— Что дурного ты в этом нашла? — сыронизировал я. — Лучшее украшение секретарши — неподдельная скромность, широкое декольте и полупрозрачное платье.
Софья, ставшая в Мэриленде образцом нравственности, кипела от негодования:
— Рузвельт изменял Элеоноре со своей секретаршей. Он даже упомянул её в завещании. А первая леди была увлечена романом с Лорен Хикок и сквозь пальцы смотрела на увлечения мужа.
— Элеонора Рузвельт была лесбиянкой?
— Ну и что?! — визгливо вскрикнула Софья. — Тебя это удивило? Кому какое дело?! Не надо никого осуждать и без спроса лезть в чужую постель. Чем Клинтон хуже любимца Америки Франклина Делано Рузвельта? — разволновалась Софья. Лицо её покраснело. — Ни-чем! Сделали из него клоуна. Подумаешь, поимел разок практикантку! Нечего пятому размера бюсту вешаться на шею женатого мужчины!
Она распсиховалась и, не понимая, что же так сильно её задело, я спешно сменил тему, постаравшись придать голосу добродушие и миролюбие:
— Что делать… Это Америка. А в Европе иные традиции. Фавориты и фаворитки, а по-нашему, любовники и любовницы, руководили царями и королями. С амвона церкви звучало: «не возжелай жены ближнего», и под эти песни божьи помазанники плодили внебрачных детей. Один из них, — широкой улыбкой расплылся праправнук Бонапарта, — красуется перед твоими глазами. Сам кардинал Ришелье, давший обет безбрачия, волочился за широкой юбкой Анны Австрийской. Он под ней прятался, когда без предупреждения король Франции заходил в комнату своей жены.
— А где он должен был прятаться? Женский гардероб обходился тогда без трусиков, — хихикнула Софья. — Панталоны появились в конце восемнадцатого столетия. — Упоминание о развратнике-кардинале её развеселило и, забыв о вспышке гнева, тоненьким голоском игриво она принялась напевать куплеты из мюзикла «Три мушкетёра», прославлявшие любовные подвиги первого католика Франции.
Кардинал был влюблён
В госпожу Д'Огильон.
Повезло и ему…
Откопать шампиньон.
Она запнулась. — Дальше не помню, — сменила она игривый тон на серьёзный, — ты оказался прав. Линда ухватилась за слова Полы, пригрозившей, что подробно опишет клинтоновское чудовище, а затем её адвокаты потребуют сфотографировать пенис Клинтона, и как вещественное доказательство правоты её слов, предъявят фото на судебном процессе. Линда надумала подложить Клинтону убийственную подляну.
— Какую? — спросил я настороженно.
— Предложила Монике незаметно сфотографировать пенис Клинтона. Этим, сказала Линда, она свяжет его по рукам и ногам, и гарантировано получит работу в Белом доме. Моника решительно отказалась. Но Линду не остановить. Она неустанно повторяет с ненавистью и злобой: «Руками этой сучки я свалю его». Линда хочет любой ценой получить фото и дорого продать адвокатам Полы Джонс.
— Тебе надо расстаться с ней, как можно скорее. Если разгорится скандал, он и тебя заденет. Студенческая виза давно истекла, разрешения на пребывание в Штатах у тебя нет. В этом ничего страшного нет… Разве что, вышлют из страны. Но тогда на десять лет тебе запретят въезд в Америку, и все планы об искусственном оплодотворении — коту под хвост. Возвращайся в Нью-Йорк, выходи замуж за Леонида Невелева. Легализуйся. Начнём жизнь заново.
— Женечка, — в приливе нежности Софья назвала меня прежним именем, ты знаешь мой упёртый характер. От задуманного не отступаю.
Зашедший в тупик разговор, прервал телефонный звонок. Милочка Немировская, соученица по колледжу, искала, кому продать два билета на бродвейское шоу.
— Билеты недорогие, — уговаривала Милочка, — со студенческой скидкой сорок долларов за билет. Сделай своей даме сердца новогодний подарок. Это нечто невероятное. Лет десять, если не больше, на «Мисс Сайгон» полный аншлаг.
Софья согласилась легко. Я перезвонил Милочке, она воодушевилась — нелегко за день до спектакля продать билеты на бродвейское шоу, — и, удерживая рыбку, зацепившуюся на крючок, предложила через час встретиться:
— Мы едем смотреть праздничную иллюминацию итальянских районов Бей-Риджа. В машине ещё есть два места. Если хотите, присоединяйтесь. Мы за вами заедем. Заодно вручим билеты.
Нет семьи в Бруклине, хоть однажды не заглянувшей в рождественские дни на электрическое шоу, разыгрываемое в палисадниках богатых домов на Десятой авеню, где оживают механические музыкальные куклы, с детства узнаваемые персонажи известных сказок. Софья восхищалась, очарованная гирляндами огней на кустарниках и деревьях, и без устали фотографировала.
Казаки в армии северян
Нью-Йорк в рождественских огнях. Кому не посчастливилось окунуться в новогоднее электрическое зарево Манхэттена, тот считай, ничего не видел. Я всегда с гордостью говорил так об августовской Одессе — теперь с восторженным упоением о Таймс сквер и Рокфеллер центр в рождественские дни.
Шоу «Мисс Сайгон» закончилось в одиннадцать вечера — мы вышли на залитый огнями Бродвей, потрясённые музыкой, декорациями, светоэффектами, и захватывающей игрой актёров, заставившей забыть мир, существующий вне театральной сцены. А когда, медленно вращая лопастями, на сцену, превратившуюся по замыслу режиссёра в крышу американского посольства в Сайгоне, приземлился вертолёт, под грохот оружейной стрельбы забрал американских морских пехотинцев и, вращая лопастями, медленно взлетел, оставив на сцене теперь уже вьетконговского Сайгона брошенных вьетнамских невест, у зрителей невольно перехватило дыхание. Слёзы выступили на глазах…
Новый 1998 год встречали вдвоём. Под скандирование двухсоттысячной площади, отсчитывающей последние секунды старого года, когда на Таймс-сквер опускался новогодний шар, разлили по бокалам шампанское. В четверть первого Софа позвонила маме — в Одессе уже наступило утро — поздравила её с Новым годом, и в ответ услышала жалобы на больное сердце, маленькую пенсию и отсутствие медикаментов. Софа расстроилась и обещала ежемесячно высылать сто долларов.
Через час позвонил Гриша — он работал на бензоколонке в штате Небраска. Софья взяла трубку, и Гриша ахнул, услышав её голос. Софья сидела возле меня, и я отчётливо его слышал. Он поздравил с Новым годом и посетовал, что ничего пока не может сказать. Украинцев-старожилов, чьи американские корни уходят в девятнадцатый век, найти не удалось. Дух гетмана затаился. Это означает, говорил он, что здесь ловить нечего, и надо перемещаться на север вдоль русла Миссури.
Разговаривая с ним, Софья встала из-за стола. Возбужденная шампанским и разговором с мамой, она заходила по комнате с телефонной трубкой. Почувствовав, что я прислушиваюсь к их разговору, она зашла в туалет и плотно закрыла за собой дверь. Я злился, разговор затягивался, но оборвать не посмел, — в новогоднюю ночь не хотелось нарушать хрупкое перемирие и ссориться перед её завтрашним возвращением в Мэриленд.
— Хочешь переговорить с Гришей? — спросила Софья, вернувшись в комнату, и протянула телефонную трубку.
— Ты ему уже всё сказала, — я резко скрестил кисти, показывая, что не желаю с ним разговаривать, — передай от меня добрые пожелания и закругляйся.
Боковым зрением я следил за экраном телевизора. Толпа на Таймс-сквер продолжала праздновать Новый год. Диктор передавал микрофон артистам, политикам, людям из толпы. Вдруг он снял зимнюю куртку, оказавшись в жёлтом костюме и синем галстуке, на его лице появились большие опущенные вниз усы, камера крупным планом показала его лицо с причёской-оселедцем, и он громко сказал в микрофон на чистом украинском языке, обращаясь то ли ко мне, то ли к Софье: «Не женись за двома зайцями — жодного не спіймаєш». Затем он погладил усы, надел куртку, и, как ни в чём ни бывало, уже без усов и оселедца, продолжил праздничный репортаж. Я обомлел, поражённый цирковым трюком, но недолго пребывал в ступоре. Продолжительный разговор, да ещё в новогоднюю ночь, вывел меня из себя. Праздник окончательно был испорчен. «Принялась за старое», думал я с раздражением, наблюдая, как она щебечет с Гришей, забыв о моём присутствии. Мозг сверлили слова диктора, который, похоже, был временной реинкарнацией гетмана. Наконец Софья наговорилась, положила трубку и обернулась ко мне. Лицо её ликовало.
— Я приблизилась к тайне Миссурийской Сечи.
— Быть не может! Рассказывай! — закричал я не своим голосом, выплёскивая накопившуюся злость.
Софья не спешила делиться сенсационными новостями. Предвкушая удовольствие, она залезла с ногами на диван, попросила поухаживать за ней — налить шампанское — я смиренно выполнил пожелание. Она предложила выпить, напомнила: «новогодняя ночь всё-таки!»
Гришин звонок сбил меня с праздничного настроения. Дурная примета злиться в новогоднюю ночь, но я никак не мог вернуться в состояние праздника. Слова не шли, сердечные застряли на полпути, а обыденные, ничего незначащие говорить не хотелось, да и не в моём характере пустомелить, держа в руку рюмку.
— Так ты скажешь тост? — нетерпеливо промурлыкала Софья, став похожей на котёнка, уютно устроившегося на хозяйском диване и ждущего, когда его возьмут на руки.
Давно установлено, что домашние кошечки обладают лечебными свойствами. Как экстрасенсы, они снимают усталость и стресс, их расслабляющее и успокаивающее мурлыкание нормализует пульс и давление, они поглощают негативные эмоции и никогда не раздражают в отличие от говорливых двуногих обитателей дома, которые вместо молочка в блюдечке предпочитают штоф сорокаградусного алкоголя. Десять секунд глядел я на Софью. Эффект кошечки подействовал. Раздражение улетучилось. Я поднял фужер, глубоко вздохнул, сбрасывая остатки накопившегося негатива, и тщательно подбирая слова, проникновенно принялся лепить тост, вовлекая себя и Софью в грустно-лирическое настроение, сопутствующее празднику.
— За Старый год выпили. За Новый — тоже. Тост стандартный и в то же время личный. На год мы стали старше. По традиции хочется верить, что Новый год будет лучше прежнего, и все несбывшиеся надежды, даже самые невероятные, сбудутся. Ты помнишь песню Окуджавы? «Молитву»? — Я тихо запел: