– Вспоминается «Арлекино» Аллы Пугачевой, который Гамлета уже который год играет для себя, – вздохнула Виктория Семеновна. – Сколько людей в нашей стране были вынуждены зарыть свой талант в землю из-за того, что родились не в то время! Жаль. Очень жаль.
– Но ведь некоторые, несмотря ни на что, все равно продолжали творить, – заметил Пашка. – Тайно, но делали то, к чему лежала душа.
– Интересно, что еще успел за свою жизнь написать Ярослав Морозов? – произнесла я вслух, не ожидая получить ответ от Виктории Семеновны или Пашки.
Но какие-то ответы дала справка, подготовленная нашим информационным отделом. Они ведь уже собрали что-то по всем художникам, представленным на сегодняшнем аукционе.
Ярослав Святославович Морозов происходил из очень богатой семьи, но всегда считался в ней белой вороной, или, как говорят англичане, черной овцой. Во-первых, он выбрал богемную профессию, наотрез отказавшись от карьеры военного инженера, причем и просто военного, и просто инженера, как все остальные мужчины предыдущих поколений и его братья. В их семье было несколько изобретателей, дед и отец женились на купеческих дочках, которые приносили в семью хорошее приданое, да и мужчины умели зарабатывать деньги и часто продавали свои изобретения. Ярослав же всегда противился любой дисциплине, конфликтовал с отцом, матерью, братьями, любил женщин, гулянки, был изгнан отцом из дома. Молодой человек быстро нашел богатую вдовушку, поселился у нее, но не забывал и про других женщин. Вдовушка его выгнала, но тут же нашлась другая женщина, которая его подобрала, и потом Ярослав неоднократно перебирался из одной постели в другую. В начале своей творческой деятельности он рисовал обнаженных женщин. Некоторые картины сохранились до наших дней.
Семья Ярослава Морозова эмигрировала из России примерно за полтора года до Великой Октябрьской социалистической революции. Отец был прозорливым человеком, старший сын после ранения вернулся с фронта, они обсудили ситуацию, возможные перспективы развития ситуации – и решили уезжать. Семье, как уже говорилось, принадлежали патенты, права на изобретения, имелись накопления, драгоценности, счета в зарубежных банках. Взять с собой дома, конечно, не представлялось возможным, но загородную усадьбу даже удалось продать. Далеко не все верили в возможную победу пролетариата. Два дома в Петербурге пришлось бросить. Но все члены семьи выжили и прекрасно устроились в разных странах Европы и США.
В России остался один Ярослав Морозов, который после известных событий 1917 года как-то быстро поумнел. Или просто семейная прозорливость сыграла роль. Он сразу же принял советскую власть, отрекся от семьи (может, тут фамилия сыграла роль? Может, среди Морозовых процент таких предателей больше, чем у носителей других фамилий?), клеймил родственников, придумывая все новые и новые истории про ущемление своих прав этими буржуями. И он сразу же изменил направление своего творчества.
Советская власть тоже приняла Ярослава Морозова. Такой типаж ей требовался – отрекшийся от родственников благородного происхождения, постоянно об этом говоривший, принявший новую власть и еще и активно изображавший ее на своих полотнах в нужном свете. Ярослав получил зеленый свет. По большому счету, в его жизни ничего не изменилось, кроме направления творчества. Теперь он вместо голых баб рисовал портреты представителей новой власти и картины с их участием, демонстрируя их, так сказать, человеческое лицо. От него осталось много картин «с детьми». Трудно сказать, была ли это идея самого Ярослава Морозова, или кто-то ему подсказал, что нужно изображать вождей пролетариата и просто государственных деятелей именно с детьми. Но Морозов специализировался именно на этом – и успешно.
Умер он в начале тридцатых годов своей смертью. В советские времена его картины выставлялись во многих музеях, по его творчеству писали диссертации, изучали в институтах, показывали подрастающему поколению. Но в последние годы, после того как советская власть прекратила свое существование, интерес к творчеству Ярослава Морозова, как и многих других художников, творивших примерно в одно время с ним, иссяк. Теперь не требовалось вывешивать репродукции картин с изображением Ленина (а уж тем более Сталина) в школах, институтах и прочих учреждениях. Статуи демонтировались, картины отправлялись в запасники, за их состоянием не следили и в случае пожара или затопления не спешили спасать, отдавая предпочтение другим. Реставрацией никто не занимался. Что-то было по дешевке продано, что-то просто исчезло в неизвестном направлении, что-то, не исключено, уже сгнило на какой-то помойке.
Судя по тому, что собрал наш информационный отдел, на сегодняшний день было известно о местонахождении тридцати двух картин Ярослава Морозова. Сюжеты некоторых повторялись, и я, ознакомившись со списком, не была уверена, того ли «Ленина с детьми» я сегодня видела или не того, который зарегистрирован официально. Фотографий к списку не прилагалось. Даже описаний не было, правда, названия говорили сами за себя.
– Почему к нему теперь проснулся такой интерес? – посмотрела на меня Виктория Семеновна.
Я включила диктофон, который у меня в кармане записал все прозвучавшие в Аукционном доме объяснения.
– Но это не объясняет интереса именно к Морозову, – заметила Виктория Семеновна. – Насчет советской живописи я все поняла. Но почему остальные картины продавались без особого ажиотажа, а как выставили Морозова, началась драка? Юль, наведайся к галерейщику.
– Думаете, скажет? Я хотела для начала узнать что-нибудь про умершего коллекционера. Или с дамами поговорить. Думаю начать с американки, а то уедет в свою Америку, и там-то ее найти будет гораздо сложнее. Даму с бриллиантами найдем. Пашка ее светлый лик, преображенный пластическими хирургами, запечатлел на камеру, имя и отчество знаем. Вот с третьей будет посложнее. Но раз на аукцион положено регистрироваться, попробую выяснить, кто такая.
– А имя американки ты знаешь?
– Кейт Боланд. Я слышала, как она себя называла сотрудникам Аукционного дома перед входом в зал. И парень к ней обращался «мисс Боланд». Иностранцы могут у нас селиться далеко не во всех гостиницах. Хотя могла разместиться в мини-отеле, тогда найти будет сложнее…
Однако судьба распорядилась иначе. Мне пришлось начать свое расследование с другого конца.
Глава 4
Позвонил Андрюша из Управления.
– Мы на кражу выезжаем, – сообщил приятель. – Присоединишься? Ребята только что звонили, сказали: не квартира, а музей. Я про тебя вспомнил. Не исключено, что хозяйка захочет, чтобы была сделана съемка, так сказать, независимой стороной.
Андрюша хохотнул. Я же подумала, что хозяйка, наоборот, может захотеть выгнать меня взашей. Но ничего, сориентируемся на месте.
В моей жизни уже неоднократно случались странные совпадения. Или мне просто помогает судьба, или высшие силы. Я начинаю заниматься какой-то темой – и сюжеты на эту тему будто валятся с неба. Появляется информация из самых неожиданных источников. Я знакомлюсь с новыми людьми, которые меня консультируют по интересующим вопросам.
Я спросила у Андрюши, что украли.
– Две картины. Больше ничего сказать не могу.
Андрюша продиктовал адрес, мы с Пашкой распрощались с Викторией Семеновной до завтра и рванули в сторону Московского проспекта, в один из «сталинских» домов.
При виде нас с Пашкой (в особенности Пашки в костюме и при галстуке) коллеги Андрюши открыли рты.
– Вы откуда? У вас все в порядке? – спросил знакомый оперативник. – Паша, где пиво?
– То, что было, выпил, – сказал Пашка. – Новую порцию еще не успел купить.
– Ребята, что случилось?! – посмотрел на нас другой коллега Андрюши.
Тут подъехал сам приятель и пояснил, что мы с Пашкой сегодня были на аукционе.
– Кстати, там все нормально прошло? – посмотрел Андрюша на меня.
Я пожала плечами.
– Тебя что-нибудь заинтересовало?
– Народ. Потом тебе покажем съемку. Может, узнаешь кого-нибудь.
– Как наших постоянных клиентов? – захохотал Андрюша.
В этот момент нас пригласили зайти в квартиру. Я увидела в коридоре большие сумки. Из одной торчали кабачки, в другой лежали огурцы, еще была корзина с грибами… Похоже, люди только что вернулись с дачи.
На кухне сидела заплаканная женщина лет сорока пяти, в спортивном костюме, в котором она, вероятно, ходит на даче. То есть это был простой спортивный костюм, в котором не следовало бы появляться на склонах Куршевеля. Никакой косметики, волосы давно следовало бы подкрасить, так как у корней уже проглядывал натуральный цвет, сильно «разбавленный» сединой. Где-то в глубине квартиры слышался голос мужчины, что-то объяснявшего по поводу картин.
Она сразу же обратила внимание на Пашкину камеру, потом узнала меня.
– Не надо снимать! Это же только новых воров привлекать! Увидят, что у нас еще есть, и заявятся! Если хотите, просто скажите, что у нас украли. Да, надо сказать! И в газете напишите, ладно? Вдруг кто-то вернет…
«Прочитав мою статью в «Невских новостях»?»
Кое-какие воры, конечно, читают мои опусы, но не думаю, что они способны кого-то подвигнуть на возвращение вещей бывшим хозяевам.
– Без вашего согласия никто снимать не будет, – сказала я вслух. – У вас остались фотографии украденного? Это поможет в поисках. И мы можем показать по телевизору только то, что украли, а не то, что у вас еще есть. И, наверное, лучше показать.
Женщина задумалась, потом закричала:
– Коля!
Мы все дернулись. Так вообще-то мужа в лесу можно кричать, если заблудилась, но не в городской квартире. Или кто-то из них плохо слышит?
Появился мужчина под пятьдесят, явно водящий дружбу с зеленым змием.
– Коля, посмотри, кто к нам приехал, – сказала женщина и кивнула на нас с Пашкой.
– Здравствуйте! – произнесла я. А что еще я могла сказать?
– Ой! – моргнул Коля, потом почесал голову.
– А вы можете приехать к нам завтра? – спросила женщина.