Центральное место там занимал большой, заполненный прозрачной голубой водой пруд, настоящее маленькое озеро. Водоем этот, соединенный с системой малых прудов небольшими короткими протоками и водопадиками, над которыми изгибались изящные мостики, с трех сторон был окружен свежей зеленью, невысокими плакучими деревцами и редким, приятным для глаз кустарником. На дальней стороне пруда пестрел цветами широкий луг; редкие деревья не уничтожали, а лишь подчеркивали впечатление приволья. Посреди луга был устроен небольшой, тоже покрытый густой травой холмик с пологими склонами и плоской поместительной вершиной.
Все это великолепие — кристально чистая сверкающая вода, густая свежая трава, запах зелени и цветов — представляло собой полную противоположность смрадному засушливому запустению, царящему за стенами Святилища. Потрясающее совершенство открывшейся передо мной картины было отвратительным символом несметного богатства и абсолютной власти, зиждущихся на равнодушной жадности, коррупции и потакании своим прихотям. К такой мысли я, несомненно, пришел бы, будь у меня возможность хоть на секунду спокойно задуматься. Но едва я всмотрелся в раскинувшееся передо мной великолепие и различил некоторые подробности, как мои мыслительные процессы оказались замкнуты накоротко.
Почти все без исключения части волшебного парка — пруд с быстрыми журчащими протоками, широкий луг, склоны холма — были населены молодыми, очаровательными и совершенно нагими женщинами. Они весело плескались в воде, играли на лугу в потешную игру с маленьким мячом или просто нежились на солнышке, беззастенчиво подставляя свою наготу его лучам. Это их смех слышал я из-за дверей. Солнце ласкало их тела, а с ним и мой взгляд, взгляд неведомого и невидимого тайного соглядатая. Некоторое время я остолбенело рассматривал их одну за другой. Девушки не были совсем обнажены — их наготу прикрывали обильные драгоценные украшения вроде бус и куски нежнейшей полупрозрачной материи, обернутой вокруг бедер. Так по крайней мере выглядели девушки на суше. Были ли раздеты или одеты купальщицы, я затруднялся сказать.
Я ни секунды не сомневался, что вижу легендарный гарем царебога. Обустройство гарема в какой-то мере свидетельствовало в пользу правителя Фраксилии — в отличие от эмиссара он отдавал предпочтение слабому полу. Здесь следует сказать, что как человек современный и здравомыслящий, я с неодобрением отношусь к самой идее гарема, как и к идее любого другого вида порабощения. Тем не менее, нельзя было не заметить, что наложницы царебога вовсе не казались угнетенными, расстроенными или встревоженными. Я рассматривал их весьма долго и тщательно и непременно заметил бы нечто подобное.
Идиллию нарушил раскатившийся под сводами гарема громкий голос.
Могучий гулкий бас отчеканил несколько отборных ругательств, часть которых, по-моему, восходила корнями к фраксилийскому диалекту. Ругани сопутствовали звучный мясистый шлепок и пронзительный вскрик. На миг обнаженные красотки замерли, взволнованно ожидая продолжения. Кто-то, пока мне неведомый, подобострастно хихикнул, и бас загудел снова, веселее. Одалиски рассмеялись и с облегчением загомонили. С трудом оторвав взгляд от соблазнительного колыхания определенных частей девичьих тел, вызванного этим оживлением, я поглядел на вершину холма.
Там расположилась широкая, щедро украшенная затейливой резьбой платформа под расписным балдахином, покоившимся на миниатюрных копиях силовых энергоколонн, поддерживающих Святилище. Внутри, на наваленных в художественном беспорядке вышитых подушках и пестрых богатых покрывалах, обосновалось еще несколько голых девиц. Их подобострастное внимание было обращено к центру осененной балдахином вершины холма. Посмотрел туда и я.
Там, величественно развалясь, полулежал царебог Фраксилии ю`Иггзраджипайл Первый.
На царебога вполне можно было бы смотреть, если бы не то, что весь наряд правителя Фраксилии составляла небрежно наброшенная на одно плечо короткая воздушная мантия. Если бы царебог встал, он оказался бы приземист и коренаст. Лысый (только по телу разбросаны редкие клочки седого пуха), лицо со впалыми щеками испещрено морщинами и мешочками, большой мясистый нос. Кожа царебога давно утратила эластичность и висела складками, отчего он напоминал наполовину сдутый воздушный шар.
С отвращением рассмаривая хозяина Святилища, я заметил позади него блеск металла и тут же разглядел доставленный мной цилиндр. Цилиндр был совершенно невредим; по-видимому, его еще не открывали. Это показалось мне странным — при взгляде на обрюзгшего старика становилось ясно, что ему просто необходима хорошая порция фетама. Подумав об этом, я немедленно стал размышлять о том, как человеку, сумевшему заполучить и использовать фетам, прибрать к рукам и все это великолепие. Успешный дворцовы переворот в Святилище — и при удачном стечении обстоятельств этот счастливчик может… Я прекратил бессмысленно глазеть на девушек и занялся обдумыванием своего положения и возможностей.
Поостыв, я заметил среди свободно рассредоточенных внизу фигурок две особенные. Я ожидал увидеть в гареме рядом с царебогом его придворных, но, по-видимому, дорога в «Райский уголок» была им заказана. Возможно, они прятались от ужасов, творящихся по всему остальному Святилищу. Как бы то ни было, эти две фигуры, поочередно попавшиеся мне на глаза, привлекли мое внимание не потому, что были мне незнакомы — я не видел никого из придворных царебога — а, напротив, потому, что я хорошо их знал.
Одним был толстый коротыш, ползавший на четвереньках по склону холма. По радужным слоям кисейных мантий я немедленно опознал ю`Багнехауда, хотя виден был главным образом объемистый зад Первого Слуги. Усердно ползая по траве и явно что-то тщательно там выискивая, он высоко и призывно возносил свою филейную часть. Царебог не преминул откликнуться на призыв: августейшая ступня впечаталась в подставленную мишень, и я услышал уже знакомый сочный шлепок и вторящий ему вопль жертвы. Одалиски зашлись смехом.
Вторая замеченная мной фигура заставила меня податься к самому краю балкона и чуть ли не перевеситься через перила. Это было одна из девушек в паланкине. Она лежала на боку, озираясь по сторонам, такая же округлая и аппетитная, как остальные. Но в отличие от прочих наложниц в ней чувствовалось какое-то напряжение, словно она отчаянно пыталась сжаться и скрыть свою наготу. В тот миг, когда я заметил на ее руках магнитные наручники, я рассмотрел наконец ее лицо — она повернулась ко мне в попытке уклониться от ленивых заигрываний царебога, который время от времени принимался щупать ее.
Закованной в наручники пленницей гарема царебога была Мела, моя напарница.
Я сразу понял, что произошло. Я оставил ее, раздетую и бесчувственную, на попечение сервилоидов, твердо усвоивших, что положено делать с незнакомыми раздетыми и бесчувственными девицами.
Они перенесли ее в гарем.
Прекрасно зная Мелу, я понимал, что наручники на нее надели неспроста — вероятно, она пыталась вырваться и убежать, а может, и нанести тяжкие телесные повреждения Его Божественности. Ей повезло, что она довольно привлекательна и царебог решил оставить ее для услад, вместо того чтобы убить на месте.
Тут мои размышления были прерваны повторно, на этот раз — появлением из ажурного входа (двери с грохотом вылетели, выбитые взрывом гранаты, и в гарем повалили клубы дыма) шайки всклокоченных дегтярников. По всему было видно, что они наткнулись на «Райский уголок» случайно и не ожидали увидеть ничего подобного. С разгону влетев внутрь, они опешили и изумленно остановились, озираясь.
Их потрясла не роскошь открывшихся им женских прелестей. Насколько я знаю, эти негумы не считают самок человека привлекательными, разве что, может быть, в качестве объектов грабежа. Скорее всего, их потряс и заворожил сам «Уголок».
Однако им не пришлось долго наслаждаться его созерцанием. Несколько прекрасных молодых наложниц со странно пустыми лицами, только что мило щебетавшие о пустяках (по крайней мере так мне казалось), вдруг повернулись к пришельцам, разом вскинули правые руки — и исторгли из выставленных вперед указательных пальцев мощные струи бластерного огня, в мгновение ока обратившего дегтярников в пепел.
Казалось, стены и потолок гарема обрушатся от хохота царебога.
— Нечему удивляться, моя милая, — пробасил он, обращаясь к потрясенной не меньше моего Меле. — Мне двести пятьдесят три года, но я вовсе не стар и пребываю в здравом уме. Кроме обычных убивоидов, рассеянных по Святилищу, у меня есть и особые, их я держу здесь, при себе — это моя личная стража.
Царебог снова гулко захохотал, а особы, поначалу принятые мною на наложниц, возобновили тихую беседу.
У меня тряслись руки, и я обливался липким холодным потом. Я вспомнил, как всерьез обдумывал, не спуститься ли вниз и не отнять ли фетам у дряхлого старца… и, самой собой, спасти Мелу. Но теперь…
Я медленно попятился от перил, думая, что нужно быть настоящим извращенцем, чтобы загримировать убивоидов под голеньких наложниц, да еще придать им такие хрупкие и соблазнительные формы. Но, сказал я себе, меня это теперь не должно волновать. Сейчас, когда все вооруженные банды подошли к «Райскому уголку», пришло время убраться отсюда.
Я с сожалением оставлял в руках царебога фетам, к которому подобрался так близко, и терзался оттого, что вновь приходится бросать Мелу. Но я отлично видел, что здесь, под надежной охраной наложниц-убивоидов «Уголка», ее жизни не грозит опасность. Мела опять была в большей безопасности, чем я, которму предстояло вновь с головой окунуться в убийственный водоворот войны без правил!
И я попятился к двери — попятился, птому что был не в силах оторвать тоскующий взор от девичьих тел, даже от тел замаскированных убивоидов. Это было глубоко непрофессионально, и я прекрасно это понимал, но вряд ли на свете много мужчин, способных заставить себя поступить иначе.
Однако мои беды только начинались.
Я понял это, когда сильные руки точно клещами стиснули мои плечи и вздернули меня над полом. Я вскрикнул, обернулся и увидел двух высоких, прекрасно сложенных обнаженных женщин. Одна из них держала меня в объятиях. Но судя по их силе и пустым глазам, это не были женщины. Чтобы понять, кто они, не нужно было видеть черневшие в кончиках их указательных пальцев отверстия дул. Высматривая Мелу, я, видимо, слишком далеко высунулся из-за перил, и стражницы царебога заметили меня. И не думая вырываться — это было бесполезно, — я попытался вложить в свои слова хотя б