- Как я люблю эти "но", Джек. Они вселяют надежду. Итак, но...
- ...но выяснилось, что ни одна пуля, выпущенная из его автомата, не достигла цели. Адвокат объяснил, что у него появились шансы на жизнь. Парень расплакался и по "доброй воле, без принуждения и давления со стороны властей", стал давать информацию о взрыве в центре "Оливетти".
Флойд оторвался от фотографии и уставился на Пайка.
- Как у тебя с итальянским, Дин? - спросил Пайк.
- А что?
- Если ты подожмешь губы и запасешься справкой об отсидке, то лучшего Красавчика Тони нам не найти. Глаза ты таращишь отменно.
- Вздор, Джек. Я обожаю морскую капусту. Давай дальше.
- Они с Джиной - это та, что застрелилась, - стояли на шухере. Все были в масках и практически не разговаривали. Но тут у одного из налетчиков - того, что указывал место для зарядов, пошла кровь носом. Очень сильно. Он снял маску, и наш парень и Джина хорошо разглядели его лицо. Отсюда - этот фоторобот. - Пайк взял снимок из рук инспектора.
- Остаются акцент, тюрьма в Штатах и кличка.
- Чтобы унять кровь, он попросил у Джины платок. А потом она рассказала своему напарнику, что узнала в пучеглазом человека, который был у ее брата за несколько дней до взрыва. Они говорили по-английски, и Джина только поняла, что брат называл его Красавчиком Тони и вспоминал, как они вместе сидели в тюрьме. Ее брат - важная фигура у Красных. Когда-то жил в Чикаго, где и попался на взломе.
- Итак, некий Тони, обладатель рачьих глаз, названный за это Красавчиком, приехал в Милан, явился к старому сокамернику и попросил его в виде дружеской услуги взорвать вычислительный центр "Оливетти" и убить программиста Карлуччи. Братишку Джины, конечно, найти не...
- Совершенно верно.
- Просьба убрать программиста была, очевидно, продиктована опасением, что он мог запомнить кое-какие сведения, подлежащие уничтожению вместе с памятью машины. Я думаю, Тони не будет задерживаться в Италии: дело сделано, а там столько морской фауны... Кстати, Джек, что это за милая шутка о креветках? Никогда не поверю, что ты сам ее выдумал.
- Джина принесла Тони и брату блюдо с креветками к пиву. Тони сообщил, что его тошнит от этого запаха, - так она поняла его гримасу, а брат расхохотался и велел ей принести соленый миндаль. Он говорил еще, что в тюрьме Тони не был таким разборчивым.
- Ну что ж, голубчик. Надо запросить архив о кличке, дать фотографию. Пусть поищут.
- Дин, ведь сегодня пятница.
- А, ну да. Ручей, Нэнси. Ладно, жми. Я сам этим займусь.
- Видите ли, мистер Кройф... - Ник споткнулся, потом продолжил. - Знаете, Бен, откровенно говоря, я попал в непростую ситуацию. Очень непростую. И я обязан с вами посоветоваться. Просто вынужден это сделать.
Кройф молча смотрел на Николая.
- Когда я в Москве, точнее у нас в Пущино, согласился приехать сюда, я, видимо, поступил опрометчиво. Я полагал, что моих знаний, моего опыта мне хватит. Теперь вижу - заблуждался. Прямо скажу вам, Бен, первый опыт общения с Тимом привел меня... Если называть вещи своими именами - это был шок. Думаю, доведись мне серьезно общаться с Кларой или Питом, эффект был бы тот же. Понимаете, Бен, там, дома, я имел смелость считать себя неплохим биофизиком, который кое-что соображает в прохождении информации по белковым тканям. Но я не думал, что эти самые белковые ткани способны буквально ошеломить и даже раздавить меня. Ну чему, скажите, могу я научить Тима, если этот белковый компьютер знает больше меня? В тысячу раз. К чему здесь мои биохимические познания? Тиму они не интересны. А вы и так все знаете.
Кройф заговорил медленно и тихо.
- Погодите, Ник, не торопитесь. Состояние ваше мне понятно. Мы здесь все прошли через подобный шок. И знаем, что он проходит. Проходит, Ник, поверьте мне. Компьютер знает больше вас? Что в этом необычного? У него искусственная память, почти бездонная. Вас же не смущает общение с энциклопедическим словарем, Ник. А ведь словарь знает, помнит куда больше вас. Но вот оперировать этими знаниями... Научить этому компьютер, особенно белковый - вот главный нерв нашей работы.
- Тим или Пит слабо оперируют информацией?
Кройф улыбнулся. Как показалось Николаю, немного печально.
- Я не стал бы применять для оценки это слово. Но это не совсем то, что нам нужно. Не совсем то, чего мы ждем. Я-то знаю, что вас смутило. Видимо вы впервые общаетесь с компьютером в столь широком диапазоне естественного языка. Это создает иллюзию общения с человеком, который к тому же больше вас знает, быстрее соображает. Но ведь на самом деле это не так. Пока не так. Впрочем, уже первые приличные компьютеры с гибкими программами вызывали похожие чувства.
- Вы знаете, Бен, я помню это. В детстве я неплохо играл в шахматы. Но вот у меня появилась персоналка с довольно скромной шахматной программой и принялась меня обыгрывать. Раскусывала все мои хитрости. Это было очень неприятное чувство. Потом, когда я узнал, что машина обыграла тогдашнего чемпиона мира Каспарова, мне стало полегче. А позже пришло понимание, где я, человек, сильнее. И почему сильнее. Но сейчас, после разговоров с Тимом, возвращается это чувство из детства. Чувство бессилия и какого-то неотчетливого страха.
- Это пройдет, Ник. К тому же, мы должны быть крепкими. Готовыми к соревнованию. Ведь я ожидаю от этих машин качественного скачка. Я очень надеюсь на него. И вот тут всерьез рассчитываю на вашу помощь. Для подобного скачка нужен количественный рост ткани. Больше клеток. Хотя - не мне объяснять вам - этого мало. Нужно активное формирование новых объемных связей. Без специальных ферментов такую задачу не решить. А я прекрасно знаю, что вы там у Граника над подобными ферментами работали. Не так ли?
- Ну, в какой-то мере...
- Да, да, - сказал Кройф, - ваши ферменты действовали, насколько я могу судить, на манер клея, позволяющего выстраивать внутренние связи сложной архитектуры. Я сейчас не хочу вдаваться в детали - понимаю, что и вам не все ясно, но главное в другом. Я рассчитываю, что мы вместе подумаем над ферментами, которые нам необходимы здесь. Здесь и сейчас.
- Конечно, Бен, конечно. Я сделаю все. что смогу. Но вот моя работа с Тимом...
- А разве вам не интересно, Ник?
- Очень интересно. Но и как-то тревожно.
- Вот и хорошо. Вот и договорились. А что касается вашей тревоги... Помилуйте, Ник, может ли современный ученый работать и не тревожиться?
- Скажите, Бен, а как вам удалось пробудить в этой белковой ткани столь мощный, столь гибкий естественный язык. Видимо и вправду именно это потрясло меня по-настоящему.
- Ник, вы когда-нибудь слышали о моей "теории коробочек"?
- Коробочек? Нет, Бен, не слышал.
- Естественно. Я о ней никогда не писал. И мало кому говорил. Но вам должен рассказать. Хотите, прямо сейчас?
- Конечно. Я весь внимание.
- Вы употребили очень точное слово - пробудить. Вот с этого и начнем. Как дети научаются говорить, Ник? Двести лет детской психологии, а ответа нет. Вы ведь знаете, в антропологии известен такой "феномен Маугли"?
- Честно говоря, смутно.
- В истории накопилось немало наблюдений над детьми, которые вскоре после рождения исчезли из человеческого общества, но не погибли - например, воспитывались у животных, как киплинговский Маугли. Некоторые из них потом возвращались к людям. Так вот, те, кому было уже больше пяти-шести лет, никогда не могли овладеть человеческой речью. Они остались высокоразвитыми умными обезьянами. Это хорошо известный факт, и он имеет множество толкований. Я немало думал об этом, и однажды мне пришла в голову простая мысль. Я предположил, что в мозгу ребенка первые пять лет жизни действуют некие активные структуры, ответственные за обучение языку. После этого критического возраста они куда-то исчезают, рассасываются. В шутку я назвал для себя эти структуры коробочками. Эти коробочки первые годы жизни ребенка открыты, понимаете, Ник? Потом они закрываются. Но не у всех и не навсегда - вот что самое интересное. И вот представьте себе, Ник, эта простенькая гипотеза позволяет объединить и хоть как-то понять самые разнообразные и разрозненные факты. Например, я понял, откуда берутся полиглоты. Это люди, у которых по каким-то причинам коробочки так и не закрылись. Это вечные дети, Ник. Интересно, кстати, было бы изучить, не сохранились ли у полиглотов какие-либо черты инфантилизма. Каждый год они способны осваивать по одному, а то и по два языка, особенно, если попадают в новую языковую среду. Причем без усилий. Ведь младенцев никто не учит грамматике, спряжениям, склонениям, всяким там герундиям и причастиям, но к двум-трем годам дети все понимают и болтают не хуже взрослых. Да и более простое явление - обыкновенную способность к языкам - объяснить нетрудно. Это люди, у которых коробочки закрываются медленно и не до конца. И напротив - есть персоны, не способные толком освоить за всю жизнь хотя бы один иностранный язык. Я сам знаю таких. У них коробочки закрываются резко и плотно. Между прочим, Ник, у меня такие же проблемы. Я много лет учил английский, но у меня - да вы и сами в этом убеждаетесь - до сих пор с ним не все гладко. А вот русский, скажем, мне уже никогда не одолеть. Уж не взыщите.
- О чем вы, Бен! И я вас выучу русскому. Обязательно.
- Отлично, Ник. Пойдем дальше. Как же работают эти коробочки? Ведь это нечто очень важное в мозгу. Оно из предлюдей делает людей. У вас была когда-нибудь собака?