Дрессировщик провел патрульного до его машины, убедился, что фараон достаточно далеко отъехал, вернулся в пустое шапито и взял из рук фокусника еще один клинок.
– Вот что, Мальвина голубоглазая, – решительно и сухо начал он, – я тоже бросать умею. Детство у меня было трудное, бандитское, приходилось иногда и драться, и ножички швырять. Только я не иллюзионист Вольдемар Жозеффи, у меня нож может полететь куда угодно. Мне уже надоела эта игра в хороших – и плохих. Я тебя в последний раз спрашиваю, – он отвел руку с ножом назад, – и подумай хорошенько, прежде чем ответить. Ты собираешься пойти в полицию и сдать нас?
Глава 36
– Послушай, Вероника, не обижай меня, – снисходительно попросил Александр свою спутницу, которая порывалась честно располовинить счет за роскошный, в плане количества, да и качества тоже, ужин. – Где ты видела, чтобы женщина у нас платила за себя?
– У нас – нет, – согласилась девушка. – У наших женщин в глазах только одно желание: на халяву, – емко и жестко охарактеризовала своих соотечественниц гимнастка, – но здесь, милый Сашенька, не Россия, а Западная Европа, к которой Кипр, между прочим, имеет прямое отношение. Так что давай соблюдать местные традиции. К тому же, – напомнила черноволосая красавица, – это я тебя притащила, или, если хочешь, затащила на ужин.
– Сомневаюсь, чтобы у этих амебоподобных, ленивых созданий, под названием кипрские мужчины, – недовольно проворчал Оршанский, – было в традициях вообще приглашать женщин на ужин.
– Иногда бывает, – снисходительно улыбнулась Вероника. – И потом, если ты помнишь, я же так и не заплатила тебе за выступление.
– За какое выступление? – не сразу догадался журналист. – Это когда по моей вине ты сверзлась с каната? Лучше бы ты не напоминала, – грозно предупредил он, – теперь точно ни одного цента не позволю тебе заплатить. – Александр решительным жестом подозвал официанта. – Считай, что это оплата твоего больничного листа, – весело добавил он, рассчитываясь за ужин.
– Ну, а куда теперь? – поинтересовался Оршанский, когда они наконец вывалились из ресторанчика. – Каков твой дальнейший план действий?
– Медленно прогуляться в сторону цирка, – ответила Вероника, отдуваясь, – и растрясти в желудке этот изумительный винегрет.
– В сторону цирка? – удивился Александр. – Ты считаешь, что Изольда все еще сидит в фургоне иллюзиониста? Но зачем?
– Я сказала – в сторону цирка, – поправила его девушка, – а не в цирк, и не в трейлер Вольдемара Жозеффи. Не спеши, ты все узнаешь. Всему свое время. – И она, ловко подхватив журналиста под руку, развернула его на шум моря.
Через минут двадцать неторопливой прогулки, на фоне утыканного мириадам ярких южных звезд, показался высокий купол шапито. Однако, как и обещала гимнастка, они обогнули временное сооружение и так же неторопливо стали спускаться в сторону ласково мурлыкающего моря. Вероника то и дело оглядывалась через плечо назад и, выбрав наконец подходящую позицию, попросила:
– Принеси шезлонги. Здесь мы с тобой и будем ожидать. Если хочешь, – добавила она, удобно откинувшись на спинку, – можешь искупаться. Море сейчас великолепное, тебе понравится.
– А ты?
– Ты же прекрасно видел, что я без купальника, – напомнила ему девушка, – а за купание голышом здесь можно схлопотать приличный штраф. Да и нога еще болит, – добавила она.
– Послушай, Вероника. – Оршанский примостился на втором шезлонге, решив из чувства солидарности не покидать девушку. – А почему бы нам просто не пойти в полицию и не сдать этих субчиков с потрохами? – задал он логичный вопрос. – Может, это и некрасиво – закладывать своих, но – вдруг они вооружены? – справедливо предположил он. – А у меня, кроме блокнота и ручки, – никакого другого оружия…
– Уверяю тебя, что оно и не понадобится, – успокоила его девушка, – я слишком хорошо знаю этих типов. Ни на что серьезное, кроме подлости, они не способны. А в полицию, – заверила журналиста Гогоберидзе, – мы с тобой еще сходим. Это сделать мы всегда успеем. Тем более, – добавила она, – что заниматься самосудом и геройствовать я вовсе не собираюсь. Я как раз хочу, чтобы эти подонки ответили за свои поступки по всей строгости закона.
Она немного помолчала, слушая задумчивую песнь ночного моря, и неожиданно попросила:
– Саша, расскажи мне о себе.
– О себе? – Оршанский немного удивился необычности такой просьбы, во всяком случае, такой вопрос в подобной ситуации ему не задавали. – А что ты хочешь услышать?
– Только не о количестве юбок, которые ты не пропустил мимо, – насмешливо произнесла гимнастка.
– Да ладно, – смутился журналист, – тоже мне нашла ловеласа – и похлеще попадаются экземпляры.
– Нисколько не сомневаюсь, – согласилась Вероника и настойчиво повторила свою просьбу: – Расскажи о себе.
– Да что рассказать-то?
– Ты – москвич? – указала путь Вероника.
– Нет, – ответил Оршанский, не замечая, как волшебная песня моря погружает его в воспоминания, – я родом из глухой провинции – из Саратова. Точнее, из самых глухих окраин этой самой глуши.
– Глухарь, – уточнила Вероника.
– Ага, – согласился Александр, – он самый. Ты вот говорила, что в деревне родилась…
– В городе, – уточнила Вероника, – это – по определению. А по сути – да, в деревне.
– Ну, вот и я, по сути – в деревне. У нас квартира была в восьмиквартирном доме, их на весь район было три, да женское заводское общежитие. Остальное – частный сектор. Куры, свинью держали. Каждый год сдавали на мясокомбинат и покупали нового поросенка, которого отец из года в год называл Васькой. – Александр вздохнул, придавленный ностальгическими воспоминаниями детства. – Кстати, когда я поехал поступать в Москву, поехал на деньги очередного Васьки. Он, можно сказать, за мою поездку жизнь отдал.
– Хулиганом, наверное, рос? – поинтересовалась Вероника.
– Не то чтобы хулиганом, – ответил Оршанский, – в том понятии, в каком это происходит сейчас – нет. У нас же там одна компания была, одни игры, клады вместе искали, домики строили, штабы, понятно, казаки-разбойники, войнухи, д’Артаньяны. Кругом сады, а у нас в восьмиквартирнике – узенькая грядочка. Понятно, что регулярно совершались налеты на соседские плантации, а так…
– Твоя первая любовь небось до сих пор по тебе сохнет? – поинтересовалась гимнастка. – В таких… как бы это выразиться? Ну, скажем, самодостаточных местах проживания чувства обычно зарождаются самые чистые, самые нежные и самые прочные.
– Не знаю… Наверное. Мы со второго класса любились. Нас даже хотели по разным школам развести. И педсоветы, и личные беседы, и папин ремень – все было, но ничего не помогало. Магнит! А к девятому все как-то в одночасье само собой прошло. Как отрезало. Причем у обоих одновременно. Бывает же такое?
– Бывает… – вздохнула Вероника и внезапно напряглась: – А ну-ка, давай помолчим. Кажется, лед тронулся…
Александр проследил за взглядом воздушной гимнастки, но ничего, кроме ночного неба и города, не увидел.
– Где? – перешел он на заговорщицкий шепот.
– Чуть правее вашего шапито, – так же шепотом ответила гимнастка, и журналист, значительно сузив сектор поиска, увидел, как со стороны хозяйственной зоны цирка медленно, пригибаясь, словно находились под артиллерийским обстрелом, осторожно двигались две мужских фигуры. Они неторопливо катили небольшую тележку, аккуратно лавируя между препятствиями.
– Что это они там везут? – обеспокоенно поинтересовался Оршанский у своей спутницы. – Гроб, что ли? – На тележке покоился прямоугольный, продолговатый предмет внушительных размеров, который внешними формами действительно напоминал не то гроб, не то очень большой ящик.
– Вряд ли, – откликнулась гимнастка, – откуда здесь взяться гробу? Скорее всего, – предположила она, – это какой-то предмет циркового реквизита. Видишь, на него когда попадает свет, то блестят стразы и фольгированные части.
– Да, – согласился Оршанский, прислушавшись к совету циркачки, и обратил на груз более пристальное внимание. – Но зачем они везут эту штуковину сюда?
– Сейчас узнаем, – совсем тихо сказала Вероника и, поскольку злоумышленники подошли совсем уж близко, посоветовала: – Прижмись к спинке шезлонга, молчи и внимательно смотри.
Александр так и поступил. Он притих, с тревогой наблюдая, как тележка, негромко поскрипывая, катит прямо на то место, где притаились наши наблюдатели.
Разглядеть со спины лежащего в шезлонге человека и днем-то сложно, а уж глубокой ночью и вовсе нет никаких шансов.
Злоумышленники неторопливо приближались, и по тому, как тяжело они ступали, упираясь ногами в песчаную почву, можно было с уверенностью определить, что груз у них был не из легких. На фоне мерцающих огней Лимассола их было хорошо видно из засады, поэтому, когда от шезлонгов тележку отделяло метров пятнадцать, Александр безошибочно узнал ночных нарушителей. Ими оказались не кто иной, как дрессировщик Константин Заметалин и его напарник иллюзионист Вольдемар Жозеффи. А катили они тот самый ящик, в котором на арене цирка фокусник демонстрировал свой трюк с распиливанием ассистентки.
– Никогда не предполагал, – донесся до слуха Оршанского натужный голос иллюзиониста, прерываемый тяжелым дыханием, – что пятьдесят килограммов могут быть такими тяжелыми…
– Зато твое, хе-хе-хе, можно сказать – родное, – едко отозвался дрессировщик, – а своя ноша – не тяжела, – добавил он и приказал: – Давай-ка, бери чуть левее. Там малость потверже, а то тут песок совсем уж мягкий пошел. – И тележка, осанисто скрипнув, стала забирать чуть в сторону от пляжа. – Перекур, – устало произнес укротитель, когда тележка отъехала от шезлонгов метров на тридцать, выбравшись на более твердую и утоптанную почву по краю пляжа.
Александр встревоженно глянул на гимнастку и тихо-тихо, едва шевеля губами, спросил:
– О чем они говорят?
В ответ Вероника отрицательно покачала головой, пожала плечами и прижала к губам указательный палец, призывая к тишине и вниманию. И в самом деле – на пустынном ночном пляже каждое слово, каждый стук или неосторожное движение были слышны отчетливо и ясно. А главное – далеко. Поэтому следовало соблюдать осторожность, чтобы никакими лишними движениями не привлечь к себе внимания злоумышленников и не раскрыться заранее.