Саша ожидала увидеть купца из пьес Островского — бородача в поддевке. Однако Хлынов был чисто выбрит, носил лакированные штиблеты и двубортный английский пиджак из твида цвета кофе с молоком. Лицо бульдожье, все в тяжелых складках.
Вера жестом отпустила сопровождавших ее огэпэшников, оставив только Сашу и ее охрану.
Со своими охранниками Саша успела поладить. Сперва они держались отстраненно и настороженно, но скоро убедились, что подопечная не намерена доставлять им хлопот. В деликатных ситуациях, вроде посещения дамской комнаты, она сама показывала им, где здесь окна и запасные выходы и советовала, как следует встать, чтоб она с гарантией не могла сбежать. Слово за слово они разговорились и теперь держались если не как приятели, то как люди, работающие над одной задачей. Николай был вдовцом, в одиночку воспитывающим троих детей. Подвижный чернявый Пашка мечтал стать следователем, чтоб не охранять преступников, а ловить их, как в его любимых детективных романах. Саша охотно делилась с ним историями из своего чекистского опыта, и он слушал самозабвенно.
— Ну так что же, Прокл Федотович, — спокойно сказала Вера. — Расскажете нам, что на самом деле случилось с зерном на ваших складах?
— Отчеты вы наверняка видели, — сказал купец. — Спорынья. Подлинное бедствие. Увы, спохватились мы слишком поздно. Зерно погибло. Добавить мне нечего. Однако все оно находилось в частной собственности. Собственник волен распоряжаться своим имуществом как угодно и ни перед кем не держит ответа за это. Причитающиеся по закону налоги и пошлины я выплатил в полном объеме. Какие основания для этого допроса?
— Это ведь пока не допрос, — мягко ответила Вера. — Мы просто беседуем. Потому что версия про спорынью — это плевок ОГП в лицо. Ситуация в губернии приближается к критической, имущество частных лиц может быть реквизировано в установленном порядке согласно закону о чрезвычайном положении. По вашему делу может быть проведено расследование с применением всех соответствующих протоколов. Пока мы имеем возможность до этого не доводить. Просто расскажите мне, что на самом деле случилось с зерном.
— Мне нечего добавить, — ответил Хлынов. Голос его звучал ровно, но желваки гуляли под желтоватой кожей, и Саша заметила капли пота на его висках.
— Это объяснение меня категорически не устраивает. Вы знаете, что у нас есть жесткие способы получить ответ. Я даю вам последнюю возможность объясниться по-хорошему.
— По-хорошему? — Хлынов осклабился. — Ой спасибо, матушка, век буду благодарен за вашу доброту!
Саша подобралась. Такое паясничанье было для этого солидного человека предельно неестественно. Он насиловал себя, произнося эти слова.
— Так я скажу по-хорошему! — распалял себя Хлынов. — Не достанется вам больше то зерно. Отдал я его борцам с Новым порядком вашим антихристовым!
Старообрядец? Хлыст? Они не позерствуют так, ведут себя умнее!.. У него зрачки расширены! Морфинист?
— Был у меня комиссар ихний, — речь Хлынова ускорилась, стало трудно разбирать слова. — Давно уж ушел, на все четыре стороны ушел. Куда, не знаю, хоть всю душу наизнанку мне выверните, не скажу. Ищи ветра в поле! На дело Божие отдал я четверть миллиона тонн зерна. Вывезены они тайными тропами да тихими реками. Сам, один решение то принял и вину на себя беру!
Саша быстро проморгалась. Вообще на революцию деньги и товары жертвовали разные люди, в том числе и купцы. Кто-то искренне верил в идеалы свободы, равенства и братства, кто-то хотел задружиться с Советской властью на случай ее победы, а кто-то сочетал оба мотива. Но жертвовали обычно понемногу — суммы, которые можно незаметно вывести из оборота, или зерно, потерю которого легко списать на усушку-утруску. Четверть миллиона пудов… это даже скрытно перевезти в текущих условиях невозможно. И она бы знала. Да все бы знали! А уж ОГП-то — вперед всех. Ничего подобного не было и быть не могло.
Зачем этот явно неглупый человек совершает такое самоубийственное и при этом несуразное признание?
— Вы арестованы, — из голоса Веры пропала всякая теплота.
— А вот шиш! — взревел Хлынов, выдернул из-под полы пиджака пистолет и выстрелил в упор в ближайшего к нему охранника — Николая. Пашка успел достать оружие, но долг велел ему прежде защитить Веру. Та оцепенела — не привыкла к стрельбе, войну она знала с другой стороны. Пашка толкнул ее под стол — и его догнала вторая пуля Хлынова. Падая, охранник выстрелил и попал, но купец остался на ногах.
Саша, про которую Хлынов забыл — не принял всерьез невзрачную девицу в очочках — схватила со стеллажа плошку с зерном и бросила купцу в лицо. Он откинул голову, зажмурился, машинально вскинул левую руку. Саша метнулась к камину, схватила стоящую у решетки кочергу и рубанула по руке с пистолетом. Раздался хруст, пистолет упал. Саша замахнулась кочергой второй раз. Хлынов с ревом шагнул к ней и без видимого усилия вырвал кочергу уцелевшей рукой. Перехватил для удара, замахнулся. Ни убежать, ни уклониться! Оставалось одно — повалить его на пол.
Саша прыгнула, как бешеный лис, впечаталась всем телом Хлынову в грудь, сбив его с ног. Упала сверху сама. Падая, купец задел стеллаж, плошки посыпались, зерно брызнуло во все стороны. Отбросив кочергу, Хлынов схватил Сашу за горло и стал душить. Она вонзила большие пальцы ему в глаза, вынудив взвыть и отпустить ее шею. Правой рукой Хлынов ударил Сашу по лицу, левой попытался сломать запястье.
Шаги, суета, лязг винтовочных затворов, рев Пашки: «Стой! Не стрелять!»
Купец и Саша перекатывались по полу, сцепившись намертво. Кровь из ее разбитого носа смешалась с кровью из его раны, впитываясь в рассыпанное зерно.
Пашка все же серьезно ранил купца, с каждым движением тот слабел. Вскоре Саша оказалась сверху, придавив коленями его руки. Смысла в победе было мало — Хлынов умирал. Для него эта драка была агонией, потому Саша и одержала верх. Сидя на нем, она смотрела ему в глаза, дышала в ритме его хрипов. Месмерический контакт возник сам собой. Хлынов торжествовал, словно, умерев, победил в какой-то невидимой миру битве.
Что вынудило этого крепкого успешного человека взять на себя немыслимую, несуразную вину и практически добровольно принять смерть? Ради чего он пожертвовал собой?
Она знала ответ, она видела это много раз, она и сама…
— Семья, — выдохнула Саша ему в лицо. — Они взяли твою семью, чтоб ты признался за них. Так?
— Мои девочки… — его сознание плыло, он говорил о том, что одно лишь и было для него важно. — Они живы? Их не мучали?
Умирающим лгать нельзя.
— Не знаю. Но я вытащу их! — выкрикнула Саша, удерживая его затуманенный взгляд. — Скажи, кто их забрал! Назови фамилии!
Хлынов в последний раз дернулся, попытался приподняться. Пуговица сюртука, чудом уцелевшая в драке, наконец оторвалась. Стеклянная фляжка в серебряной оплетке выпала из кармана прямо в окровавленное зерно. Саша собрала в кулак всю волю, чтоб не позволить ему умереть в эту секунду.
— Фамилии! — кричала она, впечатывая слова в его гаснущее сознание. — Говори! Кто сделал это с вами? Они умоются кровью, даю слово! Фамилии!
Хлынов хрипло выдохнул. С болью выговаривая каждый слог, он прошептал три фамилии, в последний раз дернулся и его сердце остановилось.
Саша отпустила его, упала в окровавленное зерно и повторила эти три фамилии вслух, ясно и четко.
— Этих людей необходимо взять как можно скорее, — Саша повернулась и поймала взгляд Веры, внимательный и спокойный. — Вместе с доверенными лицами и помощниками. Всех допросить по красному протоколу! Они знают, где зерно! И где семья Хлынова, и, быть может, другие заложники.
— Красный протокол, — повторила Вера безо всякого выражения. — Саша, вы хотите, чтоб мы использовали красный протокол?
— Да, да, скорее! — выкрикнула Саша. — Зерно еще можно найти!
— Я распоряжусь, — Вера повернулась к заполнившим зал огэпэшникам.
Тяжело дыша, Саша надела очки — во время драки они упали и висели теперь на Вериной цепочке. Стекла были запачканы кровью, одно треснуло наискось, но миру вернулась ясность очертаний.
Красный протокол… Саша только сейчас осознала, что и для кого сделала. Но перед глазами стоял жующий рукавицу ребенок. Раскаяния не было и тени.
Саша долго умывалась в украшенной мозаикой ванной хлебной биржи. Умирающий купец не смог поранить ее всерьез, добавил несколько синяков к ее богатой коллекции, только и всего. Чистую одежду ей принесли из поезда, окровавленное зерно она из волос вычесала. В кабинете управляющего биржей оказался обитый кожей диван, на котором Саша успела немного подремать — после драки силы враз покинули ее.
Вера вернулась через несколько часов.
— Арестованы двое из троих. Один уже раскололся даже безо всякого протокола и выдал, куда спрятана часть зерна. Уверена, скоро мы разыщем и остальное. Ваша версия подтвердилась, семью Хлынова взяли в заложники, чтоб вынудить его принять на себя вину и напасть на служащих ОГП. Для надежности он заранее принял смертельную дозу морфия, чтоб уж точно не давать показаний под протоколом. Видите, Саша, любовь не знает жалости.
— А что с его семьей? — спросила Саша. — Он говорил про девочек… Дочери?
— Двое младших. Живы и целы, только до полусмерти напуганы. Он сломался и согласился на все, когда ему показали тело старшей дочери со следами истязаний. И сделали это не залетные бандиты, а беспринципные купцы из тех, кто поднялся в Смуту. Нравы купечества нынче сильно деградировали.
— Вот он, ваш капитализм, — огрызнулась Саша.
— Как вам будет угодно, — Вера кротко улыбнулась.
— Что Николай и Пашка?
— Павел в больнице, ранение легкое, скоро он сможет вернуться в строй. Надеюсь, он продолжит вас охранять, раз уж вы сработались. Только уже от внешних угроз, а не от вас самой. Николай же, увы, скончался, Царствие ему небесное. О его детях ОГП позаботится. Вы-то как, Саша?
— Да мне что сделается… Нос не сломан, распух только…