Александр Кацура, Валерий Генкин
ЗАВЕЩАНИЕ БЕГЛЕЦА
Одинокая свеча белой китайской сосны еще стояла перед его глазами, когда автомобиль проносился мимо зарослей буджума - оживших видений Миро и Танги. "Уникальный экземпляр, - всплыл в памяти голос гида, - обычно китайская сосна ветвится от основания". Белый ствол и у подножия - белый же прямоугольник мрамора на травянистом холме.
БЕНДЖАМИН ГЕРАРД
ВАН КРОЙФ
Луч вечернего солнца, спотыкаясь, скользит по выбитым цифрам.
"По мнению немецкого ботаника Майера, безмятежная величавость этого дерева, называемого также кружевной сосной, не имеет себе равных в растительном мире". Знай Кройф, что его положат под самым безмятежно-величавым деревом на свете, он передумал бы умирать. "Смерть слишком респектабельна для меня, - сказал он однажды. - Представьте себе, Ник: Монти в трауре, состряпав скорбную рожу, произносит надгробную речь. Да я воскресну от смеха!"
Впечатляющая картина - сэр Монтегю в безупречном черном костюме, с величественно простертой рукой, и Кройф в старой тренировочной фуфайке, вылезающий из гроба с вольтеровской улыбкой на тонких губах. Впрочем, видение Бена не сбылось. Сэр Монтегю не произнес речи. Он стоял серый, опухший от горя, опираясь на плечо дочери, а потом уехал, не дождавшись конца церемонии.
Справа от дороги осталась роща сейшельских пальм. "Орех такой пальмы, - восхищался гид, - представляет собой самое большое семя в мире. Вес его может достигать сорока фунтов. В старину такие орехи находили на берегах Индийского океана, куда их заносили течения, но мало кто знал, где родина этих плодов. Молва наделяла их волшебной силой: люди верили, что их мякоть спасает от любого яда и придает неутомимость в любви. За один такой орех австрийский эрцгерцог Рудольф I Габсбург предлагал четыре тысячи золотых флоринов..." Дорога огибала озерцо и отделялась от него полукружием вперемешку стоящих берез и кленов - березы по-летнему зелены, клены по-осеннему красны. Тим явно любил такое сочетание красок. Здесь же, в Тимгардене, Николай видел всплески красного клена в темном ельнике, а рядом - алые бархатистые плоды кнестиса на фоне придорожной листвы. "Типичный для Новой Шотландии пейзаж соседствует с растительностью Западной Африки..."
Снова озеро. На этот раз побольше. К нему на водопой устремилось стадо баньянов - гигантских фикусов с горизонтальным стволом и сотнями ног-корней. Николай остановил машину, вылез и пошел к ближайшему пьющему баньяну. Добравшись до края ствола, нависшего над озером, он сел, спустив ноги к самой воде, и огляделся.
Открывшееся на противоположном берегу зрелище поразило его почти неправдоподобной красотой. Стена густо-зеленого гигантского вереска была заткана золотистыми колокольчиками коухаи - национального цветка Новой Зеландии. Слева длинным языком тянулись травянистые заросли гавайских серебряных мечей, над которыми возвышались стволы серебряных же деревьев, чья родина - мыс Доброй Надежды. Шелковистые волоски на их листьях блестели светлым металлом. В центре росли древовидные лилии - юкки, выбрасывающие вверх белые цветочные султаны, а справа - вывернутые наизнанку зонтики, источающие кроваво-красную смолу, - драконовые деревья. "Согласно старинной индийской легенде, драконы, вожделея слоновьей крови, убивали слонов. Обвившись вокруг хобота, дракон кусал слона за ухом и выпивал всю кровь. Случилось однажды, что обессиленный гигант упал на дракона и раздавил его. Кровь их смешалась, и смесь эту назвали киноварью, а потом так стали называть смолу драконового дерева... Деревья эти живут тысячи лет. Известны экземпляры, которые старше первых пирамид. Удивительно, что здесь драконовые деревья соседствуют с..." Соседствуют? Вздорное слово. Вялое.
Николай вернулся к машине. Рощи бразильской жаботикабы с плодами, по вкусу превосходящими лучшие сорта винограда, цейлонские пальмы тени - один лист такой пальмы дает благословенную прохладу целой толпе, стометровые секвойи и эвкалипты, индонезийские кеппелы, чьи плоды всегда сочны и пахнут фиалками, целебная оранжевая облепиха, раскидистые аргентинские омбу со скамьями из собственных корней - все растения Тимгардена не просто соседствуют. Они, говоря языком международного протокола, сотрудничают, а лучше сказать - помогают друг другу. Не зная ботаники, Николай достаточно хорошо знал Тима, чтобы с уверенностью сказать, каких растений нет и не может быть в Тимгардене. Здесь наверняка нет жестокого когтистого дерева, о котором Николай с ужасом читал еще ребенком. Его семенные коробочки сплетены из множества острых крючков. Когда неосторожная газель наступает на такую коробочку, крючки расходятся, копыто упирается в стенку, а потом изогнутые колючки со всех сторон впиваются в ногу животного. Каждый шаг газели загоняет колючки все глубже. Много мучительных миль должна пробежать она, прежде чем коробка-капкан распадется, чтобы рассеять семена по земле. Нет, такого дерева не может быть в саду Тима.
Промелькнула изящная рощица древовидных маргариток ("Удивительнее всего, уважаемые дамы и господа, что эти растения, некогда образовывавшие живую изгородь дома Наполеона на острове Святой Елены, около ста лет назад полностью исчезли с лица земли..."), и машина въехала в пограничный пояс Тимгардена: полоса секвой сменилась кипарисами, потом - брюхастыми баобабами. Последние метры - уже не лес, а скорее баррикада из тысяч переплетенных горизонтально расходящихся слоновых деревьев, преграждающих доступ пустыни к созданию Тима.
Семьдесят миль прямой, как шпага, дороги, отчужденной от пустыни тонкой полосой колючего кустарника, соединяли Тимгарден с Ноксвиллом. Николай включил автоматическое управление и стал смотреть через заднее стекло на уходящую зеленую стену. "Ник, а у меня есть душа?" - "Пожалуй, да". - "Так что же вы со мной делаете?" - "Мы любим тебя, Тимоша". - "Ну да, как пылесос, у которого есть дополнительное удобное качество - можно поболтать". Сад, где ни один вид не живет за счет другого. Сад - упрек. Сад - прообраз идеального, в представлении Тима, мира. Сад - призыв. Сад - завещание.
Самолет поднялся с ноксвильского аэродрома на рассвете. Еще несколько минут Николай видел зеленый язык Тимгардена, начинающийся от самых гор и уходящий далеко в пустыню. "Площадь этого парка, сада, леса - как вам будет угодно его назвать, уважаемые дамы и господа, - близка к трем тысячам квадратных миль, что лишь немного уступает размерам Йеллоустонского национального парка. Но по многообразию флоры Тимгарден не имеет себе равных..."
Николай закрыл глаза. В памяти встала лаборатория - чистая, красивая, еще до побега. Пульты, блеском клавиш и кнопок напоминавшие электроорган. Вязь проводов и шлангов. Светлые квадратики опрокинутых окон на стекле защитных колпаков. Потом все исказилось: шланги разорваны, на полу - нелепый перевернутый колпак. Николай вместе со всеми бежит в препараторскую, утыкается в кремовые спины полицейских. Он поднимается на носки и через плечи, там - съежившееся тело, мятый задранный халат, синюшное лицо. Картина не успела поблекнуть, как память подсунула новую. Плавное движение пальцев, навинчивающих глушитель. Ствол поворачивается, становится короче, короче, превращается в черный немигающий зрачок. Он растет, но наплывает следующий кадр. Легкие обводы спортивного самолета, шоколадные руки на штурвале, а там, внизу...
Резким. движением Николай сбросил оцепенение. Посмотрел в окно. Самолет летел над пустыней. Через три часа - Нью-Йорк, в Москве он будет уже ночью. Завтра днем он обещал забежать к Бурминым, а в пять - к Гранику: надо договориться об отпуске. Это из его кабинета - и года еще не прошло - Николай выбежал в институтский коридор, ошалевший от неожиданного предложениям, а в мозгу билось: "Удача, удача!"
"Удача, удача! - думал Николай, летя вниз по ступенькам. - Попасть на стажировку в Ноксвилл, к самому Кройфу". По словам Граника, Кройф сам назвал его, Николая Добринского, когда речь зашла о стажере из Пущинского института биофизики.
- Старик читал твою последнюю статью в "Интернейшнл Биосайбернетикс энд Биоинформетик" и позвонил мне. Он сказал, что не прочь сбить с тебя спесь, если ты согласишься приехать к нему на пару-другую месяцев. Что ты об этом думаешь? - спросил Граник.
Вопрос, впрочем, не требовал ответа. Граник прекрасно знал: не то что поработать, просто побывать в Ноксвильском центре биокибернетики и биоинформатики было потаенной мечтой Добринского.
- Характер у Кройфа нелегкий, а при твоем упрямстве вам там будет не скучно. Иди, готовься. Вылетишь через две недели.
Деньги на поездку нашли через Научный фонд. Николай с грустью прошелся по полуопустевшим коридорам института. Груды хлама, штабели никому, по-видимому, уже не нужных книг сложены прямо на полу. Обшарпанные двери почти все закрыты, лишь за некоторыми угадывается какая-то жизнь - то ли готовятся к эксперименту (доведут ли до ума - ведь нет ни денег, ни сил, да и желания поубавилось), то ли пьют чай, поигрывают на стареньких компьютерах (попадаются и поновее - купленные на гранты благодетелей с Запада), размышляют о каком-нибудь случайном бизнесе или мечтают открыть маленькое успешное издательство, выпускающее в свет заказные научные монографии, а в промежутках изящные сборники стихов - своих коллег, а то и собственные..