Когда мы наконец добрались до Корнина и вышли из дилижанса, папа сразу же безапелляционно заявил:
– На фабрику я поеду с вами.
– Инор Бринкерхоф, мне кажется, нашего общения на сегодня достаточно, – сухо заметил Рихард.
– Не нравится мое присутствие? – возмущенно сказал папа. – Что ж, у вас есть способ его избежать: развестись с моей дочерью. Это, кстати, наилучшее решение всех нынешних проблем.
– К сожалению, гарантию того, что я вас больше никогда не увижу, может дать только ваша смерть, а вовсе не наш развод, – едко заметил муж.
– Умирать не собираюсь.
– Еще полчаса подобной беседы, и вас об этом никто не спросит. Более того, присутствие свидетелей, наблюдавших, как вы всю дорогу над нами издевались, еще и гарантирует оправдательный приговор.
И сказано это было таким тоном, что отец, надувавшийся для ответной речи, как-то сник и намного менее уверенно промямлил:
– Хорошо, помолчу, если уж вас так нервируют мои слова. Но на фабрику поеду.
Ключ был в родительском доме. Вынес его папа, который даже не позволил нам подняться в кабинет деда, сказал дожидаться внизу. Я заподозрила, что ключ он принесет не тот или вообще не принесет. И не только я. Когда папа спустился с ключом, первое, что сказал Рихард:
– Иви, это точно тот ключ? Не хотелось бы ездить туда-обратно из-за невнимательности твоего отца.
– Кажется, да.
Отвечала я не слишком уверенно: ключ я давно не видела, опознала лишь по довольно запоминающемуся брелоку.
– Думаете, у меня дел больше нет, как кататься туда-обратно по вашей прихоти, – проворчал отец, но совсем не так экспрессивно, как обычно.
– Мы вас кататься не заставляем, – заметил Рихард и удостоился крайне неприязненного взгляда от тестя.
Мы остановили проезжавшую мимо карету, куда с трудом поместились вместе с охраной. Папа усиленно делал вид, что лишний не он, а мой муж.
– Ивонна, что ты в нем нашла? – шепотом спросил родитель. – Такого, чего нет бы у Клауса?
– Папа, не начинай опять, – поморщилась я только при одном воспоминании о Хайнрихе-младшем. – А то дальше пойдешь пешком.
– В самом деле, инор Бринкерхоф, если хотите прогуляться, только скажите, мы сразу остановим карету, – заметил Рихард. – Совершенно не обязательно задавать моей жене провокационные вопросы.
– Да, нет нынче в детях почтительного отношения к родителям, – с тяжелым вздохом сказал папа. – Разве бы я мог подумать, что моя родная дочь предложит такое? А зять ее поддержит?
Возможно, он собирался и дальше разливаться в надежде найти понимание у нашей охраны, но встретился с тяжелым взглядом Рихарда и умолк. А я подумала, насколько легче проходит общение с отцом при муже. Правда, получается, что все время нашего брака Рик только то и делает, что решает мои проблемы. Я виновато на него посмотрела, он ободряюще мне подмигнул и улыбнулся. Да уж, моему папе не удастся нас рассорить!
Богиня, как я давно не была на нашем предприятии! Я только сейчас поняла, сколько времени там провела. При жизни бабушки я часто сидела в лаборатории и с замиранием сердца наблюдала за тем, что казалось настоящим волшебством. А когда она разрешала сделать что-нибудь самой, я так радовалась! Бабушка всегда была очень точна и аккуратна и требовала того же от меня. Даже странно, что погибла из-за своей ошибки.
Замок давно никто не открывал, и ключ ни в какую не хотел проворачиваться. Подошедший инор Тидеман предложил не ломать и отправил служащего за смазкой. Пока мы ждали, я расспрашивала про успехи Юргена, которые, по словам нашего управляющего, были весьма значительными. Это не помешало ему опять сказать, что предпочел бы видеть во главе производства меня. Но, хотя посещение этого места оказалось столь волнительным, становиться здесь полноправной хозяйкой не хотелось.
Наконец, после долгих плясок вокруг замка и ключа, дверь открылась, и мы зашли в бабушкину лабораторию. Как и говорил папа ранее, внутри все оказалось присыпано толстым слоем пыли, но не это поразило меня. На полках шкафов не стояло ни единого томика. Но ни в кабинете дедушки, ни в нашей библиотеке бабушкиных книг не было. Я вообще не помню, чтобы дедушка их отсюда забирал. Конечно, он мог все сжечь с теми тетрадками, но зачем? Запрещенной литературы там не было. Я подошла к бабушкиному письменному столу, стараясь ничего не задеть, и выдвинула верхний ящик. Пуст, как и все остальные.
– Убедились, что ничего нет? – раздался бодрый голос отца. Как мне показалось, говорил он с заметным облегчением в голосе. – Только пыль да оборудование. Вот с ним ничего не случилось. Иви, если хочешь, забирай.
Но меня не так-то просто отвлечь столь щедрым предложением.
– Где бабушкины книги?
– Мне-то откуда знать? – удивился папа. – Здесь распоряжался твой дед. Может, отдал кому, может, продал.
– Инор Тидеман, вы не знаете, что с ними сталось?
– К сожалению, нет, – покачал головой управляющий. – При мне лаборатория покойной иноры ни разу не открывалась.
Папа брезгливо прошелся и сожалеюще поцокал языком:
– Инор Тидеман, зря это помещение простаивает. Даже если Ивонна заберет отсюда эти стекляшки и железки, его же можно использовать. Иви, ты посмотрела, что хотела? Пойдем, а то пыль вон столбом стоит.
И тут показалось, что на границе слышимости женский голос прошептал: «Забери». Я отшатнулась от стола и взвизгнула.
– Иви, что случилось? – наперебой заговорили мужчины.
«Зря», – сказал тот же голос, и были в нем печаль и сожаление.
– Ничего страшного, – ответила я немного подрагивающим голосом, – там паук пробежался, огромный такой.
– Вот ведь пакость, – участливо сказал папа и начал усиленно вглядываться в стену передо мной. – Не вижу. Но оно и не удивительно – здесь чистить и чистить надо. Пойдем, Иви, отсюда, а то скоро и мыши бегать начнут. Прямо по нам.
– Я еще немного здесь побуду, – упрямо ответила я и вцепилась в край стола, как будто отец собирался меня силком оттуда вытаскивать. Стол с радостью поделился значительной частью пыли, она щедро осыпала подол платья и испачкала ладони.
– Ну и стой, – раздраженно буркнул отец, который тоже пострадал и сейчас безуспешно пытался отчистить резко посеревшие брюки. Но только сбил пышное грязевое покрывало с соседнего стола, расчихался и скоренько побежал на выход, приговаривая: – И зачем… а-апчхи… мы вообще…а-апчхи… сюда тащились.
Инор Тидеман составил ему компанию, хотя на одежде его и не появилось ни одного грязного пятнышка, но рисковать он не собирался. А я закрыла глаза и прислушалась. «Вспоминай,» – в голосе мне показалась явная насмешка. А дальше – тишина. Я почувствовала, как подошел Рихард, но ничего ему не сказала, закрыла глаза и стала думать, что же такого в этом месте. И почти сразу память услужливо показала сцену.
– Это будет нашей тайной, – говорила бабушка.
– А Барбе, ей я могу рассказать?
– Нет, Иви, она не такая, как мы. В ней нет зова крови. Она не слышит.
– А папа? Папа слышит?
– Он не хочет, – грустно сказала бабушка. – Он пьет эту дрянь, чтобы не слышать. Он не понимает, что убивает часть себя. И хочет сделать это с тобой.
Но о чем говорилось до этого и после, я вспомнить не могла, как ни пыталась. А ведь была я не такой уж и маленькой, когда состоялся этот разговор с бабушкой. Но странное дело – почти все, что ее касалось, совершенно изгладилось из памяти. Я и внешность ее воссоздавала с трудом, хотя говорили, что я на нее очень похожа и отличалась только цветом волос. А теперь, оказывается, у нас общая тайна. Какая? Почему-то это казалось очень важным.
– Я не могу вспомнить, – прошептала я, чуть не плача.
– Вспомнить что, Иви? – спросил Рихард.
И звук его голоса словно поставил на место недостающую деталь в головоломке. Как в трансе я протянула руку к ручке верхнего ящика и несколько раз повернула ее в определенной последовательности, и когда я опять выдвинула ящичек, там лежала небольшая тонкая книжечка. Я ее взяла и осторожно раскрыла.
– Что вы там застыли? – раздался от двери недовольный голос папы.
– Мы уже идем.
Я торопливо засунула находку в карман. Что-то подсказывало: нельзя сообщать о ней никому, кроме мужа. Чего не слышит папа? Что он пьет? И какую часть себя убивает? У меня не было ответов на эти вопросы. Я не вспомнила больше ничего. Но одно чувствовала точно – знать отцу не надо.
«Правильно», – опять послышалось. Я не сознавала, слышу ли голос, или это – плод разгулявшегося воображения. Страница из бабушкиной книжки стояла перед глазами, только понять, что в ней написано, боюсь, удастся нескоро: орочий язык не входит в курс обязательных дисциплин.
Глава 28
Странно, что бабушка вела записи на орочьем. Этот язык мало кто знал, не слишком он востребован. Орки неохотно поддерживали любые отношения с Гармом, к себе пропускали немногих, и то для торговли, а уж постоянные приграничные стычки стали обыденностью. Да что там стычки, наши маги неоднократно пытались пройти в Лантен, город, утерянный людьми в результате магической войны и находящийся теперь в самой сердцевине Степи, но все эти попытки провалились – экспедиции погибали полностью, орки здесь не считались с возможными жертвами со своей стороны. Даже умение телепортироваться никому не помогло – на территории, контролируемой орками, порталы работали странно, с совершенно непредсказуемыми отклонениями, и обычно отбрасывали на расстояние вытянутой руки, не дальше. А орки магов не любили, говорили, что человеческая магия, в отличие от шаманства, противна самой сути природы, а значит тех, кто покушается на основы нашего мира, следует уничтожать безо всякого сожаления.
В академии факультативный курс орочьего популярностью не пользовался. К чему учить то, что никогда не понадобится? Но если бы я знала, какой неожиданный подарок получу от бабушки, учила бы с первого курса и сейчас не мучилась неизвестностью. Возможно ли, что этим увлекался Рихард? Раньше разговор про орков и их язык не заходил, а спрашивать сейчас, при иноре Тидемане и моем отце, нельзя. Ничего, поговорим потом, когда окажемся вдвоем.