– Да, снимок нечеткий. Но вдруг…
– Нет, не знаю. Но, видимо, его хорошо знала моя мама.
Они замолчали.
– О своей поездке она, когда созванивалась с вами, не рассказывала?
– Нет. Я же вчера говорила. Мы перезванивались и общались в мессенджере кратко: как дела? где ты сегодня? что нового? Она говорила, что все расскажет, когда приедет… А сейчас не хочет тратить на это время.
– Скажите, Инна, а от вашей мамы не осталось писем, фотографий?
– Очень мало. Я сама удивилась. Что куда делось? Вроде была коробка с маминым архивом. А теперь – нет.
– Грабители к вам не проникали?
– Слава богу, нет. Вы думаете, кто-то залез и выкрал мамины бумаги?
– Предположить можно что угодно.
– Вряд ли. Следов проникновения к нам в дом мы не замечали. Тогда бы взяли что-то и другое. Деньги. Драгоценности. А у нас ничего не пропадало. Все вроде на месте.
Кира подумала, что, возможно, бумаги Анны Кобалидзе и были для грабителей самой большой ценностью. Они их вынесли. А больше ничего не взяли. Было не нужно…
– А что-то о своей работе мама вам рассказывала?
Инна покачала головой:
– Практически нет. Она была переводчицей, но работала по закрытым каналам. В партийном аппарате, с военными ведомствами.
– А что вы знаете об истории вашей семьи? Анна Георгиевна что-нибудь рассказывала об этом?
– Ой, только очень смутно. Папа ее был греческий коммунист. Мама – итальянка. Они сражались в Испании, приехали в Советский Союз. Папа был репрессирован. Маму не тронули. А папина мама была русской. Но время было такое – многие документы уничтожали, выбрасывали… Они терялись от переезда с места на место. Но все же у мамы были бумаги.
– И куда они делись?
– Может быть, она сама их уничтожила. Не знаю. Но зачем?
– Скажите, пожалуйста, а фамилии Степанцов, Деревянин вам о чем-то говорят?
– Нет. Мама была закрытым человеком.
Посидев еще немного с хозяйкой дома, Кира направилась в гости к Пьеру, как и было условлено вчера.
Дворик Пьера оказался раза в три меньше, чем у Инны. На взгляд Киры, он был совсем крохотный. Стену дома обвивали плющ и дикий виноград. Под аркой, обвитой клематисом, стояла скамейка. Справа рос куст оранжево-алых роз.
– Розы – моя слабость. Их было больше, но от старости некоторые кусты вымерли. Остались этот и еще один. – И он указал на куст нежно-белых роз у самого забора. – Располагайся как дома. Могу предложить тебе чай или кофе. Чай очень вкусный. Марокканский.
– Тогда чай. А где Луиза?
– Где-то ходит. Кошки всегда гуляют сами по себе. Как съездила в город?
– Хорошо, – запнулась Кира.
– Точно? Если есть проблемы – выкладывай. Это лучше, чем копить в себе. Может, чем помогу.
– Это вряд ли.
– Кто знает.
– Дело в том… что я приехала сюда не просто так.
– Это я уже понял. Так в чем дело? Анна была очаровательной соседкой, и мы с ней дружили. Но гости из России к ней не приезжали. Более того, она их опасалась.
– Опасалась? – вздрогнула Кира.
– Именно так. Ну, ты посиди пока. Отдохни здесь. А я пойду приготовлю тебе чай.
– Вам помочь?
– Ни в коем случае. Я не настолько дряхл, чтобы возникла необходимость в чьей-либо помощи. Тем более я не хочу выглядеть старой развалиной перед молодой девушкой.
Оставшись одна, Кира закрыла глаза. От роз шел сильный сладкий аромат. Солнце приятно грело. Незаметно она задремала. Проснулась от того, что кто-то лизал ей руки. Открыв глаза, она увидела Луизу.
– Боже! – воскликнула Кира. – Я спала?
– Легкий полуденный сон после треволнений, которые случились в первой половине дня.
– Откуда вы знаете?
– Считай это интуицией.
– Вы в нее верите?
– А как же! Вот чай…
Перед ней стоял легкий белый кованый столик, на нем тарелка с печеньем и стеклянный кувшин с марокканским чаем. Две стеклянные чашки.
Чай был хорош.
– Когда-то научили готовить. Теперь балую знакомых и друзей.
Кира выпила чашку чая и попросила еще.
– Не знаю, как лучше рассказать свою историю.
– Как получится, – откликнулся ее знакомый. – Говори как тебе хочется. Хоть с начала, хоть с конца…
Выслушав Кирину историю. Пьер задумался. Он сидел, опираясь на трость, и молчал.
– Тебя гложет жажда мести?
– Да.
– Найти и покарать?
Кира кивнула.
– Прямо граф Монте-Кристо. Значит, твоего дедушку убили? И ты не знаешь кто, а сегодня ты увидела одного из тех, кто был там…
– Да. Но как они напали на мой след?
– Сейчас это дело техники, которая шагнула далеко вперед. Тебе надо думать, что делать…
– Ваша соседка ничего не говорила вам о своем архиве? У нее были бумаги, а теперь их нет. Так мне сказала Инна. И куда они делись, она не знает.
– Я тоже ничего сказать не могу.
– Вам она говорила о своей работе? О жизни в СССР?
– Нет. Только вкратце. Я знаю, что она была переводчицей.
– Это и мне известно. И похоже, что это все… Меня интересует: почему она поехала в тот самый санаторий, где была когда-то.
– Ностальгия – штука занятная.
Кира посмотрела на Пьера, но он смотрел не на нее, а куда-то мимо. В сторону. И выглядел погруженным в свои мысли.
– Инна ничего не знает. Я показала ей фотографию, на которой запечатлены ее мама и авиаконструктор, которого недавно убили, как и моего дедушку. И еще один человек. Я думала, что Инна поможет мне узнать, кто это. Но нет. Она не знает.
– Покажи мне эту фотографию.
– Снимок плохого качества.
– Покажи.
Кира достала фотографию.
– Вот она.
Пьер поднес снимок ближе к глазам:
– Кажется, я могу сказать, кто это. Это знаменитый авиаконструктор Ричард Бертони. Гениальная личность. Дело в том, что у Анны была точно такая же фотография, и она показывала ее мне. Там снимок более четкий.
В самолете Кира читала сообщение, присланное дочкой Анны Кобалидзе: «Вот, нашла в маминых бумагах письмо. Отправляю Вам его фото».
«Милый Петя! Здесь так чудесно, что иногда кажется, что я попала в рай. Хотя он там, где есть сад с золотыми яблоками Гесперид, где овцы возлягут со львами, где все примирятся друг с другом и не будет никакой вражды. Никогда. Как человек южный, я всегда особенно чувствительна к цветам и запахам. Нет, я люблю северную природу, ее неброскую тихую красоту, но как моя душа расцветает на юге, когда глаза упиваются симфонией ярких красок, а ароматы проникают прямо в мозг – чарующие и незабвенные! Я хожу и наслаждаюсь природой Крыма. Мама говорила, что они напоминают ей Грецию, Италию. Она любила Крым. Больше, чем Кавказ, хотя всякий юг ей был мил.
Ричард говорит, что в Крыму хорошо думается. Там особое сочетание воздуха, светоносных потоков и ветра. Он любит говорить об этом возвышенно и образно, как это умеет он один. Ричард очень обеспокоен тем, что будет, когда его… – здесь он выражался неопределенно, избегая резких формулировок, – „уберут“. Он говорил об этом туманно, я успокаивала, как могла, но все же он сильно сокрушался о будущем, о том, что его наследием не смогут распорядиться как следует… И нужно ли все открывать профанам? Этот вопрос его тоже беспокоил, так как знание, попавшее в руки невежественных людей, может нанести большой урон не только этому делу, но и всему остальному. Я слушала его внимательно – чувствовалось, что эта проблема волнует его давно. А если я спрячу свои записи и рисунки? Пусть расшифровывают их через много лет, предложил Ричард. Я задумалась. А вы уверены, что их найдут? Найдут те, кому надо, был быстрый ответ. А кому не надо, пусть и дальше остаются в неведении.
Я не знала, что сказать на это… Вскоре мы перевели разговор на другую тему, но… – дальше вымарано.
Ричард вспоминал, как на него напали в Берлине, Севастополе. Он говорит, что непременно будет и третий раз.
Спросила – а четвертый? Но он ничего не ответил… Из чего я сделала вывод, что он об этом не думал… Или, напротив, думал (дальше зачеркнуто). Про Берлин он сказал, что этот человек напал внезапно. Но он его вроде бы узнал… Он напал с ножом, Ричард едва успел увернуться от него, лезвие ножа лишь рассекло воздух. Это было похоже на обжигающий лед.
Вчера мы долго спорили с Ричардом о том, что есть время и пространство. (Далее обрыв письма.) Мое завещание… о котором я скажу позже…»
В аэропорту ее схватил в охапку Андрей Деревянин и крепко прижал к себе, несмотря на окружающих.
– Господи! Как я переживал за тебя и как скучал!
Они поехали на квартиру знакомой художницы, где были уже ранее. Там они какое-то время сидели на маленьком балкончике, тесно прижавшись друг к другу.
– Переезжай сюда. Живи пока здесь.
Потом он рывком поднял ее и втянул в комнату.
– А теперь я ни о чем не буду думать! Только о тебе…
Глава тринадцатаяСюрпризы старого парка
Лишь очень немногие люди живут сегодняшним днем. Большинство готовится жить позднее.
Сколько лет Кира не ездила отдыхать? Пару раз летала в Анталью на самолете. Один раз – в Египет. А в Крыму она ни разу не была. Вот и представился случай. Билет был до Симферополя. Не успела она выйти из здания аэропорта, как ее обступили жадные таксисты: «Довезу куда хошь», «Дэвушка, садись со мной, не пожалеешь», «Дешево… куда надо?».
Кира с трудом протиснулась сквозь эту гогочущую толпу, которая накидывалась на каждого выходящего человека, видя в нем потенциального денежного клиента.
– Мне не надо… меня встречают… не буду… – сыпала словами Кира, проходя сквозь людское плотное облако.
Вырвавшись на свободу, она подумала, что нужно отойти подальше на пару кварталов – и там уже ловить машину.
Так она и сделала.
Шофер, сухой поджарый татарин лет пятидесяти, спросил:
– Куда?
– Ялта, – кратко бросила она. Кира решила подстраховаться и замести следы на случай, если за ней следят. И не ехать сразу в Феодосию. Сначала в Ялту, а оттуда уже в пункт назначения.