— Новый порядок не пытается с нами договариваться, — Аглая пожала плечами. — Он пытается нас уничтожить.
Вайс-Виклунд повертел в руках свою чашку. Лицо его осталось невозмутимым, но Аглая хорошо знала своего отца и по его движениям поняла, что в нем происходит сейчас душевная борьба. Через несколько секунд он поставил чашку на стол и решился.
— Тебе я расскажу то, о чем пока не знают даже в командовании моей армии, — сказал он веско. — Все больше людей в правительстве понимают, что в этой междоусобной войне победят в конечном итоге только наши иностранные враги. Готовится программа, посвященная борьбе с голодом в первую очередь; сплочение всех сил общества против общей беды. Она включает реформу рабочего и уголовного законодательства, пересмотр земельного налогообложения и порядка выдачи посевных ссуд, а также, по существу, огосударствление экономики. Ко всем повстанческим и подпольным движениям обратятся с призывом к перемирию и поиску компромисса. Требование сложить оружие действия не возымеет, потому готовится закон о милиции — ваша Народная армия сохранит свою структуру, если согласится изменить цели. Тебе, полагаю, будет интересно узнать, что твоя подруга Александра Гинзбург принимает деятельное участие в этом начинании.
— Не удивлена, — обронила Аглая.
Она действительно не удивилась. Комиссар Гинзбург чересчур сентиментальна для своей работы, подвержена интеллигентским рефлексиям и склонна ставить отдельные человеческие жизни выше преобразования человеческой истории.
Вайс-Виклунды никогда не имели подобных слабостей, они всегда сами определяли, кому или чему служить, и не изменяли своему делу до последнего вздоха. Аглая избрала для себя служение Революции — и не отступится от него. Как любили говорить в Народной армии — вот и вся недолга.
— А я еще полагал, будто тогда напрасно выкупил эту женщину из застенков ОГП в Рязани, — улыбнулся генерал. — Это ведь на тебя не подействовало, проститься с матерью ты так и не приехала… Но Божий промысел распространяется даже и на таких людей. Кто-то должен сделать первый шаг. Пусть гражданские войны никогда не заканчивались установлением мира — мы совершим это первыми в истории.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Вайс-Виклунд.
Вошел подтянутый молодой адъютант. Безупречно сидящий китель, до блеска начищенные сапоги, браво завитые усы на гладко выбритом лице… Аглая привыкла к бородам и тулупам повстанцев и стала уже забывать, что офицеры могут выглядеть как картинка. Странно, а ведь когда-то это представлялось само собой разумеющимся.
— Ваше превосходительство, разрешите доложить: командование собрано в штабе! — браво отрапортовал адъютант, вытянувшись во фрунт.
— Передайте им, скоро буду, — отпустил его Вайс-Виклунд.
— Так точно, ваше превосходительство! — Адъютант отрывисто кивнул, сделал уставной поворот кругом и чуть ли не строевым шагом покинул гостиную.
— Обождут, — улыбнулся генерал дочери, когда за офицером закрылась дверь. — Мы с тобой обо всем еще переговорим после совещания. Пока скажи мне наконец, как ты? Я о тебе тревожился… слышал, ты была серьезно ранена?
— Да, но меня благополучно вернули в строй. У нас в госпитале был великолепный хирург.
— Хорошо. Должен признать, ваша Народная армия неплохо организована, учитывая качество личного состава. Для ваших условий вы показываете замечательные успехи, сражаетесь храбро и неглупо. Федор Князев был великим полководцем, истинным самородком, счел бы честью служить вместе с ним. Я был чрезвычайно впечатлен тем, как вы встретили нас на Тамбовщине. Такая масштабная подготовка в тяжелейших условиях, при недостатке практически всех ресурсов… Когда я понял, что это твоя работа, я испытал гордость.
— Гордость? В самом деле?
— Ну, не сразу, разумеется, — улыбнулся генерал. — Сперва я, естественно, был в ярости. Но после подумал, что гражданская война скоро закончится, а бесценный практический опыт, который ты получила, останется при тебе. Он понадобится нам всем в грядущей отечественной войне.
— Спасибо за высокую оценку моей работы, отец, — Аглая опустила глаза. — Это многое значит для меня.
Сейчас она не кривила душой.
Они смотрели друга на друга, отец и дочь. Оба они были чужды всякого рода чувствительности. Обыватель полагает, что жизнь аристократии сплошь состоит из великосветской роскоши; это и правда в ней есть, но истинное содержание жизни аристократа — война.
А на войне как на войне.
— Главное, что ты наконец-то вернулась, — сказал Вайс-Виклунд. — Завтра мы в подробностях обсудим, как станем действовать дальше. Сейчас же я должен представить тебя штабу. К сожалению, по существу на этом совещании еще ничего не решится, о новой правительственной политике пока не объявлено, потому мы ограничены в выборе стратегии. Формально мой штаб не имеет права заключать даже самое временное перемирие, однако есть способы устроить его в неофициальном порядке… Идем, много времени это не займет.
Аглая медленно застегнула шинель. Ее расчет вполне оправдался: отцовская любовь сделала генерала Вайс-Виклунда слепым. Она потому и не любила никого, что знала: любящий человек не принадлежит себе. Или все же… любила? Сказала ли она тогда Алексею правду? Быть может и да — умирающим ведь не лгут. Что же, эта любовь, была она или нет, только укрепляла ее в намерении идти до конца.
Штаб правительственных войск собрался в большой зале. Князев в свое время отказался ее занимать — слишком дорого отапливать; он совещался со своими командирами наверху, в столовой. Правительство же на отоплении не экономило. Это весьма удачно. Время замедления ручной гранаты Ф-1 — три с половиной секунды. Из небольшого помещения за это время можно успеть выбраться, а вот по залу осколки разлетятся быстрее, чем человек добежит до дверей.
На заседание собралось около полутора десятков офицеров, не считая секретарей. Все они уже сидели возле камина за огромным дубовым столом. Целая крестьянская семья могла жить в комнате, меньшей по размеру, чем этот стол.
Отец и дочь пересекли покрытый паркетом зал. Вайс-Виклунд отодвинул для дочери массивный стул, по правую руку от своего. Больше с их стороны стола никого не было.
— Господа, позвольте представить вам начальницу разведки Народной армии, мою дочь Аглаю Вайс-Виклунд.
На лицах — растерянность, отвращение, озадаченность, скрываемые более или менее успешно. Аглая встретила нацеленные на нее взгляды спокойно и принялась неторопливо расстегивать шинель. Это выглядело совершенно естественно — от камина щедро тянуло теплом. Отец наблюдал за ней. Легкая улыбка пряталась в уголках его губ.
Так же спокойно, без суетливости Аглая достала из внутреннего кармана овальный ребристый цилиндр. Зажала гранату в руке, продела указательный палец в кольцо чеки, выдернула ее.
В следующую секунду пронзительно заскрежетали и с грохотом повалились стулья. Офицеры бросились кто куда. Одни упали на пол прямо здесь, другие попытались укрыться под столешницей, третьи — добежать до массивной софы. Некоторые спасутся. Уже не важно.
Генерал Вайс-Виклунд так и остался стоять, глядя дочери в лицо.
— Мы не сдадимся. Мы пойдем до конца, — сказала Аглая заготовленное, а после неожиданно для себя добавила: — Прости, папа…
Отец не изменился в лице. Он смотрел на дочь без гнева, без ненависти, без упрека.
Он любовался ею.
А потом все для них исчезло.
Глава 22
Март 1920 года.
Сегодня газеты вместо секретаря внес Пашка.
— Тебя отпустили из госпиталя? — Саша подскочила ему навстречу. — Как сам?
— Да чего мне сделается, — Пашка сгрузил газеты на стол и смущенно запустил пятерню в буйные кудри. — Ливер, доктора сказали, не задет, свезло. Заштопали и ладно, уже и не хромаю совсем. Пуля того купца меня только назад откинула. Я ж тогда вскочил сразу, хотел пристрелить гада, а вы уже катаетесь по полу… испужался тебя задеть. Ну, приказа ж не было — по тебе. А там ты и сама управилась.
— Ну извиняй, — засмеялась Саша. — Вы все полегли, пришлось самой выбивать пистолет…
— Да ты молодец, комиссар, — Пашка чуть покраснел. — Как знать теперича, кто б раньше выстрелить успел, я или купец этот бешеный. Может статься, ты мне жизнь спасла, Саша. А то схоронили б меня, как Николая нашего.
— Обычное дело, мы ж солдаты с тобой… Что ты теперь, куда тебя назначили?
— Да вот, Вера Александровна к тебе приставила опять. Чтоб с тобой ничего не случилось, — Паша снова чуть покраснел. Они оба знали, что он скорее охраняет Новый порядок от Саши, чем Сашу от гипотетических врагов. Но его смущение ее тронуло.
— Это ничего, — сказала Саша. — Ничего. Служба тебе легкая вышла, я теперь по бумагам больше, не выхожу, считай, из комнаты. А ты сиди себе, читай свои книжки про шпионов. Вот и теперь, пока разгребу это все…
— Понял, не дурак! Уже ухожу. Работай спокойно, комиссар! Я тут за дверью, если что.
Саша оглядела кипу изданий — от солидных британских газет с цветными иллюстрациями до скверно отпечатанных нелегальных. Привычно взяла из стопки одну из основных российских, почтенное новостное издание — и замерла.
Портрет в траурной рамке на передовице она узнала сразу, хоть и встречала этого человека лишь однажды. Седой величественный генерал Павел Францевич Вайс-Виклунд смотрел на нее строго и немного печально. Но не его смерть взволновала ее — Саша, тяжело дыша, пробежала глазами текст статьи…
«Вероломно убит в числе других высших офицеров собственной дочерью Аглаей, предавшей благородные традиции своего семейства и вставшей на сторону мятежников. По нашим данным, именно она пронесла гранату в штаб, устроила взрыв, унесший жизни шести офицеров, и погибла сама…»
Погибла сама.
Гланька. Девочка, которой по праву рождения досталось все, о чем человек только может мечтать — а мечтала она о счастье для всех людей, кем бы они ни родились. Ради своей мечты она шла на все, стала настоящей валькирией, грозой врагов Революции — той, кем Саша никогда не будет, и не из-за отсутствия нужных навыков даже, а просто по слабости характера…