Так что можно вывернуть вещи так, что многие претензии тех же французов станут выглядеть вырыванием куска хлеба изо рта умирающего ребенка.
Михайлов обмакнул кусок окровавленного мяса сперва в красный, потом в белый соус, оставив в белом красные разводы.
— Вторая часть товарищу комиссару особенно понравится. Под это дело можно неплохо потрясти капиталистов. Планируется несколько этапов выпуска облигаций государственного займа на помощь голодающим. Пойдут эти средства на развитие промышленности, без которого, как вы должны понимать, невозможно помочь кому-либо в долгосрочной перспективе. По удивительному совпадению именно те, кто от приобретения облигаций откажется, буду разоблачены как враги Нового порядка. Симфония, так сказать, ОГП и министерства финансов. Однако что же вы, Сашенька, совсем не пьете? Пино Нуар 1895 года, превосходное вино.
— Оно красное, — Саша осторожно отпила из своего бокала. — В лесах Тамбовщины, или откуда я там вылезла на ваши головы, мы как-то привыкли, что самогонка белая. Вы, однако же, эффектно держите паузу перед тем, как перейти к сути. Курсов актерского мастерства не оканчивали часом?
— Удивительно, но вы угадали, — признал Михайлов. — Был в моей биографии и такой эпизод. Третья возможность, открываемая политикой народной беды — прекращение негаснущей, уходящей вглубь, как торфяной пожар, гражданской войны. Новый порядок готов эволюционировать. Признаю, в годы Смуты было много перегибов. В ближайшее время будет провозглашена Новая Общественная Политика, сокращенно — НОП. Либерализация законодательства для низших сословий, отмена телесных наказаний, жесткий контроль над обеспечением вертикальной мобильности не на словах, а на деле. И главное — безусловная, безо всяких фильтрационных лагерей, амнистия тем, кто перед лицом национальной катастрофы готов сложить оружие и прекратить бессмысленное и обреченное сопротивление.
— Свежо предание! Знаем мы ваши амнистии!
Саша обвела указательным пальцем вокруг шеи, имитируя затягивающуюся петлю. Новый порядок уже несколько раз объявлял амнистии для красноармейцев и восставших. Все они оказывались обманом — сдавшихся либо сразу вешали, либо морили голодом и холодом в лагерях. В последний раз не нашлось никого достаточно наивного, чтоб снова поверить в сладкие обещания мира и безопасности для тех, кто выступал против Нового порядка с оружием в руках.
— Согласен, тут было допущено много ошибок, — Михайлов доел свой кусок окровавленного мяса и вытер жирные губы накрахмаленной салфеткой. — Для того нам и нужны такие, как вы, на нашей стороне. Вы увидите, что Новый порядок готов меняться, более того, сами сможете стать частью этих изменений. В этот раз амнистия будет настоящей, Саша. Не оттого, что мы вдруг стали гуманнее, разумеется. Однако в свете обрушившихся на Россию бедствий сделалось предельно ясно, что мы не можем позволить себе и дальше воевать с собственным народом. Вы ведь знаете, что восстания на руку иностранцам, расхищающим богатства нашей страны. Тем временем окраины сепарируются и стремительно дичают. Не знаю, какие там у вашего мятежа цели… вы, полагаю, тоже этого не знаете… но по существу вы развязываете руки Новочеркасску, предоставляете казакам возможность затягивать переговоры до бесконечности; а ведь Кубань — это пшеница, Саша. У вас будет хорошая позиция для выступления: вы призовете своих людей сложить оружие не из страха или покорности, а из сострадания к тем, кто умирает от голода.
— Вы сейчас либо пытаетесь меня обмануть, — Саша пригубила красное вино, — либо по существу говорите мне, что Новый порядок близок к краху, раз в самом деле нуждается в помощи таких, как я. Но ведь крах Нового порядка — это и есть моя цель. Не вижу причин принимать ваше предложение.
— Ответ вы уже сами знаете в глубине души. Если Новый порядок падет, нас всех насадят на вилы, что, безусловно, вас порадует. Ну а дальше-то что, Саша? Ленина и Троцкого больше нет, партия большевиков теперь не является силой, способной объединить общество. Россия на грани распада. Сотни тысяч людей голодают, и это число может каждый месяц увеличиваться в разы. Только консолидация всех сил и жесткое государственное регулирование могут провести страну через катастрофу. Разве вы не повзрослели достаточно, чтоб это все понимать?
— Если я откажусь, меня убьют? — спросила Саша, уже понимая, что это не тот вопрос, который должен ее волновать.
Вера встала со своего места, обхватила руками спинку Сашиного стула:
— Я говорила тебе, Каин, — сказала Вера, — с этим объектом — никаких угроз. На таких людей угрозы воздействуют обратным образом. Мученическая смерть легче и приятнее тяжелых компромиссов.
Михайлов выставил вперед открытые ладони:
— Менее всего я намерен кому-либо угрожать! Что ты там ей обещала, ссылку? Ссылка и будет. С одним небольшим подарком от меня лично. Если вы откажетесь, Саша, то я стану время от времени присылать вам письма. В них не будет никаких слов, только числа. Вы будете знать, сколько людей умерло от голода. И сознавать, что могли спасти хотя бы часть из них, хотя бы попытаться — но не сделали этого. Будете жить с этим знанием.
— Мне… надо подумать, — выдавила Саша. Острить и задираться отчего-то расхотелось.
— У вас было время подумать, — взгляд Михайлова стал жестким, и Саша поняла, за что он получил свое прозвище. — Довольно уже с вами носились как с писаной торбой. Мне нужен ответ сейчас. Да или нет?
По счастью, беседа приостановилась, потому что вошли официанты. Они сноровисто убирали со стола — кусок окровавленного мяса наконец-то исчез у Саши из-под носа. Пока они расставляли новые тарелочки, бутылки и блюдца, Саша прикрыла глаза и задумалась.
Внутри нее зияла дыра там, где прежде был муж, и теперь он был нужен ей как никогда. Он принимал все ее решения и безропотно нес за них ответственность, как за свои, но когда она приходила за советом, по любому вопросу, он говорил с ней спокойно и вдумчиво, без политической ангажированности. Он бы понял. Что бы он ей сказал?
Если на предложение Михайлова она согласится, друзья сочтут ее предательницей. Но ведь она и сама в глубине души признавала многое из того, о чем он говорил. Ребенок, жующий солдатскую рукавицу… сотни тысяч и миллионы людей не были для нее цифрами на бумаге. Она ведь пришла в революцию ради того, чтоб защитить большинство, как бы ни приходилось ради этого жертвовать меньшинством. И вот пришло время ради большинства пожертвовать самой революцией, которая, похоже, не работает на этом историческом этапе.
Когда за официантом закрылась дверь, Саша сказала:
— Я войду в ваше предприятие только как равноправный партнер. Вы будете посвящать меня во все, что сами знаете, открыто и честно. Мы станем вместе вырабатывать стратегию и принимать решения. Если вас перестанет устраивать наше сотрудничество, вы меня убьете, конец истории. Если я заподозрю, что вы что-то от меня скрываете, поймаю вас хотя бы на малейшей лжи… то же самое. Эти сказки про ссылку я больше слышать не хочу. А если вам нужен ручной комиссар, то это не ко мне. Можете мне тогда присылать на своих бумажках хоть миллионы, хоть, я не знаю, квадриллионы, моя совесть будет спокойна. Однажды я уже позволила использовать себя втемную. Больше никогда. Теперь выбор за вами. Да или нет?
— Однако, — Михайлов цокнул языком, как показалось Саше, не без восхищения. — У вас есть хватка. Не люблю позволять выкручивать себе руки. Тем не менее мне действительно нужен равноправный партнер, а не ручной комиссар. Так что мой ответ — да.
— Это еще не все! Боевые действия на Тамбовщине надо прекратить. Всех заложников немедленно освободить. Как и красноармейцев из концентрационных лагерей.
— Я слышал, что вы несколько наивны, — поморщился Михайлов. — Или прикидываетесь наивной, чтобы добиться своего коротким путем. Но это уж чересчур. Вы ведь понимаете, что армией командует не министерство финансов? И даже не ОГП. Для этого нужно, чтоб политика народной беды показала хоть какие-то результаты. Мне, однако, не нравится эта война, где обе стороны по существу только обогащают иностранные державы. Я буду пытаться ее прекратить. Вы можете мне помочь. Или стоять в красивой позе. А что до концлагерей… Это тоже было неправильное решение. Но вы можете найти для десятков тысяч истощенных людей место в нашей экономике? То есть гарантировать, что они не отправятся грабить и без того голодающее сельское население. Я без сарказма спрашиваю. Это часть нашей программы, вот только удастся ли ее выполнить…
— Необходимо выполнить, — сказала Саша.
— Я надеюсь, вы поймете друг друга, — улыбнулась Вера. — В вас обоих политический цинизм сочетается с искренней болью за народ. Саша, не смотрите, что этот жирный боров непрерывно жрет. Так уж он устроен: ему нужны устрицы и стейки, но чтоб все это получать, ему удобно жить в стране, где у каждого бедняка будет его кусок хлеба.
Они определенно спят вместе, поняла Саша, причем отношения это неравные. Он смотрит на нее с беспомощным обожанием, она на него — со снисходительным интересом.
— Кстати, насчет еды, — оживился Михайлов. — Вы, Саша, нарочно ничего не едите, чтоб меня пристыдить? Ей-богу, давайте оставим эти детские манипуляции. Вот, попробуйте сыр. Превосходный бри, прямая поставка из Парижа.
— Вот этот сыр, что ли? — Саша поморщилась. — Извините, но он, кажется, испортился. Запах характерный. Мы в армии даже в голодные времена такие продукты выкидываем. Такое есть — себе дороже выйдет.
Михайлов и Вера с улыбкой переглянулись.
— Ничего, Саша, вы привыкнете, — сказал Михайлов. — Жить можете у меня. Работы много, сроки сжатые, нет смысла кататься куда-то каждый день. Да и документы мы будем создавать такие, каким не стоило бы покидать мой дом раньше времени. Места у меня полно, в половине дома я и не помню уже, что находится, но вроде какие-то гостевые комнаты там были. У полковника Щербатова ведь возражений не возникнет?
Саша пожала плечами: