Прямо перед Добринским, севшим во втором ряду, оказался Майкл Шилин, известный на весь Ноксвилл чудак и экологический экстремист. Он сурово прорицал грядущую гибель живой природы из-за неразумных деяний человека, набатно призывал всех мыслимых союзников на экологические баррикады, предавал анафеме враждебные природе науку и технику, что, впрочем, не мешало ему самому потихоньку заниматься этой самой наукой. Призывы и лозунги его были путаны, так что многие не принимали его всерьез, хотя и продолжали относиться к нему с приязнью.
Шилин был возбужден. Он гордился тем, что привез в Ноксвилл Ахматова, предстоящее выступление которого рассматривал как триумф своих идей. Он непрерывно озирался и, увидев очередное знакомое лицо, по-детски радовался.
Заместитель Бодкина Роберт Гил, седой загорелый южанин, минут пять изысканно расточал комплименты в адрес Ахматова, а затем предоставил ему слово. Сергей Васильевич встал и пошел, однако не к трибуне, где голубым и красным отсверкивал стакан воды, а на авансцену. Там он остановился у самого края и, слегка раскачиваясь с носка на пятку, начал свой рассказ.
Николай на секунду обернулся и увидел Мэг. Она сидела в середине зала между Диком Гленом и Сэлли. На мгновение глаза Николая и Мэг встретились. Он быстро повернулся к сцене, чувствуя как начинают гореть щеки.
- Древние люди, - говорил Ахматов, - одухотворяли всю природу, растворяли в ее бескрайнем величии божественное начало. Не только грандиозные явления неба, но и простые близлежащие объекты - дерево, камень, ручей - имели свою душу и своего духа-хранителя. Прежде чем срубить дерево или запрудить ручей, наивные первожители пытались задобрить соответствующего духа, уговаривали его, приносили жертвы. Такой взгляд приводил к осторожно-почтительному отношению первобытного человека к природе. Прошли века. Уверовав в единого Бога и назвав себя венцом творения, человек возвысился над природой и духовно оторвался от нее. Согласно новой доктрине, зародившейся в так называемой "земле обетованной", Бог создал природу для блага человека. Ни одна вещь или тварь не имеет иного предназначения, помимо служения человеку. Освобожденная от Божественной души природа предстала перед его взором мертвым развалом камней, малоценной косной материей, лишенной внутреннего смысла, но призванной принять на себя удар хитроумного потребителя, ее хозяина и господина, сверхприродного существа - человека. Хитроумие его воплотилось, как известно, в развитые за двадцать столетий гигантские силы науки и техники, но это, как утверждают некоторые, - бесовские силы, управлять которыми мы не умеем.
Майкл Шилин заерзал и повернул к залу крупную голову с жидким маревом светлых волос. Глаза его торжествующе блестели.
- Сколько раз уже, - говорил Ахматов, - рисовали нам кошмарный образ изрытого стальными зубьями, засыпанного ядовитыми порошками, опутанного проволокой земного шара. И если всерьез принять эту тревожную картину близкого будущего нашей планеты... да, уже почти настоящего, - откликнулся он на реплику из зала, - то нетрудно понять тех, кто требует отбросить прочь колдовские силы техники, умерить самоубийственные темпы технологической цивилизации и, пока еще не поздно, вернуться в старый добрый патриархальный мир землепашца с сохой и великим философским почтением ко всему сущему.
Шилин в возбуждении приподнялся с кресла. Ахматов внимательно посмотрел на него, пригладил прямые, зачесанные набок волосы и ровным тоном, отчетливо произнося каждое слово, продолжал:
- Мировой символ дерзновенной силы человеческой - Прометей не всегда, оказывается, почитался как герой. Впрочем, для древних этот символ преобразования мира не был даже человеком, для них он из сонма богов. Лишь много столетий спустя, в культурной традиции эпохи, рассматривающей природу как гигантский механизм, а материю - только как технический материал труда, Прометей лишается ореола божественности и становится героем-человеком. Но вот на наших глазах расшатываются последние интеллектуальные устои этой уходящей эпохи, по всем швам трещит некогда величественная идея человека - господина вселенной, завоевателя, покорителя природы. И на гребне этой ломки во множестве возникают новые трактовки, изображающие Прометея то в виде авантюриста, подсунувшего детям спички, то в виде злодея-искусителя, эдакого античного Мефистофеля. Эта переоценка является как бы исходным рубежом для атаки, и вот мы уже читаем статьи - бунтарские или же псевдобунтарские, - где мировыми злодеями названы Бэкон, Декарт, Галилей, Ньютон. Есть ли хоть крупица истины в этом радикальном пересмотре? Не ответив на этот болезненный вопрос, мы, подобно стреноженному коню, не сможем двинуться дальше. А сердце по-прежнему алчет стремительного бега.
Лектор перевел дух.
Когда Тони появился в нью-йоркском аэропорту Ла-Гардиа, его уже ждали. А получив известие, что О'Хара вылетает в Ноксвилл, Флойд отправился туда же. Оставалось выяснить, к кому приехал Красавчик. Но тот уже два дня болтался по городу или сидел в своем номере. Никаких контактов. Во вторник вечером инспектор выслушал агента, следившего в тот день за Красавчиком.
- В 10.15 О'Хара вышел из гостиницы и около часа гулял по набережной. В 11.10 пил сок из автомата напротив стоянки. К нему подошел негр в красных шортах и показал на выпавшую у Тони бумажку, - агент положил перед Флойдом снимок. - Потом Красавчик провел два часа на пляже, выкупался и вернулся в город. Заглянув в бар Ай-Кью, выпил вермута, но ни с кем не говорил. В 14.20 он вошел в салон Гудвина, через пятнадцать минут вышел и отправился к Эдварсу, где пообедал. За соседним столиком сидел некий работник биоцентра Николай Добринский, - вторая фотография легла на стол Флойда.
- Эмигрант? - спросил инспектор.
- Нет, приглашенный сотрудник. Из России.
- Они говорили? - спросил инспектор, вертя перед собой снимки.
- Перебросились несколькими словами, после чего Добринский ушел.
- Хорошо, дальше. - Флойд сделал пометку в настольном блокноте.
- Около получаса он просто сидел на скамейке напротив игорного салона Ромеро. Потом вошел, сунул несколько монет в автомат, проиграл и отправился в гостиницу. В холле купил газеты и поднялся к себе. До семи из номера не выходил, а в семь я сдал дежурство.
Флойд молча вертел фотографии. Потом забормотал:
- Пляж, Ай-Кью, Гудвин, Ромеро... Хорош наборец... Ладно, вы можете идти. Агент был уже у дверей, когда Флойд воскликнул:
- Пайк бы это заметил!
- Что вы сказали, сэр?
Инспектор подбежал к нему и, вытягиваясь на цыпочках, приблизил блестящие глаза к подбородку полицейского агента.
- Какие виски у Тони?
- То есть?
- Я спрашиваю, какие у него виски? Прямые, косые?
- Н-не знаю, сэр.
- Плохо. Тони провел четверть часа у Гудвина, а вы не обратили внимания на его виски. А ну-ка идите сюда.
Они вернулись к столу, и Флойд сунул агенту снимки.
- Сравните эти фотографии. У вас не возникает недоумения?
- Недоумения? Нет, сэр. Вот О'Хара у автомата пьет сок. Рядом с ним негр. А здесь он у Эдвардса, разговаривает с Добринским.
- Редкий по глубине анализ фотоснимков. Не вы ли сказали, что пил сок Красавчик до парикмахерской, а обедал - после?
- Да, сэр.
- А что же он делал у Гудвина, если его лохмы и щетина абсолютно не изменились?
- Действительно, что он там мог делать? - пробормотал агент. Флойд смотрел на него с восхищением:
- Вы очень устали, дружище. Идите, - инспектор схватился за телефон. - Пайк? Молодец, что позвонил. Будь здесь завтра утром. Никаких но... До пятницы еще далеко. Кукушкин ручей подождет.
- Кстати о спичках. - Голос Ахматова приобрел ироническую интонацию. - Не в том только дело, что ныне человек термоядерным огнем, правнуком прометеевского, в мгновение ока может спалить земной шар. Спички всегда требовали осторожности. Уже в седой древности люди, овладев огнем, начали подпаливать планету. Во времена подсечно-огневого земледелия человек сознательно устраивал лесные пожары, чтобы расчистить место для пахоты и удобрить почву золой. Через несколько лет он покидал ставшие негодными земли и уходил, чтобы жечь другие леса. В результате уже на заре истории была сожжена чуть ли не половина всех лесов на земле.
Действительные масштабы вмешательства древнего человека в природные процессы оказались куда значительней, нежели мы думали раньше. Теперь стало ясно, что практически все гигантские пустыни современности - Сахара, Гоби, Такла-Макан, множество малых пустынь, обширные районы истощенных, мертвых земель - все это следы деятельности древних земледельцев, скотоводов, ирригаторов.
Помните поговорку: козы съели Оттоманскую империю? Несколько лет назад случилось мне путешествовать по горам Анатолии, и я был поражен бедностью растительности в этих краях. На каменистых, до предела разрушенных эрозией склонах еще заметны следы бывших террас. Лет триста тому назад здесь росли виноградники, масличные и фиговые сады, может быть, существовали плантации овощных культур. Перед глазами, как мираж, встает картина отрадного буйства живой природы. Но увы! Ныне это голая пустыня. Кое-где между скалами можно еще заметить крохотные островки плодородной почвы, в которой пытается укорениться тощее деревце. Но рано или поздно его заметит острый и жадный глаз горного козла. Ни одному растению не выжить на этой печальной земле. Поневоле приходит в голову, что образ дьявола в виде черного рогатого козла родился там - в умирающих землях Ближнего Востока.