ась в своих изначальных предположениях, справедливо рассудив, что разного рода несчастные случаи вполне могут происходить и в этом сытом и благополучном курортном городе. Особенно если под самым боком – море.
Окончательно добил Изольду патрульный. Напрасно она думала, что вся местная полиция уже поднята на ноги и ищет пропавшую русскую циркачку. Ничего подобного, по-видимому, не происходило, и, вопреки ожиданиям ассистентки, этим подонкам – Заметалину и Жозеффи – пока что все сходило с рук. Но появление стража правопорядка, очевидно, спутало и карты этих негодяев, потому что после его ухода девушке перестали угрожать, а просто вкатили целый шприц какой-то гадости, скорее всего – усыпляющего действия, и перетащили ее сюда. О намерениях своих посетителей догадаться было несложно. Не для того они мучили и издевались над ассистенткой, чтобы потом взять и отпустить по доброте душевной и от раскаяния. Они же не дураки и прекрасно понимали, что девушка сразу же заявится в полицейский участок и сдаст с потрохами и дрессировщика, и своего бывшего партнера по выступлениям. Значит, расправа просто отложена на время, и рассчитывать на снисхождение Изольде не приходилось.
Теперь-то девушка оценила всю нависшую над ней опасность. Выпустить на волю здесь – в Лимассоле, ни дрессировщик, ни иллюзионист ее не собирались. Это было для них чревато плохими последствиями. Да и отпустили бы уже, если бы хотели. Значит, в лучшем случае – Изольду каким-то образом, может быть, под завязку накачанную наркотиками, переправят обратно, в Россию. Хотя бы с помощью того же тайника под медведицей. И уже там представят ее свету, выставив беглянкой, наркоманкой и всем, чем угодно, со всеми вытекающими из этого последствиями. Могут продать в сексуальное рабство. А могут просто избавиться от надоедливой ассистентки раз и навсегда. Вариантов хватало, и все они для девушки были довольно слабым утешением.
Поэтому просто сидеть и ждать означало для Изольды безропотное подчинение воле дрессировщика и подлеца-иллюзиониста, и ближайшие перспективы никак не устраивали ассистентку. Сдаваться без пусть даже самой малой борьбы девушка не собиралась, и как только почувствовала себя немного лучше, окончательно избавившись от сонливых оков, Изольда начала действовать.
Прежде всего необходимо было размять окончательно затекшие и онемевшие пальцы рук и ног, плотно перетянутые жгутами из скотча. Пока кровь, покалывая сотней маленьких иголочек, приливала к конечностям, Изольда внимательно осмотрела незнакомый трейлер. Очевидно, это был один из пустующих фургонов их труппы, и стоял он как раз в хозяйственной зоне шапито. Об этом можно было догадаться по звукам, которые доносились снаружи: изредка во сне скулили дрессированные песики, степенно отфыркивались лошади.
Изольда попыталась привлечь к себе внимание, попробовав, слегка подпрыгивая вместе со стулом, постучать о пол, но желаемого эффекта это не дало: высоко подпрыгнуть она не могла, громкого стука пластик не производил, а ноги были стянуты почти у самых лодыжек. Поэтому единственное, что хорошо получалось у ассистентки, – это вяло хлопать ступнями по пыльному полу фургона. За окном была глубокая ночь, и перебудить такими скромными усилиями спящих артистов было невозможно. Попрыгав так минут пять, Изольда перешла к плану «В».
В поисках какого-нибудь пригодного для освобождения предмета, ассистентка стала мелкими движениями ползать вместе с ненавистным стулом по трейлеру. Ничего подходящего. Торчали, правда, на некоторых ящиках оторванные в спешке жестяные скобы, но дотянуться до них, а тем более разрезать жгуты, не было никакой возможности. Изольда было уже почти совсем отчаялась, но тут одна из ножек стула глубоко провалилась в дыру, которая образовалась в полу из-за проломанной доски. Ножку намертво заклинило в расщелине. Передвигаться больше не было никакой возможности, зато появился другой шанс – сломать хрупкий пластик, используя свое тело как рычаг.
Изольда, помогая себе ногами, изо всех сил уперлась в пол и навалилась на спинку стула всей своей сорокакилограммовой тяжестью. Сопротивление материала было упорным, но не долгим, и спустя несколько минут первая ножка с треском отлетела. Теперь у ассистентки был опыт, и со второй дела пошли гораздо быстрее. Расправившись таким же образом и с передними опорами, Изольда наконец смогла встать и свободно ходить, правда, пока еще в согнутом состоянии. Но освободить руки представлялось уже для девушки делом техники. Прихваченные скотчем передние ножки теперь бесполезно болтались возле лодыжек пленницы. Девушка нашла тот самый ящик с торчащим куском жестяной полоски, до которого она не могла добраться еще несколько минут назад, осторожно просунула железо между привязанными скотчем руками и подлокотниками стула, сделала всего несколько движений, и, прочный на первый взгляд, целлофан легко поддался напору металла.
Изольда наконец сорвала с губ ненавистную липкую полоску и вдохнула полной грудью – свобода! Свобода!
Оставалось только найти способ, как выбраться из запертого помещения. Впрочем, для гуттаперчивой девушки решение этой проблемы не составило особого труда. Похитители хоть и заперли дверь, но небольшие окна-амбразуры закрывались-то изнутри! Изольда отодвинула шпингалет, приоткрыла замызганные стеклянные створки, выдохнула, вобрала в себя все, что только было можно вобрать, посетовала на грудь – зависть мужчин и лишнее препятствие сейчас – и одним махом оказалась вне своей опостылевшей тюрьмы, зависнув в полутора метрах от земли и цепко держась одной ногой за окошко.
Спрыгнув на землю, Изольда тут же забралась под фургон. Зачем она это сделала, девушка и сама не знала. Наверное, потому, что освобождение из плена произошло довольно быстро, и теперь следовало подумать, что же ей делать дальше, какие предпринять шаги?
Оставаться в зоне шапито было рискованно. По большому счету, пойти в столь позднее время и попросить о помощи ей было не к кому. Кроме того, она не знала, где сейчас находятся и чем занимаются дрессировщик и иллюзионист, а нарваться на них и снова угодить в тюрьму после столь чудесного освобождения у Изольды Гальчевской не было абсолютно никакого желания.
Поразмыслив минут пять, юная бунтарка решила, что кроме как от стражей закона помощи ей больше ждать неоткуда, и почти ползком, сливаясь с землей, девушка осторожно стала выбираться из родного цирка, ставшего в один день столь опасным и непредсказуемым.
Выбравшись на променад, ассистентка пошла по малолюдным улицам, стараясь не выходить из-под тени деревьев на освещенные участки, твердо намереваясь немедленно найти какого-нибудь представителя правопорядка и покончить с этой нелепой гангстерской историей раз и навсегда.
Однако не успела девушка пройти и сотни метров, как полиция сама пожаловала к ней в гости. Точнее, не к ней, а в ее сторону. Распугивая запоздалых гуляк, вызывая раздражение у спящих горожан, завывая сиренами и слепя проблесковыми маячками, мимо опешившей Изольды промчалась целая вереница полицейских машин, держа курс прямо в открытое море. Зашуршав шинами по пляжному песку, кавалькада остановилась всего в каком-нибудь километре от притаившейся под маслиной ассистентки.
Справедливо рассудив, что болтаться по незнакомому ночному городу в поисках полицейского участка – дело неблагодарное, особенно в этой ситуации, когда милые сердцу защитники и спасители находились почти совсем рядом, Изольда, больше не заботясь о своей скрытности, со всех ног, что было духу припустила на призывный зов мигалок.
Первое, что увидела задыхающаяся от быстрого бега Изольда, приблизившись к месту, ярко освещенному фарами машин, – это полуразрытую яму, в которой аккуратно орудовали лопатами двое полицейских, осторожно отодвигая от торчащего из-под земли целлофана мокрый песок, беснующегося московского журналиста Оршанского, который то порывался спрыгнуть в разрытый схрон и помочь блюстителям закона, то с криками: «Сволочи! Вы мне за нее ответите! За каждый волосок, который упал с ее головы!» картинно подбегал к стоящим под охраной и закованным в наручники мрачному дрессировщику Константину Заметалину и его подельнику иллюзионисту Вольдемару Жозеффи, то начинал умолять о чем-то следователя, который накануне досматривал территорию цирка шапито, и после этого снова возвращался к яме, заламывая руки и причитая:
– Они закопали ее, эти нелюди! Закопали!
Чуть поодаль, среди плотного кольца полицейских с безучастным видом стояла, опираясь на палочку, воздушная гимнастка Вероника Гогоберидзе, и в глазах ее светилось нескрываемое торжество.
Изольда, тяжело дыша и ловя ртом воздух, осмелев от такого количества полицейских и видя, что ее мучители стоят под стражей, вступила в освещенное пространство, мелкими быстрыми шагами подошла к дрессировщику и, так же как накануне он, отвела руку назад для звонкой пощечины. Однако ни нож тогда не полетел, ни пощечина не состоялась. С последней мыслью: «Да что ж это за напасть…» ассистентка иллюзиониста во второй раз за последние сутки ничком опустилась на влажный песок средиземноморского побережья острова.
Глава 38
К великому удивлению Александра Оршанского, появление исчезнувшей накануне девушки ни у кого, кроме него, не вызвало ни удивления, ни каких-то других эмоций. Разве что только неожиданное падение Изольды вызвало среди стоящих у ямы участников этой сцены какое-то телодвижение. Полицейские, понятно, были слишком прямолинейны, чтобы заподозрить в них проявление хоть каких-то эмоций, кроме хватательного рефлекса. А остальные не отреагировали никак, словно только и ждали появления на сцене недостающего персонажа разыгравшейся мелодрамы.
Пока остальные безучастно смотрели на распростертое на песке тело белокурой красавицы, Александр первым бросился на помощь беспомощному созданию и, не имея под рукой никаких средств воскрешения, стал покрывать лицо девушки бесчисленными поцелуями. Очевидно, в этой ситуации данный способ реанимации был самым актуальным, и буквально через несколько секунд Изольда, придя в себя, открыла затуманенные глаза. Вопреки ожиданиям, она не стала отталкивать нахала, который так бесстыдно воспользовался ее немощностью, а даже извлекла из этой ситуации приятную пользу – она снова закрыла глаза, изображая на лице крайнюю степень нервной усталости и напряжения. Это могло продолжаться бесконечно долго, не прерви эту сцену грубый голос развенчанного в прах горе-любовника Вольдемара Жозеффи: