аю речь на боготворный завтрак, пансионат ветеранов Вьетнама.
– Благотворительный, – поправила Сенаторша.
– Да, это есть очень трудное слово.
– Милый, когда я тебя увижу?
– Я сам тебя хочу, как арабская жеребец. Во сне трогаю твой поясница и просыпаюсь мокрый, как мышь. У тебя такой тонкий поясница!
– Не поясница, а талия, – кокетливым тоном уточнила Сенаторша.
– Хорошо, талия, – согласился Микоэл.
– Как хочешь, но я одна здесь больше не могу. Приезжай и забери свою девочку, – капризно потребовала Хлебникова.
– Я звал, твоя не хотела. Что изменилось у моя девочка?
– Раньше не хотела, а теперь хочу. Надоело без тебя жить. Я поняла, что любовь – это главное.
– Я есть очень радостный от твоих слов. Буду брать на днях самолет. Но ты, эндестэнд, жить в одном дом нам не можно. Микоэл имеет семья.
– Снимешь мне хату.
– Я возьму для тебя прекрасную квартиру в район Централ Парка. Это Манхеттен, очень солидная район Нью-Йорк. Буду ходить тебя каждый день, иногда ночь.
– Вот и хорошо. Я жду.
Ерожин выключил магнитофон и рванул из кабинета. По дороге к дому любящий муж остановился возле цветочного магазинчика и приобрел букет белых астр. Он знал, что если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то к сердцу женщины – через глаза, нос и уши.
…Николай с трудом приоткрыл веки и обнаружил перед носом синий ковер с огромными аляповатыми цветами.
«Где я?» – ошалело повертев головой, спросил он себя. Голова была пустой и одновременно тяжелой, как пивной котел, во рту и глотке пересохло, а из утробы поднималась отвратительная тошнота. Помещение казалось жалким и незнакомым. Лишь сверкающий белизной финский холодильник, резко выделяясь из остального хлама, о чем-то смутно напоминал. Постепенно возвращавшаяся память прояснила его вчерашнее приключение, и молодой человек, с опаской развернув голову, покосился на соседнюю подушку. Никого рядом не заметив, он с облегчением вздохнул и сбросил с себя плюшевое покрывало.
Поняв, что спал в брюках и свитере, стал мучительно вспоминать момент отхода ко сну. Но не вспомнил. Зато вспомнил пьяное застолье и почувствовал себя виноватым и самому себе противным. Особенно досаждала непристойная мысль: переспал ли он с хозяйкой этой лачуги или нет? Грыжин приподнялся и поглядел на стол. Следы вчерашней пьянки исчезли. Все было прибрано и чисто. Где-то за стеной громыхнули ведра, затем распахнулась дверь и появилась Лида:
– Вставай, Колян. Сейчас мы с тобой в санаторий сходим, а позавтракаем, когда вернемся.
– Какой санаторий?
– Кардиологический. Ты чего, совсем без памяти?
– Я, правда, не помню. Зачем нам туда идти?
– Рак твой светить. Ты вчера умирающим прикинулся, вот я с соседкой Милкой и договорилась. Она там медсестрой и обещала тебя профессору показать.
Николай густо покраснел. Он вспомнил, как вчера расплакался и проболтался продавщице о своей болезни.
– Зря это, Лида. Мне диагноз уже поставили.
– Зря не зря, а пошли. Иначе я воровкой окажусь. А я не воровка.
– Ты о чем? – Николай поднялся с тахты и вопросительно смотрел на девушку.
– О том. Я у тебя вчера из бумажника тысячу для Милки вытянула. Это ей за хлопоты. Не пойдешь, я деньги у нее назад не возьму. Выходит, я воровка. А профессору сколько дать, Милка скажет.
– Ну вытянула, и ладно. Я тебя воровкой не считаю. А идти не хочу.
– Денег пожалел? – зло бросила Лида.
– Да при чем тут деньги. – Грыжин поморщился. – Я бы все отдал, если бы это помочь могло.
– Все у тебя никто не просит. У них самый дорогой профессор больше ста баксов не берет. Не разоришься… Пошли.
– Прости, Лида, не хочу.
– Как это не хочу?! Ты вчера ко мне подвалил, я думала, выпьем, приласкаешь деваху одинокую, а ты на меня свой груз навалил. И после этого – не хочу?! Нет, парень, если ты хоть немного мужик, пойдешь. – И Лида надвинулась на гостя, грозно подперев бока руками.
– Ладно, будь по-твоему.
В вестибюле санатория стояла охрана. Лида усадила Грыжина на кожаный диван и куда-то убежала. Вернулась с плоской широкой молодкой в белом халате.
– Знакомься, моя соседка Милка.
– Очень приятно, – приподнялся Грыжин. – Николай.
– Иди, Николай, за мной, не оглядывайся и делай вид, что ты тутошний. Понял? – распорядилась молодка и быстрым мужским шагом повела Грыжина за собой. Они миновали длинный коридор, поднялись по мраморной лестнице и остановились у стеклянных дверей. – Жди, – шепнула Мила и исчезла.
Ждал Грыжин довольно долго. Двери несколько раз открывались, но Мила не выходила. Другая медсестра, старая и полная, вывела под руку молодого мужчину. За ней выглянула Мила и поманила пальцем. Николай вошел в огромный светлый зал. Это и был кабинет профессора. Возле окна за столом сидел миниатюрный сутулый человечек. Зыркнув на молодого бизнесмена, он резво покинул кресло и быстрыми шажками засеменил навстречу.
– Значит, умирать надумали? – спросил он, сверля Николая маленькими глазками-буравчиками.
– У меня рак желудка в последней стадии, – тихо сообщил Грыжин.
– Да, видок у вас несколько помятый. Вижу, вчера по себе поминки справляли. Часто закладываете? – пропустив мимо ушей само диагноз пациента, поинтересовался профессор.
– Так сильно первый раз, – смутился молодой предприниматель.
– Раздевайтесь – и сюда, на ложе.
– Как раздеваться? – переспросил Николай, покосившись на низкую кушетку в углу кабинета-зала, покрытую белоснежной простыней.
– Как раздеваются? Снимают с себя тряпки. Вы что, на простынях одетым спите?
Грыжин чуть не признался, что сегодня именно так и спал. Но решил воздержаться, молча разделся догола и улегся на кушетку. Профессор уселся рядом, внимательно и долго разглядывал его с головы до пят, оттягивал веки, изучал зрачки, зачем-то велел открыть рот и показать горло. Потом поднялся, взял со стола стетоскоп, прослушал грудь и спину, натуженно и громко сопя, промял Николаю живот.
– Ели?
– Что? – не понял Грыжин.
– Что, меня не интересует. Утром пищу принимали?
– Нет, пока не завтракал.
Профессор удовлетворенно хмыкнул и позвал Милу.
– Своди его на кровь, потом, если анализы не унесли, пусть помочится, и к Василию Абрамовичу.
– Так голым и идти? – испугался Грыжин.
– Зачем голым? У нас не клуб нудистов. Одевайтесь и двигайте.
Через полтора часа, обойдя несколько кабинетов, пациент вернулся к профессору. Но тот его не принял:
– Погуляйте, перекусите. Отсутствием аппетита не страдаете?
– Не жалуюсь…
– Я так и думал, а после обеда – жду.
Мила провела Николая в холл. Лида сидела на кожаном диване, сложив руки на коленях. При виде своего нового приятеля она вскочила:
– Ну?
– Велел после обеда явиться.
– Владимир Алексеевич анализы ждет. С рентгенологом и лаборантами надо рассчитаться сейчас, – предупредила Лидина соседка, – А с профессором после.
Грыжин раскрыл бумажник:
– Сколько?
– Василию Абрамовичу пятьсот и триста в лабораторию. – Николай вытянул очередную тысячу и протянул Миле. – Где ж я такие деньги поменяю, – растерялась медсестра.
– У меня мелкие есть, – Лида извлекла из сумки кошелек, рассчиталась и взяла Николая под руку:
– Пошли, Колян, завтракать Я с тобой сама не жрамши.
– Лидочка, я не хочу есть.
– С перепоя, что ли?
– Не знаю, но не хочу. Я здесь подожду.
– Дело хозяйское. Ты теперь дорогу к моей хате знаешь, захочешь – милости просим. А мне на точку пора. Я Галку до обеда упросила, надо и совесть знать.
Оставшись один, Николай медленно вышел из парадного и побрел по парку. Вековые липы окаймляли широкие засыпанные павшей листвой аллеи. По аллеям прогуливались больные. Большинство из них утеплилось, накинув поверх пижам пальто и пуховые куртки. У скамьи собралась группка пожилых мужчин. Седой бородач кормил белку, протягивая ей на ладони орех. Белка сидела на дереве, обхватив лапками ствол в метре от лакомства, но взять орех не решалась. Николай остановился и вместе со всеми ждал, когда зверек осмелеет. Не дождался и побрел дальше. Обойти весь парк санатория неспешным шагом удавалось за двадцать пять минут.
Грыжин делал круг за кругом, и в конце каждого он смотрел на часы. Чем ближе стрелка подходила к назначенному времени, тем тяжелее становилось на сердце. Он уже поборол себя, все рассчитал, сделал все необходимые шаги, чтобы облегчить близким их жизнь без него, а Лида заставила пережить все сначала. В какой-то момент он было решил на заключительный прием к профессору не идти, и зашагал к воротам санатория. Но, подумав, что проявляет трусость, остановился, постоял и зашагал назад.
К профессору он явился минута в минуту. Тот сидел спиной, повернув кресло в сторону окна, и смотрел на пожелтевшие липы. Грыжин замер у стола и ждал. Стриженый затылок маленького профессора делал его похожим на школьника. Вдруг Николай увидел, что плечи доктора начали тихонько вздрагивать. Это дрожь на глазах усиливалась, и через минуту плечи тряслись так, словно старичка било током. Наконец профессор оглянулся, и Грыжин с изумлением увидел на его глазах слезы. Но профессор не плакал, он хохотал. Хохотал совершенно беззвучно. Николай не знал, как реагировать на столь странное поведение эскулапа. Внезапно профессор хохотать перестал, вытер огромным платком слезы, живо вскочил, обежал стол и положил руку Грыжину на плечо:
– Вот уж, природа выдумщица, век живи, а что-нибудь новенькое, да отмочит. Представляете, молодой человек, за всю свою практику я еще никогда не встречал столь здорового умирающего. Вас, милый, кто-то очень ловко и зло разыграл. У вас такой же рак, как у меня, простите за сравнение, гонорея. Так что, катитесь ко всем чертям, пейте водку, имейте барышень, работайте. И если все это станете делать в меру, не до ста, а уж до восьмидесяти дотянете непременно.
– Вы уверены, доктор?!
Николай так привык считать себя стоящим на пороге смерти, что не мог в один момент изменить направление мыслей. Но старый врач производил впечатление опытного профессионала. Да и толщенный рентгенолог Василий Абрамович выглядел мастером своего дела. Он под лучами рентгеновского аппарата вывернул Грыжина наизнанку. И, кстати, тоже хохотнул при прощании.