– Чем ты ее так рассмешил? – попытался выяснить Киреевский, у которого голова шла кругом от увиденного.
– Ничем особенным. – отозвался тот. – Просто я сказал, что когда она вырастет и отучится ковырять мизинцем в носу, то в один прекрасный день я опять спущусь прямо с неба и возьму ее в жены, а потом увезу в чудесную и волшебную страну, которой нет на карте… Маришка обещала ждать, – добавил он, задумавшись над чем-то.
– Да, действительно, тут есть от чего сойти с ума от хохота, пробормотал Анатолий, так и не поняв в тот день – говорит ли его друг серьезно или снова шутит?
Но если та волшебная и чудесная страна – Россия, то кого же в ней сейчас спасать, как не ее малых детей? Им-то и нести и славу, и бремя ее…
Кожаный портфель Просторова, доставшийся мужчине в спортивном комбинезоне и лыжной шапочке, был забит одинаковыми коричневыми канцелярскими папками. И больше ничего ценного или, на худой конец, съестного в нем не было. Но об этом мужчина узнал позже, после того, как, схватив подростков-воришек за шиворот, столкнул их головами. Внезапность нападения оказала должный эффект: юнцы затрепыхались в его крепких руках, хотя каждый из них был примерно одинаковым с "лыжником" ростом, да и в весе ничуть не уступали. Но недаром выросшее при перестройке поколение называли потерянным; оно было трусливое, жадное, подлое, охочее лишь для баксов и удовольствий.
– Пусти… гад! – прошипел Николай, пытаясь, все же, лягнуть мужчину ногой. Второй подросток вел себя более скромно, съежившись от страха. Вся его недавняя самоуверенность моментально растворилась в кисло-затхлом воздухе общественного туалета. Бомж, спавший возле батареи, очнулся и, бессмысленно улыбаясь, стал смотреть на происходящую сцену.
– Вот тебе за "гада", – произнес мужчина, нанося Николаю серию коротких ударов в живот и голову с обеих рук. Подросток отлетел к лежащему бомжу, ударился затылком о батарею и вытянулся рядом с ним. Возле его головы стала расползаться небольшая лужица крови. Он что-то хрипел, широко раскрывая рот, а ноги, в модных кроссовках, судорожно подергивались. Второй подросток, загораживаясь в страхе руками, начал отступать к стенке. Но мужчина даже не посмотрел в его сторону. Нагнувшись и подхватив портфель, "лыжник" торопливо пошел к выходу.
– Эй! Эй!.. – обеспокоено крикнул ему вслед бомж, косясь на хрипящего рядом с ним Николая. – А с этим что делать? Ты ведь его, кажись, прибил?
– На корм крысам! – не оборачиваясь, откликнулся мужчина, захлопывая за собой дверь. Поспешно поднявшись, бомж также поковылял к выходу, с досадой покидая облюбованное теплое местечко…
Покончив с приготовлением бутербродов, Днищев с изумлением взглянул на хозяина квартиры, словно только что заметил его присутствие здесь.
– Ты еще не притащил стаканы? – прорычал он. – Негодяй, по тебе плачет бамбуковая палка. По законам шариата, который скоро нам всем в России навяжет Чечня, ты подлежишь наказанию. Кстати, насколько я понимаю, у нас есть причина выпить. – Разговорчивая бабка в лифте сообщила, что старик недавно умер.
– Да, – помедлив немного, произнес Анатолий. – Геннадий Сергеевич скончался. Сегодня были похороны.
Почувствовав его настроение, Днищев переменил тон, сказал другим голосом:
– Извини, понимаю. Я ведь его плохо знал, не так, как ты.
Оба они, не сговариваясь, посмотрели на завешенную ковром стену, за которой находилась квартира Просторова.
– Вас ведь связывали не только добрососедские отношения? – продолжил Сергей, разливая в рюмки коньяк. – Помянем раба Божьего, Геннадия…
– Он был моим духовным наставником, – несколько смущенно ответил Анатолий.
Не чокаясь, друзья выпили. В такие минуты – минуты воспоминаний, когда душа покойного еще присутствуем в этом мире и находится где-то рядом с тобой, бывает трудно говорить. Но и молчать также тяжело. Не даром о таких мгновениях говорится: "Тихий ангел пролетел…" Пролетел или нет, но чье-то незримое присутствие в комнате чувствовалось. Словно они находились под наблюдением неких сил, которые и оберегали их, и пытались что-то внушить.
– Повторим, – решительно произнес Днищев, как бы снимая напряжение. И закусим. Мертвое – мертвым, живое – живым.
– У меня остались ключи от его квартиры, – сказал Анатолий Куда их деть?
– А почему они у тебя оказались?
– Старик дал. Боялся, что у него случится сердечный приступ. Он ведь уже перенес два инфаркта.
– А родственники?
– Их нету. Зато друзей на кладбище было, как на похоронах маршала. Ты бы видел.
– Пользовался, значит, уважением. Завидую. К моей могиле придут только бывшие жены. И то – с надеждой, что я наконец-то угомонился… Выброси ключи в мусорный ящик, – добавил Сергей. – Они тебе больше не понадобятся.
– Наверное, так и поступлю.
– А чем старик занимался в последние годы? Скучно, должно быть, на пенсии-то. Сочинял мемуары?
– Не знаю, не уверен. Но могу сказать определенно: из общественной жизни он выброшен не был. К нему приходили гости, и сам он частенько куда-то отправлялся. Опять же телефонные звонки… Я проводил много времени у него в квартире, в библиотеке. Он был в курсе всех происходящих событий. И мне кажется…
– Ну, продолжай, продолжай, – произнес Днищев, видя, что Анатолий запнулся.
– Мне кажется, что к нему даже стекалась информация. Думаю, ты угадал. Он действительно писал какую-то книгу. Теперь я вспоминаю те коричневые канцелярские папки, которые лежали у него в сейфе. Штук десять… Однажды я вошел в его кабинет с каким-то вопросом, старик сидел за столом, спиной ко мне, и что-то писал. Сейф на тумбочке был открыт. Геннадий Сергеевич вытащил оттуда верхнюю папку, вложил в нее исписанный лист бумаги и только тогда заметил меня. И сказал: "Здесь – труд всей моей жизни." А потом добавил странную, фразу: "Придет время, и ты узнаешь о Русском Ордене". Что он имел в виду, какой "орден"? Медаль, знак отличия? Ни о чем подобном я никогда не слышал. Хотя изучал награды и регалии всех стран. В царской России его тоже не существовало.
– А тебе не кажется, что он имел в виду нечто другое? Орден – как организация, – заметил Сергей, помолчав немного. Его мозг с детства был настроен на различные тайные союзы, заговоры, конспиративные связи и прочие "секреты".
– Эк ты куда хватил! – усмехнулся Анатолий. – Да разве ж в нашей богом забытой стране, где русские – как индейцы в Америке, такое возможно? Вот жидо-масонских клубов, вроде "Ротари", действующих в открытую, хоть отбавляй…
И тут он снова осекся, замолчал. Ему вспомнилась прощальная речь генерала Карпухина на кладбище, необычайно большое количество людей, пришедших на похороны, их лица… Нет, с Геннадием Сергеевичем действительно была связана какая-то тайна. Размышляя над этим, он не услышал вопроса, заданного ему его другом.
– Где сейчас эти папки? – повторил Днищев. – Там же, в сейфе?
– Не знаю, – пожал плечами Киреевский. – Где же им еще быть? Что ты на меня так смотришь, как удав на лягушку?
– Намекаю, что хорошо бы взглянуть хотя бы одним глазком.
– И не рыпайся. Я по чужим квартирам не лазаю.
– А ты можешь здесь посидеть. Дай ключи. Я, в отличие от тебя, страсть как люблю залезать в чужие квартиры. И в чужие кровати, нагретые чужими женами, – не удержавшись, добавил Сергей.
– Нет, – твердо сказал Анатолий, поправляя круглые очки. – Получишь по лбу.
– Интересно, как у тебя это выйдет. Не интеллигентный ты человек. В отличие от Геннадия Сергеевича, – Днищев обиженно замолчал, начав разливать по рюмкам коньяк. Хозяину намеренно плеснул всего несколько капель.
– Старику бы не понравился твой комплимент, – сухо заметил Киреевский. – Слово "интеллигент" было для него одним из самых ругательных. Ты знаешь, откуда оно вообще взялось, это понятие, и что с ним связано? Я тебе скажу, как филолог и специалист, изучавший эту тему. Петр Дмитриевич Боборыкин, полуграфоманствующий писатель, сочинил это словцо в конце девятнадцатого века, тем и оставил свое имя в истории. То есть он просто назвал определенным именем некое хилое, подлое и болезненное явление в России, существовавшее уже давно. Но словечко произвело популярность, прижилось. Стало обладать романтическим. и даже героическим душком. Вот только мне непонятно почему "интеллигентами" объявили себя исключительно адвокаты со шнобилями, плачущие учителя, ветеринары, недоучившиеся семинаристы-алкоголики, вроде Чернышевского и Добролюбова, а также экзальтированные курсистки. А вот помещики, офицеры, государственные мужи, священники – так те, все сплошь и поголовно – мракобесы? Я тебе официально заявляю: русский образованный класс – аристократы Духа, как я их называю Пушкин, Гоголь, Достоевский, Бунин, Чайковский, Менделеев и другие – ни в коем случае не является интеллигенцией. Никто из создателей русской культуры, русской идеи, не был и не мог быть интеллигентом! Да и на Западе нет такого понятия. Более того, "русская интеллигенция" – это духовный выродок европейского масонства, поэтому она и космополитична по своей сути. Поэтому-то она так враждебна к России. Помнишь, с какой радостью все эти окуджавы, захаровы и ахеджаковы приветствовали расстрел Парламента из танков в 1993 году? Призывали к еще большей крови, составляли "расстрельные списки"… А взять семнадцатый год? Жажда крови, доносительство, лизоблюдство – у них как сметана для кошки, жить без этого не могут. Между прочим, приведу забавный пример. Как-то за столом у Государя, Николая II, кто-то невзначай произнес слово "интеллигент". Граф Витте пишет, что монарх поднялся и с саркастическим отвращением заметил: "Как мне противно это слово, надо бы посоветовать Академии Наук вычеркнуть его из словаря". Вот так-то. А ты говоришь.
– Я ничего не говорю. Я молчу, как мышка. Это ты тут целую лекцию развил, – усмехнулся Днищев.
Киреевский развел руками, собираясь еще что-то добавить, но в этот момент до них донесся глухой стук, словно там, за покрытой ковром стеной, в квартире Прос