— А Евстигнеев! — восторженно воскликнула Софья. — Эпизод, но как он его сыграл!
Беседуя, мы неторопливо дошли до железнодорожного полотна, пересекающего Среднефонтанскую, быстро пересекли шпалы, прошли мимо ликёроводочного завода. Увлёкшись разговором, я напомнил Софье о судьбе белоэмигрантов, поверивших пропаганде большевиков и вернувшихся в Россию:
— Они оказались меж двумя наковальнями. Офицеров расстреляли в порту, солдат отправили умирать в сибирские концлагеря.
— М-да, — печально согласилась Софья, нежно взяв меня под руку, — кровавая эпоха была. Никого не пожалела диктатура пролетариата.
— Диктатура или тирания — один хрен.
— Ну, да. Не пожалела. В царские времена репатриантам повезло больше. Под Одессой, в сёлах, расположенных вдоль Куяльницкого и Хаджибеевского лиманов, живут потомки запорожцев, после запрета Подпиленской Сечи записавшихся в Черноморское казачье воинство. Казаки участвовали в русско-турецких войнах, отличились при штурме Хаджибея и Измаила. В награду за воинскую доблесть Екатерина Вторая позволила им основать в прибрежных степях селения-форпосты. Нынешнее село Нерубайское — одно из них. Там, кстати, поселились казаки-эмигранты, вернувшиеся в Малороссию после ликвидации Задунайской Сечи.
— Откуда такие данные?
— От Гриши. Он познакомился с охранником санатория «Куяльник», потомком запорожцев, его родственники более ста лет живут на Западном побережье Америки.
— Ничего себе! — изумился я пронырливости Дорошенко.
— Охранник работает по скользящему графику: сутки через трое, — откровенничала Софья. — Когда он отдыхает, Гриша заезжает к нему в Нерубайское и застольем скрепляет дружбу.
— Ну и пройдоха! — воскликнул я с восхищением.
Кивком головы Софья согласилась с характеристикой ловкача. Похвала подтолкнула её продолжить рассказ.
— Он кое-что разузнал. Охранник рассказал, что в Задунайской Сечи, жило три брата. После ликвидации Сечи старшие братья помыкались на чужбине и в середине девятнадцатого века осели в Причерноморье. Охранник — потомок одного из них. А самый младший брат оказался упёртым — не пожелал служить царю и уехал в Америку.
— Понятно… — процедил я сквозь зубы. — Ход Гришиных мыслей ясен. Они переписываются?
— Кто «они»? — уточнила Софья.
— Охранник и заокеанские родственники.
— Не знаю. Охранник проболтался, что весной сорок четвёртого, когда фронт подошёл к Одессе, его дедушка оставил семью и ушёл с румынами.
— Он сотрудничал с оккупантами?
— Кто теперь скажет правду. Он долго кочевал, пересёк океан и перебрался к американской родне. В семидесятых, при Брежневе, он восстановил связь с сыном.
— Отцом охранника?
— Какой ты догадливый.
Не спеша, через Привокзальную площадь мы вышли к стоящему в лесах зданию афонского подворья. Поговаривали, что после капитального ремонта, восстановления крестов на куполах и освящения храма, в нём в третий раз откроет двери Свято-Пантелеймоновский мужской монастырь.
«Не мешало бы Грише туда перебраться», — подумал я, вспомнив заметку в газете, что, не дожидаясь окончания ремонта, несколько монахов Свято-Успенского мужского монастыря оборудовали себе там кельи. Настроение испортилось, когда подтвердилось, что Гриша ведёт с Софьей доверительные беседы, и она в курсе всех его дел. Сохраняя невозмутимость, я поинтересовался:
— Охранник контактирует с заокеанскими родственниками?
Софья недоуменно пожала плечами и странно улыбнулась, усиливая возникшее подозрение.
«Ограничиваются ли они беседами?» — укололо сердце недоброе предчувствие.
До Софьи дошло, что она наговорила лишнее; она сменила тему и оживлённо заговорила об искусственном оплодотворении, — я слушал её невнимательно, переваривая новую информацию. Так мы дошли до угла и пересекли Ришельевскую. Зашли в подъезд. Мусорная гора выросла и переросла в горный хребет. Дворовые кошки пресытились пищевыми деликатесами и с душевной щедростью, возможной только при изобилии, пригласили к трапезе приятелей из соседних дворов. Веселье было в разгаре, случайные прохожие участников пиршества не спугнули. Мы молча пересекли двор, поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. Несмотря на позднее время, Гриша отсутствовал.
— Дорош предупредил, что заночует в санатории, — пояснила Софья.
— То, что ты раскопала, весьма интересно. Ты, как заправский детектив. Шерлок Холмс в юбке, — скрывая волнение, польстил я, и с еле заметной ухмылкой поинтересовался. — Когда тебе удалось его расколоть?
— Вчера, перед твоим приходом.
«Действительно, — быстро прикинул я, — был у них вчера шанс пообщаться. Я ушёл с работы часа в два, заехал к Дубовцеву. Как обычно, сразились в шахматы. Перед приходом Светы вышли на улицу и славно прошлись по городу». — Я припомнил бары, посещаемые «на пятьдесят граммов», на Конной, Большой Арнаутской и дважды на Ришельевской. — «Софа права: домой я вернулся часам к восьми, и у них было достаточно времени для доверительного общения».
Софья зашла в спальню. Я последовал за ней, сел на кровать и пока она переодевалась, вслух рассуждал, ненавязчиво подталкивая к откровениям.
— Допустим, Гриша рассчитывает, что дедушка охранника, если он ещё жив, поможет ему обнаружить следы Миссурийской Сечи. Дедушка перебрался в Америку в середине двадцатого века. Его легендарному дяде, по всем раскладам в то время было бы, — я запнулся, подсчитывая возраст одного из основателей Миссурийской Сечи, — лет сто пятьдесят. Поскольку, он не библейский долгожитель, то умер значительно раньше. У него остались наследники. Так?
— Наверное. — Софья, занятая своим гардеробом, отвечала скупо, но я неумолимо гнул свою линию и переспросил:
— Что Гриша говорил? Охранник поддерживает контакт с американскими родственниками?
— Спроси, что-нибудь полегче. Я не Мата Хари, чтобы… — Софья запнулась, подыскивая сравнение.
Сердце кольнула догадка: «чуть не проговорилась — чтобы в постели с любовником выведать все его тайны». Хриплым, дрогнувшим от волнения голосом, я выкрикнул:
— Чтобы что?!
Софья удивлённо глянула на меня и, не колеблясь, вонзила в сердце кинжал:
— Чтобы через постель выведать все его тайны.
«Угадал! — резкая мысль больно ударила в голову. — Вот сука!» — Я выскочил в ванную, открыл кран с холодной водой, и несколько минут простоял возле умывальника, охлаждая лицо, и утешая себя уговорами: «Потерпи месяц-два. Скоро мы от неё избавимся. Ждать осталось недолго».
Коммерческое предложение, полученное через два дня после посещения «Хаджибея», придавало силы. Боясь сгладить, я старался не думать о нём, — авантюрный план пугал и привлекал, — но если всё произойдёт так, как задумано и обещано, то все нынешние проблемы исчезнут. Тю-тю, Софья, Гриша, Стерва Яковлевна, Салман, тю-тю… Большой привет вам из-за бугра. Софью немного жаль. Мифический клад взбудоражил ей голову. Ради его получения, не задумываясь о последствиях, она вцепилась в Гришу и сорвалась с катушек. Но какими бы возвышенными были мотивы гетмана, составившего странное для восемнадцатого века письмо-завещание, к ней завещание не относится; нельзя отказываться от спокойной, устоявшейся семейной жизни и отправляться неведомо куда на рискованный поиск сказочного сокровища.
— Правильно мыслишь, — откуда-то сверху похвалил сиплый голос.
Я поднял голову. В зеркале глядело на меня невесть откуда появившееся улыбающееся лицо Петра Первого. Царь хитро подмигнул. Я крепко зажмурил глаза, и когда раскрыл, увидел в зеркале растерянное лицо Евгения Ривилис. Меня трудно было уже чем-то удивить, и я как должное воспринял бы в своей спальне распустившую волосы вторую жену Петра, его военный трофей и сексуальную рабыню Марту Самуиловну Скавронскую, которая во славу всех сексуальных рабынь стала императрицей, Екатериной Первой. Или Жозефину, первую жену Бонапарта, умевшую делать его счастливым. Ах, сладкие мечты и милые грёзы! О, женщины! Что делаете вы с сыновьями Адама? Мысль о пленительной и щедрой на любовь Жозефине, владевшей секретами покорения мужских сердец, вдохнула новую жизнь в наследника Бонапарта. Раскрылась широко дверь, из санузла вышел импозантный мужчина с профилем Наполеона, но всё же чем-то похожий на Евгения Ривилис. Его пышные усы грозно шевелились. В спальне Бонапарта-Ривилис встретило угрюмое лицо Софьи.
— С чем ты явился? — строго спросило лицо.
Холодный приём вылечил от раздвоения личности.
— Ты нужна Грише, как средство передвижения. Где твоя проницательность? Он хочет через охранника завязать контакты с его американской роднёй. В Америке он тебя кинет, без тебя займётся поисками казны. Неужели ты ещё не раскусила его? Пока не поздно, одумайся!
— Если это было бы так, он бы не поделился со мной, — возразила Софья.
— Тебе он сказал одно, мне — другое. Лукавит Гриша, виляет хвостом. Зря ты ему доверилась.
Софья усмехнулась и язвительно спросила:
— Это ты говоришь мне? Ты в здравом уме? Ты ж ему сам доверился, — пристыдила она и в ответ услышала гробовое молчание.
В бесполезном споре последнее слово принадлежит женщине.
Коли пани б'ються — у холопів чуби тріщать
Прошло три дня. Желания видеться с Софьей не было. Дома я появлялся часам к шести, хотя мог бы приходить пораньше, — производство дышало на ладан, и работа Вычислительного центра сводилась к обслуживанию бухгалтерии. Всё шло к тому, что некогда преуспевающая фирма скоро протянет ноги и пополнит список предприятий, чьё оборудование изрезали на металлолом. Несмотря на массовые сокращения, программисты оставались неприкасаемыми. Ряды привилегированного сообщества редели естественным образом за счёт коллег уехавших или собирающихся уехать в дальнее зарубежье. После обеда немногочисленные кодировщики за неимением работы играли в преферанс, и проигрыш оплачивали домашним виноградным вином. Ах, Одесса! Дивный город ста языков и ста народов! Зачем в поисках счастья уезжать в дальние дали, где нет жареных бычков, молодого вина, женщин с колдовскими глазами и моря, которое пахнет йодом?