ж глаза разбегаются. Если вдвоем те угощения осадить, запросто от заворота кишков крякнуть можно. А спиртного — ни грамма! Только чай… Ну, само собой понятно, что этот напиток хоть и крепкой заварки, но все ж таки много его не выпьешь. Посидели малость, повспоминали: я — Отечественную войну, Гайдамак — германскую, какая до революции была. Поднимаюсь идти домой. На прощанье говорю Гайдамаку, дескать, благодарю за чай, сахар я не брал… Он мне в ответ: «Чо ты, Иван Василич — мой званый гость, пешком потопаешь? Ты ж кубанцкий кавалерист. Садись на моего выездного жеребца — мигом домчит». И опять мне невдомек, что от Потеряева озера до моей хаты — десять воробьиных шагов. Отказываться неловко. Заученным манером вскакиваю на разгоряченную конягу, и понес он меня!.. Такой свист в ушах, я аж зажмурился. Страшно… Вдруг петух запел!.. Открываю глаза — тишина. Вроде светает. Кругом могильные кресты, оградки… А сам я сижу не на лихом коне, а на надгробном камне Гайдамакова… — Торчков зябко передернул плечами. — Вот, Игнатьич, где я страху натерпелся. Жуть!.. До этих пор, как вспомню, мороз по коже продирает.
— Почти как в стихотворении Пушкина, — рассмеялся Антон. — «А подо мною… не конь, а старая скамья. Вот что случается порою».
— Ну, Игнатьич, обижаешь!.. — не на шутку расстроился Торчков. — Не веришь — спроси у Арсентия Инюшкина. Он очевидцем был, когда поутрянке я с кладбища напролом через ограду продирался. Секрет, хочешь знать, вот в чем… Арсентий мне разъяснил. Когда, значит, я из вашего двора после сытного ужина вышел, Гайдамачиха с пустым ведром дорогу пересекла, к Потеряеву озеру направлялась. Я, понятно, ругнулся, чтоб под ногами, ведьма, не путалась. Тут она, должно быть со зла, колдовство и напустила. Инюшкин вполне тверезый следом за мной шел, слыхал, как в ответ на мое сурьезное предупреждение Гайдамачиха чего-то буркнула, и сразу я — волчком-волчком, закрутился-закрутился и с глаз пропал… Арсюха — мужик не робкого десятка, но, как увидал такую свистопляску, и он сдрейфил. Прибег домой — шмыг под одеяло. А утром, будто черт ему в уши дудит: иди, дескать, на могилки, выручай друга. С опаской, однако пришел Инюшкин к кладбищу. Думал, приснилось, а я и вправду, как дикий кабан, через кладбищенскую изгородь на волю рвусь…
Зная, что «Кумбрыка» не переслушать, Бирюков извинился перед разговорчивым земляком и подошел к судачившим у избы Тиуновой женщинам. Те сразу примолкли. Лишь Таня Инюшкина, с мужем которой, Анатолием, Антон учился в одном классе, вроде обрадовалась и тревожной скороговоркой стала рассказывать, как очень таинственно исчезла Тамара Тиунова. В это время из избы вышел подполковник Гладышев. Таня разом замолчала.
Подполковник отозвал Бирюкова в сторону.
— Что, Николай Сергеевич? — спросил Антон.
— Головоломка какая-то… Придется берег озера тщательно обследовать. Мы посоветовались с прокурором… Если труп не обнаружим, предлагаю тебе остаться здесь на несколько деньков да побеседовать обстоятельно с народом. Официальных следственных действий пока не проводи. Прислушайся, что в селе говорят, прозондируй наиболее вероятные версии, если они возникнут. Наклюнется мотив преступления — сразу следователь начнет работать вплотную…
Глава 3
В родительский дом Антон Бирюков заявился под конец дня, когда следственно-оперативная группа, завершив необходимые юридические формальности, но так и не обнаружив трупа, уехала из Березовки. Невысокая худенькая Полина Владимировна встретила сына упреком:
— Спасибо, сынок, что зашел.
Антон поцеловал мать в щеку:
— Не сердись, мам.
— Я давно перестала сердиться, — прежним тоном продолжила Полина Владимировна. — Совсем забыл нас. Думала и теперь даже на минутку не заглянешь. Хотела уж до Тиуновой дойти, хоть издали на тебя взглянуть, да побоялась: не помешать бы твоей работе.
— А у меня там никакой работы не было, — снимая форменный пиджак, с подчеркнутой бодростью сказал Антон.
— Как же это, сынок?.. Не отыскали Тамару?
— Нет. Окровавленный носовой платочек на берегу нашли — и все.
— Ох, что-то не верится, что Тамара сама покончила с жизнью. Что-то, сынок, тут загадочное…
Неожиданно, пристукивая дубовым батогом, из своей комнаты вышел ссутулившийся от старости высоченный дед Матвей. Увидев Антона, он ничуть не удивился. Вскинул белую, словно свежий снег, бороду и громко пророкотал:
— Внук, ядрено-корень, объявился! Здрав-желаю, милицейский офицер!
— Здравствуй, дедусь! — так же громко ответил Антон и обнял старика. — Как воюешь, гвардейский бомбардир?
— Круговую оборону держу, Антоша. Твоим родителям угодить не могу: то просыпаюсь чуть свет, то телевизерный ящик громко включаю.
— Кино смотришь?
— Все подряд гляжу.
Полина Владимировна тихо сказала Антону:
— Как цветной купили, почти не отходит от телевизора. В Березовке теперь два постоянных смотрельщика: наш дед да Иван Торчков.
Дед Матвей приложил ладонь к уху:
— Чо гришь?..
— Телевизор, говорю, любишь смотреть! — с улыбкой крикнула Полина Владимировна.
— Ну-ну, люблю! Зачерпни-ка, Поль, кваску. «Спокойной ночи, малыши» начинается, надо глянуть, чем они там сегодня позабавят.
Напившись, старик Шутливо хлопнул Антона по затылку и удалился в свои «апартаменты», где вскоре громко заговорил телевизор. Полина Владимировна заботливо принялась собирать на стол. Антон, склонившись под умывальником, ополоснул лицо, неторопливо вытерся свежим полотенцем и, присев к столу, огляделся. Все в кухне было знакомым с детства. Бирюковы не гнались за модой и не любили менять мебель. Поэтому, как в детские и школьные годы Антона, обстановка здесь сохранилась прежней: просторный прямоугольный стол под цветной клеенкой, тяжелые табуретки, вместительный коричневый буфет с посудой, на стене — большая застекленная рама с семейными фотографиями, на которых запечатлелась вся династия Бирюковых в разные годы жизни. Вот только не стало просторной русской печи, где, будучи мальчишкой, Антон отогревался, прибегая зимой с улицы по уши в снегу. Печку заменила современная газовая плита. Да еще тумбочка с телефоном появилась.
— Мам, почему тебе не верится, что Тиунова сама могла покончить с жизнью? — спросил Антон.
Полина Владимировна вздохнула:
— Потому, сынок, что Тамара о смерти никогда не заикалась. Самоубийцы, задумав нехорошее, всегда намек об этом дают. У них ведь это вроде навязчивой болезни становится.
— А, правда, Гайдамакова оставила Тиуновой какое-то завещание?
Сосредоточенно нарезая ломтями хлеб, Полина Владимировна ответила не сразу:
— Болтают в селе, будто Елизавета Казимировна завещала ей недостроенный дом на берегу озера, старую свою избушку и сколько-то денег.
— За какие заслуги такая честь?
— Старуху прошлой осенью парализовало — руки и ноги отнялись — годков-то ей уже за восемьдесят было. Из родни у нее, как известно, ни души не осталось. Сын, что от брака с Гайдамаковым, погиб в Отечественную, а второго — от Цыгана, ты ведь сам задержал с поличным, когда он со стариком Глуховым выкапывал из могилы бриллианты купца Кухтерина. Говорят, так в колонии и умер, бродяга ненормальный?
— Простыл Цыган в ту слякотную ночь на кладбище и такое воспаление легких подхватил, что врачи оказались бессильны.
— Докопался, кладоискатель… Ну, так вот, Елизавету Казимировну хотели в районную больницу увезти. Она наотрез отказалась. Мол, все одно от смерти не отбояришься, пусть хоть на Березовском кладбище зароют. А как одной жить, парализованной? Стала просить женщин чтобы помогли дотянуть последние денечки. У всех своих забот хватает — кому охота чужую обузу на себя брать? А Тамара согласилась. Да еще так заботливо ухаживала, будто за родной. В благодарность Елизавета Казимировна сделала Тамару своей наследницей.
— Откуда у старухи деньги? Сколько помню, кроме козла Кузи да собаки Ходи, у нее никакого хозяйства не было.
— Елизавета Казимировна в лечебных травах хорошо понимала. Ох, многим людям она помогла излечиться. К слову сказать, и тебя, сынок, она вылечила. На первом году жизни ты так сильно болел, что я в отчаянии была. Если бы не травки да примочки, не знаю, чем бы кончилось. Платили старухе за это, конечно. Цену за леченье она не назначала, сами давали, кто сколько мог. А в войну — на картах кому только не гадала! Опять же, каждый старался отблагодарить…
— И угадывала?
— Знаешь, сынок, в большинстве правду говорила. Даже кому похоронки приходили, и тех обнадеживала: мол, ошибка это, не погибли ваши родственники — в плену находятся. Казенный дом карты указывают, — Полина Владимировна тяжело вздохнула. — Ох, труднешенькое было время. Одними утешениями, считай, и спасались.
— Торчков говорит, Гайдамакова колдовством занималась…
— Не слушай ты этого балаболку! «Кумбрык» наплетет тебе полный короб небылиц. Ему то какие-то зеленые человечки мерещатся, то тарелки над Березовкой летают, то собака по-людски с ним разговаривает. Дворняжку вместо породистой овчарки купил в райцентре и теперь дрессирует ее, как цирковой клоун.
— А я, мам, помню, по селу и раньше ходили слухи о колдовстве.
— Эти сказки от старины тянутся. Вот заговоры, правда, Елизавета Казимировна знала.
— Какие заговоры?
— Ну, вот такой случай… В Ярском, что за Потеряевым озером, умерла молодая мать. Осталась ее маленькая дочка. Вскоре стали замечать, что девочка как-то все уединяется. Тихая такая, все по уголкам прячется и говорит вроде бы сама с собой. Садятся за стол, а она: «Не хочу, я уже с мамой поела». Стали приглядывать за ней — ничего не могут понять. А потом пастух, он пас у кладбища, заметил, что девочка на могилке сидит и разговаривает, как бы с матерью. Пастух не стал ее окликать. А она поговорила-поговорила, поднялась и выходит с кладбища. Когда шла мимо пастуха, раскрыла ладошки и тихонько ему шепчет: «Мне мама игрушку подарила». А в ладошках — щепочки, камешки. Отец девочки после рассказа пастуха забеспокоился. Стал водить дочку по врачам — ничего не помогло, еще хуже стало. Кто-то подсказал: надо, мол, к бабке Гайдамачихе обратиться. Привезли девочку в Березовку. Елизавета Казимировна о чем-то с ней пошепталась и оставила пожить у себя. Что она делала — не знаю. Но через неделю девочка успокоилась, отошла как-то, веселенькой стала. Отец привел в дом мачеху. Наладилась вроде новая жизнь. Сидят это они всей семьей, ужин