— Сказано: не клянитесь. Довольно твоего слова. Теперь отдай приказ.
Саша пожала плечами:
— Приказываю разрушить этот храм. Через три дня. Так пойдет или надо как-нибудь торжественно?
— Пойдет, — Самсон улыбнулся. — Ты что должна была, исполнила. И подарочек, который ты заказывала, здесь. Забери сейчас. Больше мы тебя вызывать не станем.
Самсон поднялся с лавки и достал из стоящего на столе ларца немецкий траншейный нож. Саша выдохнула и взяла его в руки. Небольшой, ладный, прекрасно сбалансированный, хищный. Полуторная заточка. Ничего лишнего. Прекрасное оружие для того, кто умеет им пользоваться. Проблема заключалась в том, что Саша не умела. Убивать человека ножом ей не доводилось ни разу. Но другого выхода теперь не было.
Изначально она планировала устроить детям побег во время прогулки, перед самым взрывом. В другое время их в набитом полицейскими городе мгновенно разыскали бы, но после теракта, Саша надеялась, всем будет не до того. Однако раз надо выдавать их за больных, значит, никакой прогулки. Придется прорываться через пост на входе в дом, но сперва — устранить охранника самой Саши. Застрелить его не выйдет, в доме полно народу, на выстрел сбегутся мигом. Саша читала однажды в журнале про Максим сайленсер — устройство для глушения звука ружейного выстрела; однако для пистолетов их не делали, да и производили только в Америке. Значит, придется обойтись ножом. Не боги горшки обжигают.
— Вы, главное, от дома заберите нас, — повторила Саша то, что говорила Самсону при каждой встрече в последний месяц. — Ну или только детей, тут уж как карта ляжет…
— Помню, дитя, — терпеливо ответил Самсон. — Твоих мы отвезем к твоим. А сама… Уверена, что хочешь возвращаться? Понимаешь ведь, что под суд пойдешь и скорее всего под казнь?
— Естественно, — Саша улыбнулась. — Сначала за перебежничество, потом — за теракт. Даже любопытно, за что расстреляют в итоге. Но раз уж я призываю других к ответу за их поступки, то и сама отвечу за свои. Иначе во взрыве Аким выйдет виноватым. Я должна дать показания, что Аким выполнял мой приказ, это только я тут действую без приказа…
Самое неприятное в этом — Белоусова она поставит в сложное положение. Как муж он обязан пытаться ее защитить, но как начальник штаба не имеет права вмешиваться в суд над военной преступницей. Паршивая из нее вышла жена, что уж там, не верная ни в каком отношении. Но, может, хоть террорист выйдет приличный, куда там эсерам-максималистам с их взрывом одной машины…
— Не забудь, — Самсон коснулся иссохшей рукой ее лба, — Христовы люди непрестанно взывают к Богу, чтоб он услышал твою предсмертную молитву.
Саша улыбнулась:
— Я предпочла бы остаться в живых.
Разгорался рассвет. В предсвадебную ночь они не спали, но и не разговаривали — по крайней мере, не при помощи слов. Одним только — древним, как сама жизнь — способом они могли сообщить друг другу то, о чем иначе не догадывались, не имели права, не смели сказать.
Вера была права, они совпадали, как два осколка чего-то давно и безвозвратно разбитого. Противоположности, ходом истории обреченные на борьбу и единство. Порядок и свобода, приверженность устоям и постоянное обновление, уважение к собственности и безграничная справедливость — стремления, которые могли бы дополнять и усиливать друг друга, — вместо того схлестываются в бесконечной войне, и любая победа оборачивается поражением. Каждая сторона теряет лучшее, что в ней было, погрязает в терроре, вырождается в злую и глупую пародию на саму себя.
Украденные у войны ночи — преступление, предательство, супружеская измена — позволяли им оказаться в пространстве, где могло бы быть по-другому. Ненадолго. Рассвет разгорался.
Немецкий траншейный нож Саша припрятала за письменным столом — судя по пыли, ленивые горничные туда не добирались.
Андрею пора было собираться и уходить. Он заметил, что она взбудоражена, но истолковал это по-своему.
— Ну что ты, что ты, родная, — он налил воды из графина, отпил сам и протянул стакан Саше. — Я вернусь через пару недель. Надобно соблюсти приличия. Но после я стану жить здесь.
Она не ответила, только стиснула в руках опустевший стакан.
— Ужасно, что приходится оставлять детей больными. Я даже проститься с ними толком не могу, заразить гостей краснухой было бы безответственно. Немедленно телефонируй мне, если, не дай Бог, их состояние ухудшится. Рад, что с ними остаешься ты. У них прекрасные гувернеры, но все же это неправильно, чтобы детей воспитывали одни только наемные служащие.
— О Князевых не беспокойся, Андрей, — голос прозвучал хрипло, она долго молчала. — Я на все ради них готова, ты же знаешь.
Она смотрела, как он одевается. Он поймал ее взгляд и улыбнулся ободряюще. Бессонная ночь не пошла ему во вред — ну естественно, не над расстрельными же списками корпел. Напротив, темные круги под глазами ушли, морщины разгладились. Лицо его было теперь открыто и спокойно, излучало энергию и надежду — словно и не было наполненных невзгодами лет. Саша подошла к нему — босая, растрепанная — и поцеловала на прощание.
Он уже почти ушел, но в дверях обернулся и сказал:
— Это были черные времена, Саша. Но ведь ночь темнее всего перед рассветом. Я убежден, что худшее мы оставили позади. Вот увидишь, скоро все станет иначе.
— Да, — проговорила Саша. — Скоро все станет иначе.
Отвернулась, чтоб не глядеть ему вслед.
Саша заставила себя проспать четыре часа, чтобы руки не дрожали. Через силу плотно позавтракала. Оделась в просторное домашнее платье — в большом внутреннем кармане свободно помещался траншейный нож. Быстро вынимать его из ножен Саша училась последние два дня.
Когда стре́лки «Танка» показали без четверти два, вышла из малой гостиной. Дежурил сегодня Никодим. Это было неплохо, Саша числила его далеко не самым опытным и ловким среди своих охранников. Вооружен он был маузером, и это тоже оказалось удачно. К маузерам Саша была куда привычнее, чем к наганам.
— Никодим, здравствуй! В библиотеку пойдем?
— И тебе не хворать! В библиотеку так в библиотеку.
Спросила Саша из вежливости, по дому она перемещалась свободно, и охранник обязан был сопровождать ее. Никодим, кажется, обрадовался возможности размять ноги.
Зазвонили колокола Храма Христа Спасителя, созывая гостей к венчанию. Саша и Никодим глянули в окно — людей у храма отсюда не видать, только купол, ослепительно сияющий в солнечном свете.
В библиотеке Саша поставила на место томик Ницше и пробежала взглядом по корешкам на соседней полке. Для виду — что бы она сейчас ни взяла, прочесть уже не успеет. Подвернулось сочинение некоего Николая Федорова, «Бессмертие как привилегия сверхчеловеков». Любопытно, и брошюра небольшая совсем… увы, не до чтения теперь.
— Никодим, ты обедал уже? — спросила Саша по пути назад в свои комнаты.
— Угу…
Он, разумеется, знал, что Саша — бывший красный комиссар и опасна. Им всем это говорили. Но за месяцы, проведенные у Михайлова и здесь, она не доставила охране ни малейших хлопот, неизменно была приветлива и покладиста. Никому не устроила неприятностей, хотя как любовница начальника ОГП могла с легкостью. Ее держали за перебежчицу, давно и плодотворно сотрудничающую с властями, одну из первых в очереди на амнистию. Пашка проболтался как-то, что смены с ней считаются у огэпэшников все равно что отдыхом.
Звон прекратился, только с минуту угасал отзвук. Венчание началось. До взрыва оставался ровно час.
— Что на обед сегодня?
— Уха и картошка с подсолнечным маслом.
Тебе никогда не стать физически сильнее среднего мужчины, говорила Аглая, потому в бою придется быть подлой.
— Знатно! — Саша обернулась в дверях гостиной, словно только припомнила что-то. — Никодим, а ты из замоскворецкого отделения?
— Ну! А чего?
— О, про вас же в «Московских ведомостях» вчера писали, видал?
— Да ладно!
— Зайди, сыщу тебе газету сейчас.
Подходящую статью Саша подобрала вчера. Это было несложно — какие-нибудь панегирики доблестным служащим ОГП выходили в печати каждый день.
Никодим без опаски вошел в малую гостиную. Саша кивнула ему на приставленный к столу стул, положила перед ним газету и постучала пальцем по статье.
— Да нет же, это не про нас, — протянул Никодим разочарованно через пару минут. — Это про кремлевское отделение… Ишь, лезут повсюду, вечно как награды получать, так они первые, а в деле их не видать чего-то…
— Точно тебе говорю, дальше там про вас. На другой полосе, верно.
Никодим взял газету в обе руки, облокотился о стол и принялся искать упоминание о себе. Саша тихо подошла сзади и полоснула его ножом.
Она выбрала горло, поскольку не была уверена в своей способности с первого удара вогнать нож между ребер, а попытка только одна. Расчет оправдался: Никодим потянулся не к маузеру, а к ране, сжимая ее края. Из взрезанной гортани не шел крик, только сипение. Кровь залила газету, стол, стул, светлый паркет. Саша метнулась к двери, плотно закрыла ее. Теперь все зависело от того, услышит ли кто-то шум агонии. Но агонии не случилось. Никодим затих через несколько секунд, уронив голову на окровавленную газету, где ничего о нем не было написано.
Саша не зря приучала прислугу к тому, что ценит уединение. Еду сюда приносили только по звонку, и без надобности никто возле их с Щербатовым частных комнат не ошивался. Глянула на «Танк»: оставалось десять минут на приведение себя в порядок. Стараясь не наступать в кровь, сняла с Никодима кобуру маузера. Прошла через спальню в ванную. Скинула на пол перепачканное платье. Отвернула латунный кран, умыла лицо и руки, вытерлась пушистым полотенцем. Сменная одежда была приготовлена заранее: широкая в шагу юбка-амазонка и темная блузка под горло. Высокие ботинки были уже на ней.
Маузер, нож и кобура легко поместились в самую объемную из ее дамских сумочек, скорее напоминающую небольшой саквояж. Вера, когда дарила ее, сказала, что уважает Сашин характер, потому подбирает для нее практичные вещи. Там уже лежал конверт с тремя сотнями рублей — бухгалтерия ОГП начислила ей жалование даже за дни, проведенные в пыточном подвале, так уж работает бюрократия. Больше ничего брать с собой Саша не стала. Ни документов, ни драгоценностей, кроме «Танка», у нее не было, а прочее только мешало бы.