Знаю одного из них, который хранит в чулане иконы отцов своих и в моменты душевного затемнения затепляет перед ними лампаду и молится…
Видел запуганных отцов, заявлявших мне: «Сами-то мы безбожники, а детей наших выучили Закону Божьему, чтобы они хулиганами не стали…» И в большой тайне у многих из этих отцов я учил детей их… Слышал новые народные сказания о грядущем Христовом Царстве, о пришествии на землю Сергия Радонежского и Серафима Саровского, о Матери Божьей, умолившей спасение русской земле.
Не одну сотню исповедей выслушал я (и страшные были эти исповеди), и все кающиеся готовы были принять самую тяжкую епитимию и любой подвиг, чтобы не остаться вне чертога Господня.
Вся Русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения.
Я иду к ним, пока сил хватит и крепко ещё обнимает рука мой дорожный посох.
ПРИЛОЖЕНИЕЛитературные оценки произведений В. Никифорова-Волгина
Певец Бога и земли
В. А. Никифоров-Волгин наделён чрезвычайно своеобразным талантом. В сложный, — только с виду простой, — состав его творчества входит доверчивость и горестные сожаления, глубокая влюбленность в русский язык, в обороты русской речи, сияние религиозных мерцаний и большое знание русской жизни, русской стихии, раскрытость души и тихая притаённость, смелость образов и насыщенная скромность литературной речи, точность и в то же время яркость образов, отличный слух, схватывающий звуки, и острый, примечающий глаз художника, наконец, вера в устойчивость преданий, не смущающаяся их поруганием, помрачением и затмением. Это и есть вера, то есть по слову катехизиса, уверенность в желаемом и ожидаемом.
Над головой Никифорова-Волгина просияла счастливая звезда. Среди писателей он давно примечен: за эти годы на разных конкурсах в Париже, Таллине он неизменно получал премии. Два года тому назад вышла его книга «Земля Именинница», и сразу выдвинула Никифорова-Волгина в передний край беллетристов, вызвала единодушные отклики печати, блестящие оценки критиков (а не частные письма, всегда поневоле благожелательные). Эта книга и разошлась как-то молниеносно, — судьба бывает справедлива, — «Земля Именинница» получила большой и заслуженный успех.
Вслед за нею, недавно, появилась вторая книга этого беллетриста «Дорожный Посох», — знаменательное название: «сильна власть русских дорог! Если долго смотреть на них, то словно от земли уходишь и ничто мирское тебя не радует, душа возношения какого-то ищет… Не от созерцания ли дорог родилась в русском человеке тяга уйти? Всё равно куда. В Брынские ли разбойничьи леса или навстречу синим монастырским куполам… только бы идти, постукивая дорожным посохом».
Странничество и — раздумья, скитанья и вздохи. На бескрайних, молчаливых русских дорогах ранним утром и сумеречными вечерами свершаются незримые чудеса. С дорожным посохом, с котомкой за плечами проходят богомольные люди, погружённые в святое созерцание и беспокойные, печальные думы. Их прекрасно улавливает, тонко слышит, глубоко чувствует В. Никифоров-Волгин, очень русский писатель, отдавший своё сердце, преклонивший свой слух земле. Он её знает, постигает её тайны, живёт с ней одной жизнью, радуется её вёснам и травам, её звону, её улыбкам, хранит в памяти народные приметы, восхищённые, трепетные моления, болеет душой за несчастных, грешащих вольно и невольно, за всю человеческую рать, соблазнённую звериной бездной, духовным распутством, неистовствами разгула, грубости и адовых кощунственных гримас.
Литературный отшельник, ни на кого не похожий и никому не подражающий, Никифоров-Волгин находит свои духовные удовлетворения в слиянии с глубоко затаёнными настроениями русского народа. Его голос тих, в то же время внушителен. Кажется, будто у него весь ящик стола, чуть ли не целый шкаф наполнен записями, подслушанными речениями, и «чудится, что все мы на росстани-пути стоим», что «над природой человек озоровать стал», что и «литургийный хлеб стал теперь ржаным, — почернело Тело Христово», будто наступила мировая ночь, а «никогда такой древней не кажется земля, как при ночном ветре, среди поля». Отлично и близко знакомы этому писателю упования, быт, верования народа: «в деревне масленичный понедельник назывался — встреча; вторник — заигрыши; среда — лакомка; четверг — перелом; пятница — тёщины вечёрки» и т. д. Хорошо в народе называют масленицу: Боярыня, Царица, Осударыня, Матушка, Гулёная, Красавая, — прозвища дорогие сердцу Никифорова-Волгина.
Превосходны его эпитеты: у солдат красноармейцев «неумолимые руки», у электрической лампочки «душный свет», седые волосы священника напоминали «горький ветхозаветный пепел». Центральной частью последней книги Никифорова-Волгина «Дорожный Посох» стоит скорбная повесть о странствовании и муках священника: его моления, чёрные зрелища надругательства над церковью, иконами и службой. Потрясает рассказ рыжего детины о том, как бывший семинарист кощунственно решил причастить народ самогоном. Временами казалось: русский народ раскрестился. Но не надо отчаиваться, — были и есть знамения и благодатные примеры: по лесным чащам, в подземельях, тайных монастырях и церквах, запрятанных по лесным чащобам, встречаются молельщики, ищущие правды: «Мы, батюшка, в Москву идём… О Боге хлопотать… чтобы это Бога нам разрешили…» Свершаются «светоподательные подвиги»: Господь струями иорданскими поможет омыть потемневшее лицо земли, и всплеснётся вода подо льдом.
Кроме большой повести так и называющейся «Дорожный Посох», в этой книге чудесные воспоминания детства: Крещение, кануны Великого Поста, Великая Суббота, Радуница, Отдание Пасхи и превосходный рассказ «Яблоки». Книгу Никифорова-Волгина надо читать не раз, её следует, — во всяком случае, — прочесть дважды — так много в ней словесных чудес, искренних признаний, метких наблюдений и ещё знания, неведомого большим городам, утрачиваемого с каждым днём всеми: это надо воскресить, к этой сокровищнице следует приникнуть ласковым и сторожким ухом.
В речениях, народных приметах, религиозном подъёме, звучащем в произведениях Никифорова-Волгина, таится великая сила преданий, образов прошлого, голосов истории. С былым, ушедшим, далёким Никифоров-Волгин связан крепкой, неразрывной пуповиной.
Сергей Нарышкин
Журнал «Для Вас». [Рига]. 1939. N 14. С. 14.
В.Никифоров-Волгин. Земля Именинница
Когда истомлённый бестолковой городской сутолокой случайно попадаешь в деревню, тебя охватывает совершенно непередаваемое чувство тишины и светлой грусти. Не той, создаваемой пробковыми перегородками, закрытыми дверьми и окнами надуманной, технической тишины, а внутренней глубокой примирённости. Когда не надо торопиться, смотреть каждую минуту на часы, бояться куда-то опоздать, не успеть чего-то сделать. И грусти, — не больной, не острой о чём-нибудь определённом. А вообще: ни о чём и обо всём.
Такое приблизительно чувство охватывает вас при чтении книги В. Никифорова-Волгина «Земля Именинница».
Маленькие рассказы-отрывки. Тихие, благостные, о старых, уже мало где и редко соблюдающихся обычаях, нехитрой неспешащей жизни, маленьких горестях и радостях простых людей. И надо всем — скупое и ласковое русское небо, свет вечерний — мягкий, прощающий и тихий.
Чудесен язык книги. И не случайно в одном из первых рассказов мы читаем о том, как мать мальчика, от лица которого идёт повествование, говорит: «Не произноси ты, сынок, слова этакого нехорошего: форсить! Деревенского языка не бойся, — он тоже от Господа идёт».
И Никифоров-Волгин не боится этого деревенского языка. Он его бережёт и лелеет. Но — не скупой хозяин — он щедро раздаёт его всем, кто может оценить и понять всю красоту и звучность этого языка и потому по всей книге как драгоценные камни разбросаны чудесные, полновесные, звонкие русские слова. Это не нарочно выхваченные из словаря Даля выражения, а подлинный народный говор, с которым автор вырос, сжился. И чувствуется, что он не может иначе говорить и думать.
Прекрасное заглавие у книги — «Земля Именинница». И в заглавном рассказе мать объясняет мальчику, как по народному поверью земля празднует свои именины.
«Накануне праздника мать сказала:
— Завтра земля именинница.
— А почему именинница?
— А потому, сынок, что завтра Троицын день сойдётся со святым Симоном Зилотом, а на Симона Зилота — земля именинница: по всей Руси мужики не пашут».
Какой простой и замечательный образ: земля именинница! Троица, зазеленевшие берёзки, торжественная служба в деревенских церквах и чистая неомрачённая радость мальчика, вдыхающего полной грудью благоухание распустившейся весенней природы.
Только русский народ мог создавать такие необычайные по своей простой и радостной красоте поэтические образы. Возьмите, например, все наши названия Богородичных праздников. Иконы Божией Матери «Утоли моя печали», «Всех скорбящих Радость» или «Благоуханный цвет»! Это не только вера, не только религия, каноны и уставы. Это и душа народа, песенность, величайшая поэзия.
Большевики отняли у народа эту поэзию. А что они могли дать взамен? «Полфунта хлеба, четверть фунта мыла и полбутылку керосина — на едока».
Но не всё в этой книге радостно, чисто и не омрачено, как в первых нескольких рассказах. И дальше мы видим отражения революционной бури, смятение умов, потрясение тихого уклада, разрушение старой, устоявшейся, благолепной, неторопливой жизни.
В рассказе «Архиерей» очень хорошо рассказано обо всём этом.
«Святые врата ограды распахнуты настежь… Вратаря нет, и закрыть их некому. Давно уже ушла из монастыря вся братия. Кто в мир, а кто и мученическую смерть приял…».
И епископ Палладий, оставшийся в монастыре вместе с семидесятилетним келейником Илларием, «сутулясь, ходит по молчаливым покоям и думает словами ветхозаветного пророка: «Отверг Господь жертвенник Свой, отвратил сердце Свое от Святилища Своего, предал в руки врагов стены чертогов Его…»