— А что же нам делать теперь без рации? Какой от нас прок?
— Центру виднее, товарищ! — возразил Клаус. Дело найдут. Ждал же ты четыре года! Будь уверен - Не напрасно ждал.
— Важное было дело?
— Да, товарищ, очень. Очень важное.
— Ну что ж, — сказал Рипитш, — тогда я рад. И Марта будет рада. Я ведь могу ей сказать, что дело было важное?
— Можешь, товарищ! — сказал Клаус.
В тот же день, поздним вечером, Рипитш проводил Клауса на Антгальский вокзал. Они ехали в вагоне подземки, набитом рабочими ночных смен, солдатами и мелким чиновным людом.
Простились при выходе из подземки.
Рипитш видел, как Клаус поддернул вещевой мешок, поправил пилотку, сверкнул белозубой улыбкой и слился с вокзальной толпой.
«Кто он на самом деле? Встретимся ли еще?» — думал Рипитш, возвращаясь.
Встретиться им не довелось. Ни гестапо, ни абвер супругов Рипитш ни в чем не заподозрили. История с Клаусом и работой на рации прошла для них бесследно. Но в сорок четвертом, во время одной из очередных бомбежек, в лавочку «Марта» попала пятисоткилограммовая бомба с В-52. Спасательная команда нашла на месте развалин множество раздавленных и обожженных тел, однако установить, кому принадлежат эти тела, оказалось невозможным.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Проведя не очень сложную операцию в Швейцарии гестапо еще за три дня до ареста фон Топпенау получило сведения о вкладах графа в Цюрихский банк. полковник Редер обратил внимание на два денежных перевода пришедших из Соединенных Штатов Америки в 1937 и 1938 годах. Родственников в Америке у Топпенау не было. Переводы выглядели убийственной уликой.
Еще раньше, изучая биографию фон Топпенау и сопоставляя данные о графе, полученные от различных лиц, следователь Хабекер предположил, что имеет дело с натурой нервной, способной на волевые усилия лишь в случаях особого нравственного подъема.
Сцена в кабинете Крибеля убеждала: эти умозаключения верны. Граф был потрясен, как может быть потрясен только человек, знающий за собою нечто способное оправдать неожиданный арест.
Давать фон Топпенау передышку, позволять ему собраться с духом не следовало. Хабекер потребовал немедленно доставить графа на допрос.
Протесты фон Топпенау, высказанные срывающимся голосом, он выслушал с неподвижным лицом, не мигая, и под его взглядом граф фон Топпенау замолчал.
— Граф фон Топпенау, — мертвенным голосом сказал Хабекер, — вы обвиняетесь в государственной измене. Протесты бесполезны. Ваша связь с Москвой изобличена показаниями Инги Штраух и Карла Гауфа, а также рядом других лиц. Согласны ли вы дать добровольные показания?
— Я протестую! — закричал фон Топпенау. — Как Москва? Меня знают как убежденного антикоммуниста! «член национал-социалистской партии!
— Ваши антикоммунистические взгляды следствию известны, — размеренно сказал Хабекер. Это бесспорно является смягчающим обстоятельством, ибо вы предстаете в качестве жертвы. Суд учтет это, но лишь при условии вашего полного раскаяния и подробного рассказа о деятельности Больца, Штраух и Гауфа.
— Я член национал-социалистской партии! — упрямо с отчаянием повторил фон Топпенау.
Хабекер раскрыл картонную папку с бумагами.
— Я хочу, чтобы вы правильно поняли мою цель, -по-прежнему спокойно сказал Хабекер. — Я не хочу вас запутывать и отягощать вашу совесть ненужной ложью. Попытки обмануть следствие только усугубят вашу вину, граф. Я хочу вам помочь.
— Я не нуждаюсь в чьей-либо помощи! — возбужденно заявил Топпенау. — Я требую немедленно освободить меня!
Хабекер разгладил лежавший перед ним лист.
— Граф Эрих фон Топпенау, будьте любезны выслушать следующее. — спокойно сказал Хабекер. — Находясь на дипломатической службе в Варшаве и занимая пост легационного секретаря имперского посольства, вы тесно познакомились с неким Эрвином Больцем, выдававшим себя за юриста и являющимся представителем весьма почтенной фирмы, занимавшейся делами немецких национальных меньшинств за тогдашними границами Германии. Поскольку Больц имел прочные связи в промышленных, журналистских и политических кругах различных стран Восточной Европы, посол граф фон Мольтке находил возможным использовать информацию юриста в интересах рейха и поощрял контакты Больца с сотрудниками посольства. Посол одобрял и ваши личные контакты с Больцем.
— И это вменяется мне в вину?! — воскликнул фон Топпенау.
— Нет. Но вы не отрицаете факт тесного знакомства с Больцем?
— Конечно! Однако после того...
— Отвечать только на мои вопросы! Доверяя Больцу вы беседовали с ним о различных аспектах германской политики на Востоке, пользовались его услугами при составлении отчетов в министерство..
— Нет!
— Я обязан предупредить вас, граф, что не потерплю, чтобы меня перебивали! Не забывайте, где вы находитесь и в чем вас обвиняют!.. Итак, вы пользовались услугами Больца при составлении отчетов. Кроме того, вы неоднократно обсуждали с Больцем общеевропейские проблемы и всегда сходились во мнениях. В частности, вы осуждали политику фюрера, направленную против Англии и Франции, так как считали, что Германия не способна вести войну на два фронта.
— Господин следователь, я хотел бы сделать заявление!
— Не нужно. Я предвижу ваше возражение. Вы хоти те сказать, что в руководстве вермахта и в Министерстве иностранных дел такой же точки зрения придерживались многие. Да. Трусы и скептики, не способные поверить в гений фюрера, существовал и помимо вас. Но не все пошли по вашему пути!
— Господин следователь!
— Потрудитесь помолчать!.. Вы, граф фон Топпенау. сомневались в возможности военной победы Германии Переоценивая мощь разложившихся режимов Франции Англии, вы полагали, что Германия потерпит поражение в будущей войне, если выступит против западных Держав.
— Господин следователь, если бы большевики...
— Молчите, Топпенау... Вы не собирались разделить отечества, поэтому еще в тридцать пятом году стали переводить свой капитал за границу. В частности, в швейцарские банки. Это подтверждается выписками, из ваших счетов вот эти выписки. Можете ознакомиться.
Хабекер протянул растерянному Топпенау несколько листков бумаги, исписанных колонками дат и цифр, обозначающих суммы вкладов.
Трясущимися руками граф принял эти листки и стал лихорадочно просматривать их.
Хабекер выдержал паузу.
— Факт сокрытия доходов от имперского управления финансов будет также вменен вам в вину, — сказал он минуту спустя. — Но это не главное. Главное заключается в том, что Эрвин Больц, зная ваши намерения, сделал вам в тридцать шестом году предложение, суть которого вы знаете лучше меня и которое вы приняли, так как считали его выгодным и разумным. Больц действовал от имени Интеллидженс сервис, и так оно и было на самом деле. С этого времени вы регулярно получали деньги за сведения, сообщаемые Больцу для Лондона. В выписках банка, как вы видите, указаны два перевода из Нью-Йорка. Но в дальнейшем вы отказались от такой формы получения вознаграждения. Вы предпочитали получать деньги лично от самого Больца или эмиссаров Интеллидженс сервис при поездках в отпуск, который теперь проводили только в Швейцарии. Убедитесь, что даты ваших вкладов точно совпадают со временем ваших отпусков...
— Господин следователь, мне нетрудно...
— Потрудитесь молчать! Итак, все шло хорошо, пока вторжение имперской армии в Польшу не вынудило вашего наставника и руководителя Больца исчезнуть. Кстати, сейчас он находится в Стокгольме... Вы этого, видимо, не знали... Но Больц не оставил вас в одиночестве. Разведка не покидает своих подоплечных! Зная, что вы уедете в Берлин, Больц приставил к вам своего сотрудника Ингу Штраух. Вы знали эту даму и раньше, хотя, может быть, и не догадывались о ее подлинной роли. Вы получили приказ устроить Ингу Штраух на работу в ваше министерство, чтобы она всегда находилась под рукой.
Именно Инге Штраух вы и сообщали все, что удавалось узнать как по официальной линии, так и из разговоров в том высоком обществе, куда вас допускали.
— Господин следователь...
— Характер вашей информации известен из показаний Штраух. Она осуществляла вашу связь с Лондоном, а также передавала вам новые требования Больца. Вы эти требования выполняли. Вы предупредили, в частности, о готовящемся наступлении через Бельгию и Голландию, выдали планы подготовки к заключению договора о ненападении с Советским Союзом, а затем подробно информировали о ходе дипломатической и военной подготовки Германии к нападению на Россию. Это установленные факты, Топпенау, и опровергнуть их невозможно. Все они подтверждены копиями имеющихся у нас телеграмм.
Хабекер лгал, выдавая догадки следствия за истину*. Но лгал расчетливо и умело. Пожалуй, эту ложь можно было назвать вдохновенной. А направлял Хабекера, подстегивал его сам фон Топпенау, потерявший контроль над жестами и мимикой.
Бледный, не способный сдержать нервный тик, он то прикладывал руки ко лбу, то хватался за шею, словно пытался освободиться от невидимой петли, то вцеплялся в лацканы пиджака.
Листки, поданные Хабекером, он выронил.
У него были глаза сомнамбулы. Хабекер отлично видел происходящее с арестованным.
— Однако вы не знали основного, Топпенау, — честно сказал Хабекер. Вы не знали, что вы работаете на разведку русских. Вас передали большевикам, Топпенау, так как полагали, вероятно, что ваши сведения об усилиях Германии на востоке имеют наибольшую ценность... Инга Штраух сообщила: Больц еще сомневатся — хрипло сказал он.
Звук собственного голоса, не пропавшего окончательно, вселил надежду.
— Нет! — уже отчетливей повторил Топпенау. Мысль работала лихорадочно и жадно. Слова полились потоком.
Да, он знал Больца. Да, он беседовал с ним о политике. Не он первым порвал с этим человеком, узнав его происхождение. Ни о какой Ителлидженс сервис речи никогда не шло и не могло идти. Больц не посмел бы! Что касается Инги Штраух -Да, он знал ее еще по Варшаве. Как журналистку. Поэтому помог ей потом, в Берлине. Она не вызывала сомнений. Может быть, он бывал излишне откровенен со Штраух в разговорах. Он готов это допустить. Но никакой информации он Штраух не давал! Это ложь! И Гауфу не давал. Чепуха! А насчет денег в швейцарских банках- Да, тут он виноват. Но хранение денег за границей объясняется семейными отношениями, и только. Он не хотел, чтобы жена знала о его личном капитале. Она потребовала бы положить эти деньги на ее счет. Тут долгая история. Граф фон Топпенау слишком долго зависел от капиталов жены, это наложило отпечаток на их отношения. Семейная жизнь давно стала для него источником страданий. Если бы не дети, он порвал бы брачные узы с безмерно властной. вообразившей, что имеет на него особые права, скупой и подозрительной женщиной. Чувство к ней давно ис сякло, уступив место ненависти. Вероятно, следователь знает, что граф Топпенау живет отдельно от семьи, проводящей большую часть времени в Вене. И он имел право на собственные деньги. Что же касается переводов из Нью-Йорка, то здесь явное недоразумение. Дело в том, что в свое время Топпенау одолжил большую сумму своему давнему знакомому графу Гюйну, который покинул дипломатическую службу в Варшаве.