— Факты есть, — с горячностью возразил Гриша. — Отец мой в пятидесятые годы в Киеве работал, в Центральном архиве. Из Центрального государственного архива СССР в Киев переслали запрос из Лондона о наследниках черниговского полковника Павла Полуботко. Они переправили запрос в Чернигов, а те ответили, ничего, мол, не знаем. Недолго думая, ответ черниговских архивистов по инстанциям переслали в Лондон. Когда спохватились, изменить что-либо, уже было поздно. В шестидесятом году Никита Хрущёв, посещая Лондон с официальным визитом, поинтересовался у тамошнего министра финансов: «Когда вы вернёте деньги запорожских казаков, которые на сохранение вам положил сын Павла Полуботко?» — Тот лукаво улыбнулся и развёл руками. Ничего, мол, не знаем.
— Допустим, ты прав. Но тем более, как из лондонского банка казна могла попасть в Америку. Да ещё и на Миссури. Бред какой-то.
Гриша разгорячился, выскочил из стола и, бурно жестикулируя, закричал:
— Вовсе не бред! Не смей так говорить!
Я с удивлением посмотрел на него, широко раскрыв глаза, слегка приподнял плечи и недоуменно развёл руки ладонями вверх, мол, «что бы это значило?»
Гриша опомнился, виновато улыбнулся и с самоиронией в голосе заявил: «Что это, вдруг, я так разнервничался?» — он сел за стол и, как ни в чём, ни бывало, пояснил.
— Орлик не дурак был, чтобы класть все яйца в одну корзину. Он не доверял англичанам, и положил в банк только казну, привезенную Полуботко. А ведь у него хранилась ещё казна, вывезенная Мазепой.
— Это уже ближе. Куда же она подевалась?
— В этом то весь вопрос. Со второй половины восемнадцатого века европейцы активно осваивали американские земли. По прошествии времени трудно сказать, в чьей голове, — Гриша зачем-то почесал свою голову, — когда в Добрудже закрыли последнюю Сечь, возникла идея создать на американских просторах новую вольницу. Часть казаков подалась общему настроению, и отправилась за океан. С собой они захватили казну Задунайской Сечи, вывезенную Мазепой, присмотрели пустынное место в районе Миссури и начали обживаться. К несчастью, между северными и южными штатами разгорелась Гражданская война. Поселенцы припрятали золото и примкнули к северянам. Воспользоваться казной, захованной до лучших времён, казаки не смогли, многих перебили в сраженьях. Такая вот печальная вышла у нас история.
Ужин закончился, но мы не вставали из-за стола. Гриша выглядел победителем. Он полагал, что сумел убедить меня, и рассчитывал, что теперь уж точно я оставлю Нью-Йорк, и отправлюсь с ним на Миссури. Моё же молчание вызвано было ожиданием Гришиного рассказа о знакомстве с охранником санатория «Куяльник», и о его американской родне. Если он искренен, сам расскажет всё что знает о Миссурийской Сечи, без наводящих вопросов и вытягивания из него жил. Гриша не выдержал и заговорил.
— Ну как, убедил я тебя?
— Красивая история. Грустная и романтическая. Казаки были хорошими воинами и зачастую небескорыстно, как у нас сейчас говорят, нанимались в наёмники. Воевали с ханом и за хана, с султаном и за султана, за и против польского короля. Год на год не похож. С соседями жили мирно и во вражде. Впрочем, так жили все народы и государства.
— Ну и что? — спокойно согласился Гриша. — Все союзы и договора временные, вечного ничего в мире нет. А царь? Воевал в союзе с немцами и против них. То же самое можно сказать про французов и англичан. Вечная дружба бывает лишь на бумаге, пока царь, король или гетман не отправился с ней в туалет.
— Значит, казаки во время Гражданской войны в США воевали на стороне северян, — тихо повторил я, ожидая услышать рассказ об охраннике санатория.
— Поедем! — приободрился Гриша, посчитав уговоры законченными. — Видишь, всё сходится.
— Нет, Гриша, не всё. Протяжённость Миссури почти две с половиной тысячи миль. Не перекапывать же в поисках клада всё побережье по обе стороны реки! Нечего мотаться в ожидании того, когда у духа гетмана появится праздничное настроение. Если он действительно выбрал меня, как ты говоришь, в качестве твоего проводника, то пусть чётко укажет место захоронения клада. Хватит дурить голову. А то ты мне и о Париже когда-то вякал. Помнишь? — Гриша виновато скривил лицо и молча развёл руки. — Достаточно того, что мы выполнили просьбу гетмана, бросили Украину и рванули в Америку. Но, послушай, иную версию. Я ведь тоже время зря не терял. О Батурине слышал, небось? Тебе это слово говорит, о чём либо?
— Город в черниговской области, расположен на берегу Сейма. Основан в тысяча пятьсот семьдесят пятом году польским королём Стефаном Баторией, — как прилежный ученик, бодро отбарабанил Гриша. — Я был там несколько раз. Славный городок, столица последних гетманов. Включая Разумовского.
— Гриша, почему ты зациклился на зарубежье? Не могли казаки увезти всё с собой. Не рискнули бы. Единства среди них никогда не было. Гетман был выборный. Не все казаки ему подчинялись. Многие считали его чужаком, подыгрывающим то Москве, то Варшаве. А вольница, на то она и есть вольница, каждый — сам себе дурень, каждый сам себе атаман. Поэтому и гетманов было два, один левобережный, другой — правобережный.
— Була така приказка, де два українці, там три гетьмани[13], — вклинился Гриша. Его оппонент даже не улыбнулся, только повысил чуть голос.
— Вот моё мнение: какая-то часть казны захоронена в Батурине. Мазепа безвылазно жил там до приближения войск Карла Двенадцатого. И заметь, граф Разумовский, фаворит Екатерины Второй, назначенный Катькой гетманом Украины, поселился не в Киеве, а в Батурине. Годами не покидал городишко. Стерёг майно[14]. Там и помер.
— Пройденный этап, — Гриша сморщил лицо и сердито махнул рукой. — Я с Батурина начинал. Все места объездил. Даже на причерноморских лиманах был, «Куяльницком» и «Хаджибеевском». — Гриша замолк, открыл последнюю бутылку пива и разделил поровну. — По-братски. — Он глотнул пиво, опустил взгляд, и принялся плести словесные кружева. — Так случилось, что я не мог сказать тебе раньше. Одно время между нами возникло недопонимание, ты извини, уж. Я боялся, одним словом… чёрная кошка пробежала…
Гриша говорил бессвязно. Я не прерывал его, чувствуя, что нужные слова даются ему тяжело, и чтобы не сбить эмоциональную волну, малыми глотками цедил пиво. Наконец, Гриша добрался до главного.
— Я познакомился с потомком запорожских казаков.
— Вау! — воскликнул я, широко раскрыв глаза и делая вид, что впервые слышу о сногсшибательной новости.
— В Задунайской Сечи жило три брата. Когда Сечь ликвидировали, двое вернулись на Родину. А третий уехал в Америку. Теперь ты понимаешь, что я не с бухты-барахты заговорил о Миссурийской Сечи?
— Продолжай, выводы сделаем позже.
— В общем-то, я уже всё сказал, — внезапно он оборвал сам себя.
— Подробнее о твоём новом знакомом, — попросил я, почувствовав, что Гриша скомкал рассказ.
— Фамилия его Головатый, Василь, — допив маленькими глотками пиво, сообщил Гриша. — Дед его, по-видимому, был полицаем. Во всяком случае, Василь не объяснил, почему при приближении фронта дед бросил семью и удрал в Румынию. Не суть важно, как ему удалось обмануть иммиграционное ведомство и легализоваться в Америке. По многим странам он поколесил, пока то ли в пятидесятом, то ли в пятьдесят первом, прибыл в Америку. Главное не это. Он разыскал кого-то из дальней родни, приехавшей в Америку перед Гражданской войной. Это он сообщил, когда в начале семидесятых, уже при Брежневе, дал о себе знать — все думали, что дед погиб, пропал без вести. Списался с женой. Звал насовсем. Наобещал золотые горы. Через иностранного туриста на всю семью приглашение передал. Бабка плоха была — ехать не пожелала. А отец Василя решил съездить в гости. На разведку. И остаться, если всё будет, как дед написал. Таков план был. Приступил он к оформлению документов, и тут завертелось такое — всю семью на уши поставили.
— За что?
— За деда. КГБ взяло отца Василя за жабры. Не в том смысле, чем его отец в Америке промышляет; напомнили о его сотрудничестве с румынскими оккупантами, припугнули, что его отец — военный преступник и подлежит суду. Промурыжив несколько дней, сменили тему, поинтересовались, рассказывал ли он о золоте Мазепы, вывезенном запорожцами для создания Миссурийской Сечи. Тот удивился, говорит, я, мол, ничего об этом не знаю. А они не верят ему. И стращали, и слащали. Кончилось тем, что попал он в психушку. Видения начались. Типа шизофрении. Голоса слышал. А из психушки одна дорога — на кладбище. Кагэбисты, когда отец Василя попал в больницу, на дому обыск произвели, всё перерыли, обшарили миноискателями огород, стены. Бабку, она не вставала с постели, чуть ли не до смерти замучили вопросами разными. Напоследок забрали американские письма от деда и велели домочадцам держать язык за зубами. Бабка долго не прожила — померла после задержания сына.
— Ну, так сейчас же другое время! Советский Союз рухнул. Эмиграция разрешена. В чём проблема?! Самый раз воссоединиться с семьёй!
— Если бы всё так легко решалось, мы бы здесь не сидели. У Василя нет связи с американской роднёй. Даже адреса нет, всё кагэбэшники отобрали. Что он от отца слышал, то и рассказал мне. В том числе, назвал имя и фамилию деда. Иван Головатый. Его нам надо искать.
— А как? Ты хоть знаешь, как по-английски его фамилия пишется? Может он не только фамилию, но и имя поменял. Иван Джоном стал.
Гриша печально вздохнул.
— То-то и оно. Если бы знал, проблем никаких не было бы. Василь даже адрес примерный назвать не сумел. После ареста отца связь с дедом прервалась. Вроде бы дед жил в маленьком городке на берегу большой реки. Кроме Миссури, ты ещё какую-нибудь великую реку знаешь?
— Миссисипи. Миссури её правый приток.
— Блин! — взвился Гриша и схватился за голову. — И ведь тоже на букву «эм» начинается.
— Не только. Совпадают первые четыре буквы, «мисс».