Дневник иногда нужен, когда есть необходимость выговориться — то всегда пожалуйста. Бывают такие ситуации, когда возникает потребность изложить все то, что накопилось. Оформить переживания в слова, чтобы это помогло увидеть ситуацию как бы со стороны, но так, чтобы эти записи, как и настоящий дневник, были только для одного человека — для меня. Существует возможность вести дневник только для себя, сделав его полностью недоступным для остальных, или же открыть его лишь для тех, кому я доверяю в данный, текущий момент.
Дневник бывает необходим и тогда, когда хочется общения с теми, кто разделяет мои взгляды и воззрения. Дневники не статичны, они все время живут, в них обсуждаются многие темы, беспокоящие любого из нас в этой жизни. Каждый дневник может быть своеобразным форумом, в котором его автор — и модератор и администратор одновременно. По своему хотению можно предлагать в своем дневнике любые темы для разговора. Или же мои читатели будут просто высказывать в комментариях к моим записям свои мысли, навеянные их прочтением. Если я им разрешу, конечно.
Наверняка мое предназначение — нахождение новых людей. Я люблю чувствовать их образы и иногда примерять на себя. Если честно, я всего-то несколько таких образов на себя и примеряла. Три-четыре, не больше. Но — зато каких! Одна маска стервы — это было немного странно, и я себя так никогда не вела, но зато это был очень хороший опыт. Другая маска честолюбивого интеллектуала — хорошая маска, гордая такая. Я бы сама дошла до такого поменяв круг общения, но пока мне это не нужно. Была даже маска остроумного человека с больши-и-и-и-и-и-ими странностями.
Если рассудить здраво, то виртуальный дневник — это то, куда я пишу свои настоящие чувства, стараясь не обманывать себя. Публичный дневник— это либо попытка найти единомышленников, либо попытка какого-то извращения, выворачивания наизнанку. Это все равно, что стоять голым перед зеркалом, делая вид, что не знаешь, что за тобой наблюдают с другой стороны. То есть это, в любом случае, попытка избежать одиночества. Я завела здесь дневник, чтобы показаться всем и вывернуться наизнанку, выкидываем сообщения на главную страницу, иногда начиная врать самой себе, чтобы казаться лучше. Но, создается впечатление, что в поиске единомышленников путем открытия истинных своих чувств не будет успеха, ведь большинство участников попросту игнорируют сообщения других людей.
Во, как завернула!
Наверное, общедоступный дневник — это попытка избежать одиночества там, где никто не поймет. Идти в толпу людей, говорящих на незнакомых языках, и попытаться влезть в их души. Поиск друзей в обществе эгоистов. Ну, или типа того. Попытка избежать одиночества там, где все к нему стремятся. Где каждый считает себя безумным.
Ладно, фигня все это.
Почему-то, совсем не к месту, вспомнился вчерашний день.
Вчера мы ходили в ресторан отмечать день рождения моей подруги. Замечательно посидели. Спокойно, не шумно. Правда только я обрадовалась, что в зале не накурено, как все кто с трудом уместился за нашим столиком, будто по команде, достали пачки сигарет, зажигалки и начали дымить с превеликим удовольствием. Я себя почувствовала белой вороной в этом табачном обществе. Через полминуты над столиком повисло облако дыма. Я не курю, но в этот вечер, не раз подумывала присоединиться. Так и не надумала. И это радует. Хотя все равно, я получила в свои легкие изрядную порцию продуктов горения табака.
Все вспоминали разные истории и интересные эпизоды. Когда дошла очередь до меня, я не придумала ничего лучшего, как рассказать про госпожу Фатум, тот свой сон и его странное отражение в реальности. И тут один из московских приятелей моей подруги — «Алекс», как все его называли — вдруг шлепнул себя по лбу, и в нарушение всякой очереди стал проситься рассказать свою историю. Мужик старше ее лет на двадцать, в отцы ей годится, где только она такого откопала? Приехал к нам в командировку и усиленно ухаживал весь вечер за Лариской. Интересно, на что он там надеется?
— Друзья! Дайте сейчас слово мне! А то не интересно будет. У меня есть потрясная история про бомжа. Вот как раз в продолжение Олиного рассказа пойдет.
— Э, так не дело! — завозникал кто-то из наших парней, — жди своей очереди!
— Пусть говорит.
— Нет, правила — они одни для всех!
— Ну, ребята, не будьте гадами…
— Да пусть расскажет, какая разница? — не выдержала я, — что вы тут за бюрократию развели?
Народ притих, ожидая интересную историю.
— Вот, спасибо! Так я начну? Можно? Значит так. Было это в Москве, в какую-то из зим. Мороз выдался — градусов тридцать…
Бомж был неопрятен, неопределенных лет, от него плохо пахло, и вид он имел неприятный. Несмотря на домофоны и кодовые замки, бомжи нет-нет, да и просачиваются в наш подъезд. И пусть меня обвинят в недостатке человеколюбия и гуманизма, но я стараюсь держаться подальше от бомжей. Но тут — деваться было некуда, бомж поджидал меня у лифта.
— Слышь, браток, дай кипяточку, — мужик густо дышал убийственной смесью перегара и чеснока, — травки заварить, а то не ровен час — заболею я, а болеть мне сейчас никак невозможно.
«Да, — подумал я, — бомжам и врачам болеть категорически запрещено. В такой мороз — особенно. Интересно, а где он травку берет? Это не такое уж и дешевое удовольствие ныне. Заваривает! Оригинал.»
Я, конечно, далеко не мать Тереза, но в такой нехитрой просьбе отказать не смог. А вслух сказал:
— Ну, почему ж не дать хорошему человеку? Дам, конечно. Вот только посуду найду…
— Земляк, не беспокойся. Посудка-то у меня есть. Есть посудка-то. Вот, — тут бомж, как фокусник, извлек откуда-то чистую банку из коричневатого жаростойкого шотовского стекла, со шлифом, с фирменной эмблемой, но без крышки. — Прям сюда и наливай. Не бойся, она не лопнет, она стойкая.
— О! Шоттовское стекло! Немецкая! Давно не видел таких банок!
— Земляк, а ты, часом не химик? Толк в посудке-то знаешь!
— Нет, я биолог, — буркнул я. Говорить не хотелось.
— Да? Что, МГУ кончал? — обрадовался бомж.
— Ну. А что, не похож?
— Это я так, не обижайся. Я ведь тоже Университет кончал. Математик я. Окончил факультет прикладной математики процессов управления Ленинградского государственного университета. А теперь вот — бичую.
— Кого бичуешь? — не понял я.
— Да не кого, а бичом стал, — пояснил мужик.
— А что так? — сообразил я, вспомнив, что на языке бродяг «бич» значит «бомж».
— Да вот так. Так уж вышло. Ты кипяточку-то мне принеси, а я и расскажу все. Ты такого ни от кого больше и никогда не услышишь. Принеси кипяточку-то.
Я быстро сбегал к себе, вскипятил электрический чайник с золотой спиралью, налил в жаростойкую банку кипяток, предварительно обвязав ее каким-то старым полотенцем, чтобы не обжечь руки. Когда я спускался на лифте вниз, у меня была слабенькая надежда, что мой случайный знакомый исчезнет. Испарится. Или его выгонят из подъезда. Но нет. Бомж меня ждал.
— А, принес! Вот спасибо, дай Бог тебе здоровья. Ты извини, что я тебе тыкаю, но я уже привык по-простому общаться, жизнь заставила.
Говоря это, бомж достал несколько бумажных пакетиков и высыпал из них в банку с кипятком какую-то мелко растертую сухую зеленоватую траву.
— Святые травки, это нам, бичам, сейчас первое дело. Без них — никак. И почки простудить можно, и совсем околеть. Так вот. Историю свою рассказать обещал…
— Да не стоит. Пойду я, наверное, — хотел уже дезертировать я, но бомж не предоставил мне такой возможности, схватив грязной рукой за куртку.
— Не, я тебе обещал. Слово дал. А у бича — кроме слова, можно сказать, и нет ничего. Ты думаешь, вот — бич, бомж, алкоголик и никудышный человек? Не совсем так, браток. Я ж таким не всегда был. Я ж еще в Манхэттенском проекте участвовал. А это дело серьезное…
«Так. Стоп-машина! Крыша — ту-ту!»
— Подожди… — перебил я бомжа, — как это — в Манхэттенском проекте? То ж сороковые годы двадцатого века было, в Америке! А сейчас у нас тут Россия, да и двадцать первый век на дворе.
— Думаешь, я с катушек слетел, и все мозги пропил, да? Нифига! Я — в норме. Ты думаешь, я не знаю какой сейчас год? Что мне этот ваш год? Я из двадцать третьего века…
«Ох, только бы уйти спокойно, — подумал тогда я, — Мужик явно совсем плох. Наверное, ни в одной психушке уже мест давно нет, вот и выгнали безобидных и тихих на улицу. Тех, за кого платить некому бродягами сделали. Сволочное все-таки у нас государство!»
Но бомж заблокировал мне выход, перегородив дорогу из-под лестницы, где мы стояли.
— Говоришь, ты — математик? Значит должен знать, что путешествия во времени в прошлое — невозможны. Вот если ты сейчас пойдешь и убьешь своего предка, то как ты сам появишься на свет, если ты из будущего?
— Ладно, не надо, — успокоил меня бомж. — Ты мне еще про парадокс Эйнштейна расскажи. Я сам тебе могу таких лекций целый курс прочитать. Я, между прочим, имею степень по топологии пространства. В ваш мир я попал из параллельной реальности, которая неподвластна моим действиям тут. Туда я и могу… должен вернуться.
«Бог мой, а бред у него не так уж и прост. Голыми рукам этого дядю не возьмешь.»
— А как же Манхэттенский проект?
— А что Манхэттенский проект? Там я у них расчетчиком был. Критические массы рассчитывал. Тогда же не было этих ваших компьютеров, все вручную считали, на механических машинках. Там жизнь знаешь какая была — не поверишь, фантастическая! Одна беда — баб не хватало. Ученым-то им было хорошо, они там со своими женами жили. Тем, кто еще не обзавелся — разрешили подругу привезти, только чтобы не выезжала потом никуда. А простым сотрудникам, типа меня, кто не женат еще? Как им-то быть? Но потом, шеф наш, генерал Гровс, распорядился, и недалеко дом терпимости организовали. Хороший человек был генерал Гровс, что бы потом не говорили про него. Душевный. Но — строгий, дисциплину, порядок любил, это уж у него не отнимешь. А что? Так только и можно было. Я же почти все прочитал, что у вас про «Манхэттен» понаписали. Знаешь, там ложь половина. Или — почти ложь. Наши, кто в проекте был, они сами же и начали. Напридумывали потом всякого. Кто себя обелить, кто — других очернить. А тогда… Для большинства наших яйцеголовых это была такая игра. Они сами все тогда это признавали, и не один раз. Для всех в Лос-Аламосе время, там проведенное, было на самом деле просто замечательным. С их точки зрения проблемы были интересными, финансиро