«А что если… — пришла в голову шальная мысль пока она выдавала сольный концерт, — использовать полученную Софьей валюту для поездки в Америку? Хотя… Чёрт её знает, захочет ли она участвовать в благом деле».
Давление на уши нарастало. Софья рассказала о телеграмме, посланной на имя генерального секретаря ООН, а после слов: «Из резиденции президента я позвонила в Париж великому князю Владимиру Николаевичу…», — уши не выдержали и обвисли, а Софья, почувствовав, что полностью завладела инициативой, увлечённо рассказывала о поездке в Чечню.
«Придётся сделать её союзницей, иначе она станет помехой и наломает дров, — мыслил я, прикрыв глаза, — но согласится ли Гриша раскрыть женщине тайну Мазепы?»
— Ты можешь побыть на кухне одна? Мне нужно переговорить с Гришей, — прервал я нескончаемый монолог и уточнил. — Это мужской разговор.
— У тебя от меня появились секреты? — игриво поинтересовалась она.
— Да, — твёрдо подтвердил я, и встал со стула, жестом руки останавливая поползновение Софьи последовать за мной.
Скрип кухонной двери заставил меня обернуться. Потомок правобережного гетмана осторожно приоткрыл дверь. Вид его был растерянный.
— Можно войти?
— Входите, — раздался повелительный голос Софьи.
— Это правда? — недоверчиво спросил он, обращаясь ко мне, и указывая на газету.
— Вы сомневаетесь? — ответила за меня Софья и властным жестом приказала ему сесть на стул. Чувствовалось, поездка в Ичкерию пошла ей на пользу. Она быстро сжилась с ролью императрицы и не собиралась из неё выходить.
Гриша с оглядкой занял указанное ему место, и в ожидании пояснений вопрошающе смотрел на меня.
— Сейчас это не имеет никакого значения, — я медленно собирался с мыслями, намереваясь, не вдаваясь в подробности, коротко обрисовать ситуацию. — Для переговоров с герцогом Ришелье летом тысяча восемьсот седьмого года Наполеон тайно посетил Одессу. Последствия его визита сказались через девять месяцев. Физиологически монархи ничем не отличаются от простолюдинов и имеют те же инстинкты. У многих, как ты знаешь, были незаконнорожденные дети. Бонапарт — не исключение. В газете об этом написано. Но пойми, публикацией я не преследовал никаких целей: ни политических, ни рекламных…
— Позволь мне тебе не поверить. Дурень думкою багатіє[6].
— Гриша, — чуть не плача, остановил я его. — В наше смутное время, когда на каждом углу стреляют, нужны ли мне новые приключения?
Он расслабился и готов был уже согласиться. Мой голос звучал так нежно и доверительно, что любой проповедник, соблазняющий с телеэкрана атеистическую паству, несомненно, позавидовал бы и перенял интонации, тембр голоса, мимику и жесты.
Софья встрепенулась и, полураскрыв рот, изумлённо выкатила глаза. Именно с такой интонацией шестнадцать лет назад произнёс я: «Софа, ты выйдешь за меня замуж?» — после чего она разомлела (подробности опускаем) и пошла под венец.
— Вспомни, — вкрадчиво убеждал я Гришу, — лет десять назад были опубликованы исследования некоего французского врача, эндокринолога, доказывающего, что вторую половину своей жизни Наполеон страдал редкой болезнью… Название вот запамятовал. Суть её — в естественном гормональном перерождении мужчины в женщину. Этим врач объяснял его полноту, женственность фигуры, отёчные ноги, депрессию в моменты обострения болезни, и непоследовательные поступки, нехарактерные для него, в сражениях при Бородино и Ватерлоо… Когда после смерти Наполеона патологоанатом исследовал его тело, он обнаружил почти полную атрофию мужских половых органов. Как ты думаешь, для чего врач опубликовал результат своего исследования? В целях саморекламы? Или в поисках исторической правды? — устало завершил я и, опустив голову, тихо пробормотал себе под нос: «ну и денёк выдался».
— Мальчики, вы голодны? Приготовить вам что-нибудь? — спохватилась Софья, вспомнив, что на этой кухне провела лучшие свои годы. Она бодро открыла холодильник и от удивления замерла.
— Не густо. Божьим духом питаетесь, что ли?
Вместо ответа в уши хлёстко ударил дверной звонок.
— Сидите, — я нехотя поднялся со стула и, не наученный прежним опытом, что сперва надо глянуть в глазок, открыл дверь.
На пороге стоял адъютант генерала Дудаева, укативший три месяца назад вместе с моей женой. Я недовольно скривил лицо: встреча с нежеланным гостем не сулила приятных минут.
— Можно к Софье Михайловне? — без тени смущения поинтересовался пришелец.
— Во-первых, здороваться надо. А во-вторых, если вы к моей жене, то она в отъезде, — резко ответил я, закрывая дверь перед носом незваного гостя.
— Простите, — Салман выставил ногу, мешая закрыть дверь. — Вначале я хотел бы переговорить с вами. Дело государственной важности.
Он легко отстранил меня, бесцеремонно вошёл в квартиру, без спроса быстро осмотрел комнаты, на ходу бросив: «не беспокойтесь, это в целях вашей же безопасности», — на кухне сердечно поздоровался с Софьей и кивком головы с Гришей. Затем он воспользовался туалетом и в гостиной, когда мы остались одни, справился, является ли наш гость шпионом Москвы. Дожидаться ответа не стал. Ещё раз, извинившись за нежданный визит, он попросил о конфиденциальной беседе, обусловив её личной просьбой генерала Дудаева.
После каждой ли такой просьбы язык леденеет и примерзает к нёбу? Или внезапная растерянность парализовала мозг и заставила тело подчиниться внешнему управлению? Подчас обстоятельства выше нас. Ной также не рассуждал, когда Всевышний приказал ему соорудить ковчег и со всей челядью добровольно запереться под домашний арест. Его сыновья и невестки могли бы возмутиться и отказаться от добровольного спасительного заточения — вне ковчега у каждого наверняка были друзья и подруги… Грешные и не очень… Младенцы, едва появившиеся на свет, весь грех которых состоял в том, что они исправно, раз двадцать на день пачкали постель «детскими неожиданностями». Но не возопили же они к Господу с мольбой о спасении. Не разделили с невинными младенцами печальную судьбу человечества. С безразличием отвернулись от них, расслабились и, не попрощавшись с друзьями, молча вошли в ковчег и поплыли по течению, отдавшись воле Творца.
За тридцать секунд пока Салман произносил приветственный монолог, я не мог пролистать в памяти историю человечества. Но инстинкт самосохранения, приобретённый от Ноя и его потомков, — «попав в переплёт, расслабься и действуй спокойно, по обстоятельствам» — сквозь толщу веков дошёл и до Евгения Ривилис. Шок прошёл. Язык оттаял и зашевелился. Я немедленно этим воспользовался:
— Секретная беседа не любит свидетелей.
— То, что знают трое, нельзя сохранить в тайне, — согласился Салман.
Я зашёл на кухню и, попросив Софу и Гришу разговаривать тихо и не высовываться, плотно закрыл кухонную дверь. Вернулся к гостю, когда он перекладывал пистолет из одного кармана в другой.
— Не волнуйся, — сказал он, поймав обеспокоенный взгляд. — Пистолет заряжен холостыми патронами.
После безумной просьбы трёхмесячной давности признать независимость Ичкерии, ставшей причиной разлада в моей семье, я мог ожидать от него любого подвоха, включая приглашение самому посетить столицу Ичкерии.
«Праправнук Бонапарта должен дополнить список мировых лидеров, наряду с Гамсахурдиа и Жириновским, посетивших в трудные дни генерала Дудаева, — бодрился я, не отводя глаз от оттопыренного кармана воинствующего гостя, в котором затаился пистолет с якобы холостыми патронами, и кисло шутил, мысленно обнадёживая себя. — Фото Евгения Ривилис, одетого в чеченскую национальную одежду, пожимающего руку генерала, займёт достойное место в экспозиции грозненского историко-краеведческого музея».
— Пистолет — это часть национальной одежды, — успокаивал Салман. — На свадьбах у нас принято стрелять в воздух.
«Кто вторично поверит его сладким речам? Это дымовая завеса, под прикрытием которой шустрый чеченец вернулся за Софьей». Я напряжённо сжал губы, сожалея, что бутылка выбрала для самопожертвования мостовую. Пистолет напоминал о себе, и я подумал, что бутылка совершила бы подвиг, разбившись об голову адъютанта.
Гость, похоже, умел читать мысли, но владел русским языком недостаточно хорошо и буквы складывал медленно. Схватив ключевые слова начала фразы, он не дочитал до конца, и на родной язык перевёл мысль неточно. Кивком головы Салман указал на разбитое стекло:
— На вас было покушение?
— К делу это не относится, — досадно сморщился я. — С чем пожаловали на этот раз?
Салман встрепенулся и торжественным тоном объявил:
— Президент Чеченской Республики предлагает вам пост чрезвычайного и полномочного посла Ичкерии во Франции.
От изумления я застыл и приоткрыл рот, не зная, что и сказать по этому поводу. Не обращая внимания на обалдевшего и растерянного собеседника, Салман возбуждённо затараторил:
— Мы зажаты между Грузией и Россией. О нас забыли! Мы никому не нужны! Ельцин объявил нам войну! Бомбит города и сёла! А Европа занята боснийской проблемой! Где справедливость? Америка твердит о правах хорватов в Сараево, а у нас — бушевал Салман, — с молчаливого одобрения Клинтона права человека нарушаются ежечасно.
— А я здесь при чём? — сохраняя вежливость, прервал я не в меру разошедшегося адъютанта.
— Как при чём?! — искренне изумился Салман. — Вы уважаемый и авторитетный человек! В ваших жилах течёт кровь императора, — он вознёс к небу обе руки, призывая Аллаха в свидетели. — К вашему мнению прислушаются. Вы обязаны расшевелить ООН! Четыреста лет чеченцы сражаются за свою независимость.
— Не такой это уже большой срок. Женщина с мужчиной воюет дольше. Пять тысячелетий. Если верить Библии, — миролюбиво улыбнувшись, пошутил праправнук. — И вот ведь совпадение, самое сильное оружие у противоборствующих сторон находится меж ногами.
Салман изумлённо вскинул брови, усмехнулся, воинствующий пыл погас, и как будто с первым вопросом решено и чемоданы, собранные в дорогу, стоят в коридоре, дожидаясь рук, которые понесут их к автомобилю, тихим голосом многозначительно добавил: