Что могут встретить эти попики-странники «с алтарём Христовым за плечами» на своём страдном пути в недра толщи народной? Всего хватит: и насмешек, и поругания, и биты будут, и в тюрьмы ввержены, а возможно, удостоятся и мученическую кончину приять. Но зато и ждёт их великая мзда, не только посмертная, на небесах, но и попутно здесь на земле: встречать русских людей, покаянно пробуждающихся от бесовского кошмара. Видеть, узнавать, чувствовать, как в усталости от напускного безбожия, со всеми истекающими из него искажениями нравов, просыпается и множится в русском народе тоска по Богу.
Книга озаглавлена «Землёю Именинницею», по одному из прелестных рассказов о переживаниях автором в детстве церковно-праздничных дней (серия, однородная с «Праздниками» И. С. Шмелёва). Но истинно определяющим содержание книги заглавием было бы, по-моему, именно вот это: «Тоска по Богу».
Много истосковавшихся по Богу новых людей показывает нам г. Никифоров-Волгин, и жуткие это, трагические люди. За каждым в недавнем прошлом остались чудовищные дела кощунства, святотатства, человекоубийства, насилия и надругательства над ближними. Каждый словно вопль из покаянного канона.
«Руце всякими осквернила еси злодеяниями, душе моя: и како тех воздеваеши на высоту беседующе Богу? нозе непотребны сотворила еси, на дела ходящи студная»…
И вдруг, в привычку равнодушного и даже весёлого греха, преступлений, злодеяний — гром, тот спасительный гром «русского Бога», который в старину сделал великого грешника Власа покаянным сборщиком на построение храма Божьего и лютого атамана-разбойника Кудеяра похоронил подвижником-схимником у стен Преображенского собора в студёной Соловецкой обители.
Теперь Власы и Кудеяры перестали быть единицами в народе. Их даже не десятки, не сотни, а многие тысячи. Коммунистический антихрист заманивает их в своё воинство неограниченным кредитом на все плотские соблазны и похоти: Бога нет, души нет, всё дозволено! В страшных и отвратительных делах признаются они, Власы и Кудеяры современности. Но не хочет Бог погибели грешников. Для каждого из них готовит мгновение спасительного грома, который внезапно парализует лукавого беса, допущенного ими хозяйствовать в их душах, и, возвращая человека к волевому самочувствию, самосознанию и самоотчету, даёт ему «плач благ и покаяния вины, и разум спасения».
Чудно и страшно действие этого грома, а бьёт он, подкравшись тихо, невзначай: поражённый им грешник и сам не сразу понимает, что такое с ним вдруг сделалось.
«— Хотите расскажу, как я мощи преподобного из гробницы выбросил? — со смехом спросил Фёдор («Юродивый»).
— Зачем же ты смеёшься? — угрюмо заметили ему.
— Это я так. Я, братишки, не смеюсь. Смех этот, братишки, у меня вроде болезни. Итак, слушайте… После этого дела пошли мы в трактир… Сколько я пил в трактире — не помню. Чем больше пью, тем на душе страшнее…»
Чудится Фёдору выкинутый из раки угодник. И — смерть в опустошённой душе, а на лице и в голосе — проклятие непроизвольное — смех, от которого содрогаются слушатели, полупьяные мужики:
«— Да не смейся же ты… нехорошо ты смеёшься!
— Да не смеюсь я, — с отчаянием отрицает Фёдор, — говорю же вам: вроде болезни это у меня…
— Волк ты! — угрюмо грозит ему один из мужиков.
— Это правда, что я волк, — соглашается Фёдор. — Только сердце моё жалостное».
И признаётся казнимый непроизвольным бесовским смехом неврастеник, что он не в состоянии без слёз слушать панихиду… А мощи выбрасывал из гробниц!
«Зачем ты это сделал? — строго спрашивает верующая старуха, — матушка, что ли, тебя не благословила или твой Ангел Хранитель от тебя отступил?»
Затем, что есть в человеке пропасть, бездонности которой он в удалом дерзновении сам не понимает, покуда не закачается на самом краю её, в неопровержимо чувствуемой опасности, что ещё один дерзновенный шаг — и ухнул ты вниз непоправимо и безвозвратно. Вот это-то последнее преступление, способности на которое сам преступник в себе испугался, и сверкает ему в глаза тою «просветительною молнией» среди «тьмы несветимыя», что прекращает в человеке охоту быть «бесам обрадование» и озаряет ужасное отдаление его от утраченного и забытого Бога.
Герои г. Никифорова-Волгина — это именно люди, которых мать «не благословила или Ангел Хранитель от них отступился». И — «погрузи их в глубине прегрешений, иже праведных враг», «прельсти внушением греховным враг-льстец, и от Тебя, Блаже, далече удали»… Сами мы эмигранты и беженцы и всякого рода эмигрантов и беженцев знаем весьма разнообразно. Но г. Никифоров-Волгин добавил в эту пестроту ещё один тип: красноармейца-покаянца, который тайно, с риском для жизни, перебирается через эстонскую границу с единственною целью — исповедаться в своих тяжких грехах в Печёрском монастыре, на месте, где великий человекоубийца Иван Грозный отрубил голову святому игумену Корнилию, а потом покаянно рыдал над его телом.
Нелёгкая это задача для души, от Бога отвратившейся и удалившейся, обратно приблизиться к Нему. Тяжкая, свирепая борьба врывается в совесть лютым когтистым зверем; бес, хотя уже поражённый громом, упорствует не выпустить из своих зубов доставшуюся ему было «снедь». Ну, и:
Долго боролся, противился
Господу зверь-человек, —
Голову снёс полюбовнице
И есаула засек, —
как поёт о Кудеяре полюбившаяся народу некрасовская баллада «Было двенадцать разбойников»…
И вот навстречу-то таким мятущимся Кудеярам, Власам, Иванам Грозным нашего века; Фёдору, Игнату Муромцеву, который из Чаш Господних водку пил и иконы на мушку брал («Земной поклон»); красноармейцу, грязными солдатскими сапожищами топтавшему Лик Богоматери, а потом в усердии «загладить своё окаянство» изнуряющему тело своё ношением железных вериг («Вериги»), — всем им, этим «неуспокоенным», «взвьюженным» совестью людям, злодеям-мученикам навстречу «идёт отец Василий с деревянной Чашей. И вокруг него ночь, и падает снег, а он идёт, идёт…»
И смотрят встречные мужики-ездоки, лихие пьяницы на благого странника «затаёнными древнерусскими (как хорошо!) глазами»:
«— Никитушка, куда плетёшься, Богова душа?..
— Господь туда зовёт… — зябко прошептал юродивый, указывая в степную, взвьюженную даль.
— Замёрзнешь ты в степи! Ишь, снег-то пошёл какой неуёмный!
— Это не снег, а цветики беленькие, — строго ответил Никитушка. — Господни цветики!.. Весна в небесах… Яблоньки райские осыпаются…
— Никитушка! Нехорошо в степи быть одному. Садись к нам в сани. Поедем в гости, а?
Никитушка замахал руками.
— Не замайте меня, ибо на мне рука Господня».
И — «самый пьяный и лихой» из мужиков валится в ноги юродивому: «Благослови меня, недостойного! Ты святой!»
Души, Бога утратившие и по Богу тоскующие, жаждут и ищут встреч с душами, Бога сохранившими и способными поделиться Богом с неимущими Его.
Кудеяры, зарывшие под ракитою свои окровавленные ножи, ходят странниками по русским дорогам, в чаянии Христова утешения и чутьём, на взгляд, узнают их отцы Васильи с деревянной Чашей и другие странники, Христовым утешением владеющие: «Грядёт Божий человек… Взор тихий, а душа беспокойная».
И такой-то обновляющийся «Божий человек», отставной Кудеяр, Игнат Муромцев, встретив в артели богомольцев припадочного мальчика Антошу, — припадочного оттого, что Муромцев на глазах мальчика расстрелял его отца и мать, — «взял Муромцев его на руки, и опять пошли мерным русским шагом, краем Волхова, под синими холодными мерцаниями, к дальнему монастырю»…
«И долго смотрел иеромонах вслед красноармейцу в веригах и думал о таинственных жутких путях русской души, о величайших падениях ее и величайших восстаниях, — России разбойной и России веригоносной».
Долго думает о том же и читатель, расставаясь с прекрасною книгою В. Никифорова-Волгина — возвышенною поэмою русской тоски по Богу и упования к Нему возвращения.
Александр Амфитеатров
Газета «Возрождение».
Париж. 1938, 14 янв.
Впервые: газета «Меч».
Варшава. 1937, 25 дек.
БИБЛИОГРАФИЯ [1]
Отдельные издания
ЗЕМЛЯ ИМЕНИННИЦА. Таллин, Русская книга, 1937. 184 с.
Репринт — Н.-Й., 1960.
Содерж.: — Великий Пост. — Преждеосвященная. — Исповедь. — Причащение. — Двенадцать Евангелий. — Плащаница. — Канун Пасхи. — Светлая Заутреня. — Земля Именинница. — Серебряная метель. — Молнии слов светозарных. — Сумерки. — Архиерей. — Странники. — Древняя книга. — Икона. — Оскудение. — Лесник Гордей. — Юродивый. — Под колоколами. — Чаша. — Земной поклон. — Мати-пустыня. — Тревога. — Вериги. — Ветер. — Чёрный пожар. — Голод. — Максим Каменев. — Падающие звёзды. — На рубеже. — Шелуха от семечек.
ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ. Таллин, Русская книга, 1938. 190 с.
Репринт — Н.-Й., 1971.
Содерж.: Дорожный Посох [Повесть]. — Из воспоминаний детства: Крещение. — Кануны Великого Поста. — «Торжество Православия». — Великая Суббота. — Иванушка. — Радуница. — Отдание Пасхи. — Яблоки. — Певчий. — Святое Святых. — Тайнодействие. — Юродивый Глебушка. — Московский миллионщик. [Рассказы:] Любовь — книга Божья. — Весенний хлеб. — Древний свет. — Алтарь затворённый. — Свеча. — Солнце играет. — Молитва. — Гробница. — Вериги Толстого. — Пушкин и Митрополит Филарет.
ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ [Повесть]. Джорданвилль, Н.-Й., 1957. 28 с.
Переиздание — М., Воскресение, 1990. 64 с.
ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ. М., фирма Т-око, 1991. 120 с.
Содерж.: Из книги «Земля Именинница»: Крещение. — Кануны Великого Поста. — «Торжество Православия». — Великая Суббота. – Радуница. — Отдание Пасхи. — Певчий. — Святое Святых. — Тайнодействие. — Весенний хлеб. — Древний свет. — Солнце играет. — Молитва. Дорожный Посох [Повесть].