Безо всякого удивления Саша встретила за завтраком Веру в алом шелковом халате, расшитом драконами. Это одеяние придавало ее утонченной красоте экзотический оттенок. Вера спросила Сашу, отчего та никуда не выходит; Москва, конечно, не Петроград, но и здесь есть театры, выставки, магазины. В тот же день ей передали конверт, подписанный «февраль», с сотней новых рублей внутри. На эти деньги можно было прожить месяц если не широко, то безбедно, но Саше некуда было тратить их — у Михайлова она жила на всем готовом. По счастью, еду в его доме подавали вполне человеческую, никакого сырого мяса и испорченного сыра.
Дом, где они теперь жили, был несколько раз разграблен в Смуту, после наскоро отремонтирован и обставлен дорогой, но собранной откуда попало мебелью. Стулья все обиты шелком, однако из разных гарнитуров. Возле неработающего камина пылилась ваза, и Саша все цеплялась за нее взглядом, пытаясь сообразить, что же не так; наконец поняла — по канонам классицизма такие вазы должны всегда стоять парой, в строгой симметрии, эта же была одинока.
Через пару дней, поняв, что уже часов двенадцать кряду сидит за бумагами, Саша вспомнила про предоставленную ей свободу и решила выйти из дома. Никто не чинил препятствий, но один из дежуривших в прихожей огэпэшников пошел за ней, держась в дюжине шагов позади. Саша прошлась по заснеженным улицам, полюбовалась разномастными фасадами. Отметила, что сегрегация здесь не такая строгая, как в Петрограде, городовых меньше, нравы публики свободнее. Бабы в платках гуляли по одним бульварам с барышнями в шляпках. Зашла в табачную лавку и купила привычных папирос второго сорта.
Больше делать на так называемой свободе оказалось нечего, и Саша вернулась к работе. Оторваться от слежки особого труда не составило бы, но зачем терять доверие? Если она должна получить власть, как хотели от нее хлысты, то вот, она получает власть. Хотя она уже не была уверена, что станет теперь плясать под дудку хлыстов… В любом случае связаться с нею они пока не пытались.
Утечка иприта в Ряжске, десятки погибших, сотни изувеченных, тысячи оставшихся без крова, мертвый город… Если обе стороны примут свою долю ответственности за эту катастрофу, мы сможем не допустить, чтобы она повторилась! Сможем перестать уничтожать родную землю…
Саша просматривала личные дела других врагов Нового порядка, которых надеялись склонить к участию в политике народной беды. С двумя даже беседовала. Их содержали так же, как ее саму в первые дни: взаперти, но в хороших условиях. Один из них, пожилой рабочий из Иваново-Вознесенска, слушал ее хмуро, а после молча плюнул ей под ноги. Другой, матрос из Кронштадта, стоявший у истоков мятежа, вроде бы на сотрудничество согласился; однако в голове у него была какая-то каша, он каждые пять минут противоречил сам себе и вообще изъяснялся сбивчиво и неестественно, его речь была сильно засорена скверно усвоенными политическими лозунгами. Теперь Саша понимала, что пока никого лучше нее у Нового порядка нет. Это хоть и придавало ей некоторый политический вес, но не радовало, напротив, тяготило. Была, впрочем, надежда, что многие устали от бесконечной войны и следующие союзники прибудут своей волей, не в наручниках. Когда политика народной беды развернется. Если она развернется. Так много еще было не готово.
Сегодня Саша весь день просматривала фотографии — Михайлов заблаговременно разослал в охваченные голодом районы фотографов, чтоб они сделали снимки для будущей газетной кампании. Сперва от этих картин она сама холодела, но теперь, отбирая из них наиболее душераздирающие, стала относиться к ним как к обычным рабочим материалам.
Сейчас Вера принесла ей наброски агитационных плакатов.
— Что думаете? Какие годятся?
— Все не годятся, — Саша отодвинула в сторону стопку просмотренных макетов. — Беда вашей белой агитации в том, что она многословна и не фокусирует внимание на главном. Дурно читаемый шрифт. Избыток деталей, рассеивающих внимание. Виньетки эти еще. Надо проще, ярче, предметнее. Призыв: «Помоги!» или «Помни о голодающих». Сильные, четкие образы по центру, а не множество размытых фигур. Вот с этой фотографии, например, можно срисовать тощего мужика с воздетыми руками, и ничего больше на плакате быть не должно. И нужны специализированные плакаты для тех, от кого требуется что-то конкретное. К зажиточному городскому населению — призыв сдавать деньги. К бастующим рабочим или железнодорожникам — вернуться к труду, ваш труд помогает голодающим выжить. В таком духе все.
До этого она дошла не своим умом. В восемнадцатом году, еще только мечтая стать комиссаром, она пыталась понять суть революционной агитации и посещала лекции художников в «Окнах РОСТА».
— Любопытно, — сказала Вера. — Я передам ваши соображения в департамент агитации. Сегодня же, я еще планирую заехать в центральное управление.
— Ты после вернешься? — спросил Михайлов.
— Нет, я ужинаю с братом.
Михайлов ничего не ответил, только посмотрел на нее грустным взглядом влюбленного сатира.
— Саша, не забудьте, первая версия вашего обращения должна быть готова послезавтра, — напомнила Вера, поднимаясь. — И вот что еще. За два дня до официального провозглашения новой политики вас необходимо вывести в свет. Пусть пойдут слухи, надо создать интригу, привлечь к вам внимание неофициально. Как раз будет большой благотворительный прием, вам необходимо там появиться.
— Дьявольщина! Где свет и где я?
— Так нужно для дела. Платье вам я уже заказала, это должно быть что-то сверхординарное.
— У меня же есть платье, то, багровое…
— В нем вы выйдете с обращением к парламенту. В свете нельзя дважды появляться в одном платье. И то, что прилично для формальных мероприятий, не подходит для светского раута.
— Как же все сложно у вас, буржуев…
— Ничего. Вы управляли армией и с этикетом уж как-нибудь управитесь. Каин, проводи меня.
Иногда мужество нужно не только для того, чтоб сражаться до конца, но и для того, чтоб взглянуть правде в лицо. В этой войне нам не победить. Я знаю, что ультиматумам Нового порядка веры нет. Потому от нас не требуют более сложить оружие. Мы сохраним свои отряды, но боевые действия прекратим и убедимся, что правительство держит слово…
— Проект положения о милиции готов? — хмуро спросил вернувшийся Михайлов.
Он не смог убедить Веру остаться и был не в духе. Саша молча протянула листы, отпечатанные секретарем с ее исчерканного пометками черновика.
Этот проект был итогом жарких споров. Саша долго убеждала Михайлова и его единомышленников, что призыв сложить оружие и распустить повстанческие отряды никакого эффекта не возымеет. В итоге было решено всем восставшим, кто не захочет немедленно вернуться по месту жительства, или кому попросту некуда возвращаться, разрешить сформировать милицейские отряды под управлением МВД — подчиняться ОГП мятежники никогда не стали бы. Милиция должна была охранять население от настоящих бандитов, коих хватало.
— Изложено неплохо, — признал Михайлов, быстро прочитав текст. — Однако главный вопрос так и не решен: за чей счет милиция станет существовать.
— Ты — министр финансов, — буркнула Саша. — Хочешь мира — напечатай денег.
— Тебе известно, что в стране инфляция? — хмыкнул Михайлов. — Тебе вообще известно, что такое инфляция?
Работа быстро сблизила их. Михайлов происходил из разночинцев, Саше с ним было просто. Они перешли на «ты», хотя определенно не спали вместе и вроде бы не убивали людей вместе. Впрочем, в последнем Саша не была уверена: бумаги, над которыми они работали, кому-то несли жизнь, а кому-то — смерть.
Участвовать в управлении страной оказалось куда сложнее, чем критиковать тех, кто этим занимается.
— Возможно, милицию можно будет привлечь к организации помощи голодающим, — протянул Михайлов. — И к работам по восстановлению инфраструктуры.
— Если ты понимаешь, что вооруженных людей не получится превратить в рабов, то да.
— Как думаешь, на твоих друзей это подействует?
Саша вздохнула:
— Не на всех…
Она догадывалась, что воззвание возымеет эффект на некоторых из командиров Антонова. Не то чтоб их тронут страдания голодающих в далеких губерниях, но ведь и черноземная Тамбовщина стояла у порога голода. Если не отсеяться весной, вымрут все. Посевного зерна не осталось, но правительство могло помочь. Что до прочих… Все понимали, что восстание не приведет ни к чему, но не всех это останавливало. Лекса, Гланька… они погибнут, но не сдадутся. Белоусов, верно, Сашу понял бы и одобрил бы ее планы, но он своего командира не предаст, а Народной армией командует Антонов, этот может захотеть сражаться до последнего. Эх, Саня… Неужто им снова становиться врагами.
Для друзей она — предательница.
— Бардак у вас, а не революция, — усмехнулся Михайлов. — Кто в лес, кто по дрова…
— Будто у вас при Новом порядке лучше, — огрызнулась Саша. — Фракции эти бесконечные, камарильи… Тоже мне, порядок.
— И то верно. Однако это оставляет нам пространство для маневра. У политики народной беды каждый день появляются новые сторонники во всех отделах правительства.
— И что же их к тому побуждает?
— Да как обычно. Кто-то надеется списать старые грехи под новое начинание. Кто-то видит карьерные возможности для себя. Кто-то понимает, что Новый порядок перегнул палку с сегрегацией, богатые слишком уж рьяно кинулись жрать бедных, и если ситуацию не выправить, восстания не угаснут. А кому-то попросту тошно от перспективы бросить миллионы голодающих безо всякой помощи. Представь себе, и нам не чуждо ничто человеческое. Выпьешь со мной коньяка, мой комиссар?
— Я не твой комиссар, я свой собственный комиссар. А самогонка у тебя клопами воняет. Ну наливай уже.
Михайлов, чертыхаясь, возился с краником хрустального коньячного бочонка. Этот дом достался ему со всей обстановкой — хозяева сгинули в, как говорили при Новом порядке, Смуте. Вера не жила здесь постоянно, только оставалась