Софья, пока шёл торг, находилась на кухне и прислушивалась к разговору, но когда цифры зашкалили, не сдержалась и вошла в комнату. Увидев чемодан новеньких стодолларовых купюр, от изумления она широко раскрыла рот, и её правая рука судорожно потянулась к портрету Бенджамина Франклина.
— С кондачка этот вопрос не решается, — защебетала она, схватив гостя за руку. — Наш нынешний статус не позволяет вмешиваться в большую политику. Но мы должны посоветоваться, — широко размахивая руками, и прищуривая глаза, она артистично изображала предстоящие трудности, и в кураже ляпнула, не моргнув глазом: «Нам надо созвониться с Елисейским дворцом. Ситуация деликатная и решается сугубо конфиденциально».
— Вот это деловой разговор, — обрадовался адъютант, — сто тысяч хватит?
Лицо Софьи расплылось от счастья, она радостно закивала головой: «в тиши кабинета обсудим детали», — и потащила гостя на кухню, подмигнув мне «всё, мол, в порядке», выставленной ладонью правой руки подавая сигнал, чтобы я оставался в комнате. За собой она плотно закрыла дверь.
«Правильно мыслишь», — откуда-то сбоку прозвучал мужской голос. Я повернул голову на звук. Свадебное фото на стене преобразилось. Вместо Софьи в белом подвенечном платье прижавшейся ко мне перед дворцом бракосочетания, рядом со мной с букетом белых роз стоял улыбающийся гетман Мазепа. Я оцепенел, почувствовав через мгновенье, на правом плече властную руку князя Священной Римской империи.
— По государственному рассуждаешь, — похвалил князь. — Если в конституции страны нет права выхода, то его нет. А то сепаратизм весь мир захлестнёт. Галиция надумает отделиться. Татарстан, Сицилия или Бессарабия.
Свадебное фото издало пронзительный свист. Букет роз исчез. В руках гетмана блеснула булава. Она придала мощь его голосу:
— Куда покатится мир, если Бургундия побежит из Франции, Каталония из Испании. Если развалится Федеративная Германия. Соединённые Штаты если по швам лопнут. Та же Российская Федерация…
«Что?!» — я не верил ушам и глазам. Крепко зажмурился, протёр очки, глянул на фотографию. Гетман испарился, уступил место счастливой невесте.
Осознать очередные чудеса не успел — скрипнула кухонная дверь, и переговорщики вернулись в комнату. Салман светился. Он вежливо попрощался — я недружелюбно ответил сухим кивком головы, — и в сопровождении Софьи, источавшей неподдельное радушие, направился к выходу. Когда за гостем закрылась входная дверь, она кратко сообщила, не поделившись подробностями закулисной беседы:
— Предложение заманчивое, но рискованное. Нам оно не подходит.
Небрежно сказанными словами, она меня успокоила; и я не вылил на голову беспечной женщины, сунувшей нос не в своё дело, кипящую лаву оскорбительных шедевров русского языка, и не оценил угрозу, возникшую с появлением нежданного визитёра.
На другой день Софья исчезла, не соизволив объясниться прощальной запиской. Она иногда засиживалась у мамы, и если задерживалась, давала о себе знать. Телефон упрямо молчал, но вначале я не связал безмолвие с визитом вчерашнего гостя. Завершилась вечерняя программа новостей — телефон не подавал признаков жизни. Раздражение, постепенно накипавшее, достигло точки кипения. Я позвонил тёще и попросил подозвать Софью, надеясь услышать, что она полчаса как ушла и, стало быть, с минуты на минуты откроет своим ключом дверь.
В отдельные дни Клара Яковлевна страдала редким заболеванием, «ледяная неразговорчивость». Брякнула: «её нет», — и положила трубку.
«Стерва! — молча выругался я. — С вежливостью и дружелюбием она давно раздружилась».
Я прождал десять минут, ожидая услышать звук поворачивающегося замка, через силу сдерживая эмоции, перезвонил Стерве Яковлевне и вежливо поинтересовался:
— Клара Яковлевна, знаете ли вы, где сейчас ваша дочь?
— Не знаю, — отрубила она. — Не звони, я уже сплю, — и нажала на рычаг.
Утром, после волнительно проведенной ночи, звонков в милицию и больницу скорой помощи, пересилив нежелание разговаривать с холодной каменной глыбой, я позвонил тёще и дрожащим от волнения голосом проинформировал об исчезновении дочери. Пояснение, что впервые за шестнадцать лет брака Софья не ночевала дома, было необязательным, произнесенным лишь для того, чтобы Клара Яковлевна осознала: стряслась беда. Тёща без эмоций выслушала рассказ о безрезультатных поисках дочери, не издала ни единого звука, как будто речь шла о постороннем человеке, и лишь, услышав, что я намереваюсь обратиться в милицию с заявлением о пропаже жены, удосужилась открыть рот:
— Ты сам виноват в том, что она от тебя ушла.
Обухом по голове не так чувствительно. Первая реакция подсознательная, наказуемая уголовным кодексом Всевышнего: «лучше чтобы она оказалась в больнице» — не красит никого оказавшегося в подобной ситуации. Я тихо положил трубку. Куда и к кому направила она стопы — не столь важно, хотя легко прослеживается связь между появлением Салмана, ста тысячами долларов и её бегством.
Она не объявилась ни на второй день, ни на третий. Дни пролетали. Накручивая себя, накрутка стала самозащитой, я бубнил как автомат: «обратной дороги нет». Озлобляясь и ожесточаясь, — ненависть помогала справиться с болью — я привыкал к холодной пустой постели, и долгими ночами убеждал себя, зализывая ноющие раны: «Какой бы силы пендаль не нанесён самолюбию и мужской гордости, стойко переживём удар. Женщину, даже единожды предавшую, твёрдой рукой вычеркиваем из сердца. Что погубило Самсона, библейского героя Израиля? Слепая любовь к блуднице. Доверишься рукам и губам мастерицы и, блаженствуя, закроешь глаза, когда в минуту услады покажешь обольстительнице спину, трезубец в зад прилетит неминуемо».
…Душевная боль ослабевает, если в правильном направлении выпускаешь её наружу. Юрочка Дубовцев, старый и верный друг, кремень-человек, которого в спорах нередко упрекал я в отсутствии гибкости, когда поделился с ним, сказал твёрдо: «Чашу с ядом подносят только свои. Не надо себя жалеть. Мужская гордость не любит жалости. Как бы ни было тебе тяжело, вычеркни её из своей жизни». — Наши мнения, зачастую несовпадающие, были едины. Единожды предавший, обманет вторично.
Прошли неполных три месяца. Боль перебродила, перекипела, в какую-то ночь её прорвало, и как лопнувший гнойный нарыв, она вылилась на мятую постель молчаливой истерикой, и затихла. Я свыкся с одиночеством, перевернул разорванную страницу, уверовал в Гришин рассказ, поддался уговорам и согласился отправиться с ним за моря-океаны на поиск военной казны запорожцев. И тут Софья нежданно-негаданно воскресла, возникла, когда её перестали ждать.
Возвращение блудницы ничего не меняет. Дорога к дому односторонняя.
Тайная дипломатия
— Ты чего объявилась?! — спросил я, едва мы вошли на кухню, оставив Гришу наедине с газетой «Одесский вестник». — Проваливай к своему чеченцу!
— Ой, мамочка, роди меня обратно! Я и не подозревала, что муж мой ревнивец! — без тени смущения съязвила Софья и дерзко захохотала. — Я отсутствовала всего лишь три месяца!
Я опешил от наглости: она вымолвила это так легко и непринуждённо, как будто три месяца равнозначны трём невинным часам.
— Т-ты… — поперхнулся я, почувствовав, что земля уходит из-под ног. Кухня поплыла. Инстинктивно, пытаясь устоять на ногах, я упёрся правой рукой в пенал, а левой схватился за стол.
Софья испугалась, подхватила меня и быстро заговорила:
— Женечка, не волнуйся. Я вернулась домой. Живая и невредимая, — она усадила меня на стул, достала в кухонном шкафчике флакон с валерьянкой и от души накапала лошадиную дозу, охая и причитая, — слова её пролетали мимо ушей, запомнилось лишь, что она напугана и говорит искренне. Валерьянка — не лучшее средство для восстановления цвета лица, но в руках моей жены, точнее бывшей жены, она иногда делает чудеса. Через минуту-другую кризис миновал, речь Софьи начала доходить до сознания.
— Как увидела я эти злополучные доллары, разум помутился, — оправдывалась она, — и я признала суверенитет Чечни. Сам подумай, если ты генерал, то я генеральша, если ты президент, то я первая леди. А если ты праправнук Бонапарта и имеешь права на французскую корону, пусть даже гипотетические, то по аналогии, я — императрица. Конечно, это лишь в случае, если при благоприятно сложившейся ситуации, повторяю, гипотетически, тебя на бумаге признают императором, и ты войдёшь в список нынешних европейских монархов, реальной властью не обладающих. Ведь так? — тонко улыбнувшись, осведомилась она, удовлетворилась молчаливым ответом и довольно бодро продолжила. — Принцесса Диана совершает поездки в разные страны не только ради путешествий и развлечений. Позволено ли это мне? Вопрос спорный. А если об этом весьма настойчиво просят? — она выразительно потерла большим пальцем подушечку указательного пальца, напомнив, что настоятельная просьба обычно сопровождается большими деньгами. — Конечно, если ты самозванец, — сама с собой рассуждала она, осмотрительно поглядывая за реакцией бумажного императора, — то мой визит незаконен. Но если ты не очередной псевдо-Людовик Семнадцатый, не архиплут и не шарлатан, то почему бы мне ни помочь тем, кто об этом уважительно просит и приглашение подкрепляет цифрой с пятью нулями? Это бизнес, мой дорогой супруг, не более того…
— Ты от моего имени… Какое ты имела право? Я что-то не понимаю… Ты ездила в Чечню как императрица Франции? И признала её суверенитет?
— А что в этом особенного? Почему бы и нет, если за исполнение этой роли платят свободно конвертируемой валютой?! — недоумённо переспросила Софья и посмотрела на меня, как на умалишённого. — Заплати мне в два раза меньше, и я признаю тебя президентом России.
— Это мошенничество!
— Я оказывала гуманитарную помощь!
— Расскажите вы ей! — глазами показал я на стену, — если она поверит, поверю и я.
— И расскажу! — запальчиво заявила Софья, и демонстративно повернувшись к стене, бурно жестикулируя, пустилась в эмоциональный безостановочный рассказ о встречах с президентом Ичкерии Джохаром Дудаевым, его семье, поездках в горные сёла, разрушенные налётами российской авиации, о десятках тысяч убитых и раненых, и о беженцах, которым она оказывала моральную поддержку. — Несчастные нуждались в ласковом слове, и я, как могла, им помогала, — приторно звучал голос Софьи. — Им приятно было осознавать, что о них заботится жена наследника императорской короны. Если это им помогало, пусть так и будет. Кто-то из присутствующих в этой комнате, не будем указывать на него пальцем, — ехидничала она, — говаривал, что с четырьмя тузами на руках не пасуют. Случай тот же. Когда идёт карта, надо не пасовать, а заказывать игру…