псевдонимом, который он постоянно выставлял под своими статьями и зарисовками. Как бывалый литератор, он создаёт в Нарве литературный кружок «Святогор», в нём молодые писатели изучают технику художественной прозы и занимаются культурным развитием. В 1935 году парижский журнал «Иллюстрированная Россия» присудил Никифорову-Волгину премию за его рассказ «Архиерей», и этим внушительно подтвердил дарование писателя.
В почин 1936 года Василий Акимович покидает Нарву и поселяется в Таллинне, где входит в круг писателей-профессионалов, вступает в просветительное общество «Витязь», много печатается в рижской периодике — газете «Сегодня» и в журнале «Для Вас». Но не одна периодика занимала его в тот период: с середины 30-х годов Никифоров-Волгин неопустительно трудится над циклами рассказов, которые впоследствии составят два замечательных сборника: «Земля-Именинница» и «Дорожный Посох». Кусками огненной магмы, выхваченной из горнила суровой действительности, светились читателям эти рассказы, раскрывающие суть скорбного бытия русских людей под большевиками. Только красота Божиего мира и твёрдое стояние в вере спасли народ от уничтожения извергами. Книги Никифорова-Волгина буквально потрясли русских изгнанников своею правдивостью и смелостью. В его сборниках сильно ощущается поэзия православных праздников, литургический восторг от яви времён года. У Ивана Шмелёва появился надёжный сподвижник.
Начал было Василий Акимович создавать и третью книгу, и уже заглавие к ней подобрал: «Древний город» — о жизни и нравах русской провинции после революции, да подступило лето 1940 года с его леденящими душу ужасами. Стоило советской власти надвинуться на Прибалтику, как начались аресты. Выкашивались все русские культурные деятели, страдали и прибалты. Никифоров-Волгин предчувствовал, что за ним скоро придут. Исчезнуть, но как? Литературные занятия прекратил вовсе, устроился чернорабочим на судостроительный завод. Но куда же «органам» дорога заказана? Нашли, арестовали; численник показывал 24 мая 1941 года. В Вятскую пересыльную тюрьму привезли на казнь: писателя лишали жизни за его книги. Василий Никифоров-Волгин был расстрелян большевиками в городе Кирове (бывшей Вятке) 14 декабря 1941 года, и вместе с такими же страдальцами тайно зарыт на Петелинском кладбище. Его замучили враги России, но книги писателя и ныне здравствуют во имя жизни.
Александр Стрижев
ЗАУТРЕНЯ СВЯТИТЕЛЕЙ(Под Новый год)
Белые от снежных хлопьев идут вечерними просторными полями Никола Угодник, Сергий Радонежский и Серафим Саровский.
Стелется позёмка, звенит от мороза сугробное поле. Завевает вьюжина. Мороз леденит одинокую снежную землю.
Никола Угодник в старом овчинном тулупе, в больших дырявых валенках. За плечами котомка, в руках посох.
Сергий Радонежский в монашеской ряске. На голове скуфейка, белая от снега, на ногах лапти.
Серафим Саровский в белой ватной свитке идет, сгорбившись, в русских сапогах, опираясь на палочку…
Развеваются от ветра седые бороды. Снег глаза слепит. Холодно святым старцам в одинокой морозной тьме.
— Ай да мороз, греховодник, ай да шутник старый! — весело приговаривает Никола Угодник и, чтобы согреться, бьёт мужицкими рукавицами по захолодевшему от мороза полушубку, а сам поспешает резвой стариковской походкой, только знай шуршат валенки.
— Угодил нам, старикам, морозец, нечего сказать… Такой неугомонный, утиши его, Господи, такой неугомонный! — смеется Серафим и тоже бежит вприпрыжку, не отставая от резвого Николы, гулко только стучат сапоги его по звонкой морозной дорожке.
— Это что ещё! — тихо улыбается Сергий. — А вот в лето 1347-е, вот морозно было. Ужасти…
— Вьюжит. Не заблудиться бы в поле, — говорит Серафим.
— Не заблудимся, отцы! — добро отвечает Никола. — Я все дороги русские знаю. Скоро дойдём до леса Китежского, а там в церковке Господь сподобит и заутреню отслужить. Подбавьте шагу, отцы!..
— Резвый угодник! — тихо улыбаясь, говорит Сергий, придерживая его за рукав. — Старательный! Сам из чужих краёв, а возлюбил землю русскую превыше всех. За что, Никола, полюбил народ наш, грехами затемнённый, ходишь по дорогам его скорбным и молишься за него неустанно?
— За что полюбил? — отвечает Никола, глядя в очи Сергия. — Дитя она — Русь!.. Цвет тихий, благоуханный… Кроткая дума Господня… дитя Его любимое… Неразумное, но любое. А кто не возлюбит дитя, кто не умилится цветикам? Русь — это кроткая дума Господня.
— Хорошо ты сказал, Никола, про Русь, — тихо прошептал Серафим. — На колени, радости мои, стать хочется перед нею и молиться, как честному образу!
— А как же, отцы святые, — робко спросил Сергий, — годы крови 1917-й, 1918-й и 1919-й? Почто русский народ кровью себя обагрил?
— Покается! — убеждённо ответил Никола Угодник.
— Спасётся! — твёрдо сказал Серафим.
— Будем молиться! — прошептал Сергий.
Дошли до маленькой, покрытой снегом лесной церковки.
Затеплили перед тёмными образами свечи и стали слушать заутреню.
За стенами церкви гудел снежный Китежский лес. Пела вьюга.
Молились святители русской земли в заброшенной лесной церковке о Руси — любови Спасовой, кроткой думе Господней.
А после заутрени вышли из церковки три заступника на паперть и благословили на все четыре конца снежную землю, вьюгу и ночь.
1926
СЕРЕБРЯНАЯ МЕТЕЛЬ
До Рождества без малого месяц, но оно уже обдаёт тебя снежной пылью, приникает по утрам к морозным стёклам, звенит полозьями по голубым дорогам, поёт в церкви за всенощной «Христос рождается, славите» и снится по ночам в виде весёлой серебряной метели.