— Мама, ты не ошибаешься?
— Как я могу ошибиться?.. О боже! Твой отец всегда говорил, что нам нельзя сражаться с Россией, что это бессмысленно. Но ведь фюрер...
— Не нужно об этом, мама!.. Дай лучше я погляжу на тебя... Ты плохо спала?
— Нет, нет... Меня взволновала встреча, и все... Тебе можно принести что-нибудь из продуктов? Кормят плохо, наверное?
— Да нет, мама! Мне ничего не нужно.
— О Господи, что за времена! Войне нет конца, тебя арестовали. Я сойду с ума, Инга! Я сойду с ума!
— Мама, мама! Не плачь!
— Прощайтесь! — приказал охранник.
— Как? Уже? Инга, разве это все?
— Таков общий порядок, мама! Дай мне поглядеть на тебя. Вот так. Вот так... И прощай. Прощай, моя родная...
— Девочка моя! Что ты говоришь?! До свиданья! Ты должна сказать — до свиданья!
фрау Штраух цеплялась за дочь.
Охранники держали ее, пока уводили арестованную.
— Инга! Дочка. Я буду ждать тебя, Инга! Мы ждем тебя домой, девочка моя!..
— Вы какая-то новая. Светлая! - сказала Клерхен. — Ваше дело?..
— Я видела маму! — сказала она. - Вы не знаете, какая у меня замечательная мама!
— А! — протянула Клерхен.
— Все наши здоровы, их никто не беспокоил, — сказала она. — Рана брата совсем зажила. Вот так чудесно!
— Да вы помолодели! — позавидовала Клерхен. — А от моих, как придут, ничего хорошего не услышишь. Только жалуются на трудную жизнь. Господи, вам хоть суд назначили! А про меня словно забыли! Ну что я сделала, чтобы столько страдать?!
Клерхен походила на своих родственников: она тоже любила жаловаться.
Инга делала вид, что сочувственно слушает ее.
А в ушах звучало одно: Сталинград!
Сталинград!
Что, господа? Объявленный вами крах Советского Союза опять не состоялся? Вы опять просчитались, господа- Ваши битые генералы, ваши вновьиспеченные фельдмаршалы больше не хвастают триумфами? Они скулят? капкан захлопнулся, господа?! О, вас ждут еще не такие сражения! Вы не скулить будете а выть! В бессильном вое станете пожирать друг друга? Вы, как скорпионы в огненном кольце, приметесь жалить самих себя! Сталинград!.. И к удивлению Клерхен, она засмеялась...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Сталинградская катастрофа, окружение армии фон Паулюса и угроза полного уничтожения 300 тысяч отборных солдат явились для заправил гитлеровского рейха полной неожиданностью. Провал летнего наступления на Восточном фронте объективно означал окончательный провал всех военных планов в отношении Советского Союза, а стало быть, и в отношении других стран. Гитлер и Кейтель. а с ними вместе другие высшие чины войск СС, СД и армии надеялись, правда, что армия Паулюса будет спасена, что вермахту удастся прорвать кольцо окружения советских войск, восстановить коммуникации, подбросить шестой армии резервы и не сдать позиций на Волге и на Кавказе.
Однако каждый новый день приносил все более безрадостные вести.
Советские войска беспощадно уничтожали сталинградскую группировку немецких войск, отражали все попытки пробиться к ней или хотя бы улучшить снабжение окруженных боеприпасами и продовольствием. Армия Паулюса таяла. Вдобавок появились симптомы под готовки нового мощного наступлении русских, на этот раз под Ленинградом. Небывалую активность проявляли и другие фронты русских, полностью сковавшие немецкие войска, стоявшие перед ними и вынужденные усилить оборону.
Гитлер требовал от оберкоммандо вермахта принятия немедленных мер для выручки шестой армии.
Истертость требований усиливалась оттого, что служба радио подслушивания вновь доложила о выходе в эфир подпольных радиостанций с территории Европы и самой Германии. А что еще могли сообщать подпольщики кроме тайных сведений о военных усилиях фашистской верхушки?!
— Почему до сих пор не состоялся процесс над компанией Лаубе и Штраух?! - набросился Гитлер в конце ноября на Шелленберга. - Им давно пора болтаться на виселице! Пусть все знают, что моя рука не дрогнет, если речь идет о расправе с врагами империи! Смерть одних послужит уроком остальным! Красные подожмут хвост! А нация увидит, что поражения произошли не по вине наших солдат и генералов, а только по вине предателей! Отправьте эту публику на виселицу, слышите' И немедленно!
Шелленберг щелкнул каблуками: — Слушаюсь, мой фюрер!
В первых числах декабря Гиммлер собрал советников и руководителей контрразведки, куда были приглашены также адмирал Канарис и советник Редер.
Участники совещания понимали, возможно, «немедленное завершение следствия и казнь арестованных не позволят до конца вскрыть все связи советских радистов» Но каждый из присутствующих помнил о требовании Фюрера отправить эту публику на виселицу. Что преследовали, вероятно, и говорили Шелленбергу и его подручным представить работу гестапо в лучшем свете несколько лучше-что скорейшее уничтожение преступников не позволит гестапо выйти на некоторых других английских агентов и на проанглийски настроенных офицеров вермахта, чье существование, по-видимому, было Канарису известно и которых Канарис приберегал на всякий случай, ибо начальник абвера не ставил в игре только на одну карту-Единодушие участников совещания, посчитавших, что следствие можно закончить, объяснялось еще и тем, что советские радиостанции в Берлине, Брюсселе, Париже и некоторых других городах замолчали. Это молчание как бы подтверждало, что виновные схвачены и изолированы.
Трудно допустить, что руководитель следствия советник Редер, что Шелленберг и Канарис, знакомившиеся с протоколами допросов, не обратили внимания на отсутствие ясности в некоторых вопросах. Однако вполне возможно также, что следствие потонуло в колоссальном количестве показаний, вырванных у арестованных и полученных от свидетелей. Возможно, что ни Редер, ни Шелленберг просто не имели физической возможности прочитать все документы заведенных дел. Тем более у них не было времени продумать каждую деталь показаний, тщательно сопоставить эти детали и разгадать кое-какие странности. Например, следствие так и не установило, имела ли Инга Штраух собственную рацию. Сообщенный Штраух шифр не подходил ни к одной из ранее перехваченных и пока не прочитанных телеграмм. Дешифровальное бюро гестапо также не нашло ключа к шифру телеграмм, передававшихся той берлинской рацией, которая, как предполагалось, принадлежала Штраух и ее группе. Загадочной оставалась вся история Штраух и фон Топпенау. Знали ли они, что сообщают сведения в Москву, а не в Лондон? Или действительно Штраух и Топпенау были завербованы советской разведкой от имени Интеллидженс сервис?
Однако и гестапо и абвер полагали, что подобные мелочи в сравнении с общей картиной, раскрытой в ходе следствия, уже не имеют решающего значения. Признания самих арестованных были достаточными для суда и казни».
Еще в середине ноября Алферов вместе с Больцем разработали новый план установления связи с членами группы Инги Штраух. Оба верили, что гестапо не сумело выявить контакты «Альфы» с «Гномом», «Верой» и «Зигфридом». Верили и в то, что Штраух сама не назовет их имен.
Васильев отнесся к их плану скептически.
— Дело даже не в том, что мы пошлем связного почти на верную гибель, — рассуждал он. — Дело в том, что появление этого связного может стать уликой против «Гнома» и других. Ведь гарантии, что товарищи не схвачены, не существует?
— Раньше ты был не так осторожен! - не сдержался Алферов.
— На ошибках учимся! — спокойно ответил Васильев. — А вот вы, капитан, не хотите делать выводов из собственных просчетов.
Он умел оставаться неуязвимым, Васильев! Всегда умел!
Алферов все-таки доложил свой план генералу.
— По последним сообщениям «Альфы», товарищ генерал, «Вера» находился в Бухаресте, - говорил Алферов- - Его пост слишком ответствен, чтобы назначать на него нового человека, не обладающего знаниями и опытом «Веры». Вряд ли «Вера» переведен в другую страну. Поэтому можно использовать одну из румынских групп. конечно, посылка телеграммы исключается. Но забросить к этой группе связного мы могли бы. Связной про
верил бы на месте ли «Вера». Если на месте — значит, «Альфа» промолчала. И тогда связной использует пароль к «Вере», выйдет через него на «Гнома» и «Зигфрида». Останется снабдить их рацией.
Генерал, подумав несколько дней, к радости Алферова и Больца, дал согласие на этот план.
И уже в пятых числах декабря румынский коммивояжер Попеску посетил один из фешенебельных ресторанов Бухареста, где за его столик присел человек в темно-синем костюме, с красным галстуком-бабочкой.
За ужином случайные собеседники обменялись несколькими незначащими фразами о ценах на продукты и видах на рыночную конъюнктуру и расстались. Но человек в темно-синем костюме унес с этой встречи газету, принадлежащую Попеску. В номере своей гостиницы человек в темно-синем костюме развернул эту газету, нашел на третьей полосе статью, содержащую подчеркнутые чернилами цифры потерь русских войск в ходе весенне-летней кампании сорок второго года, и, пользуясь этими цифрами, по буквам другой статьи прочитал нужный ему адрес.
А еще через пять дней люфтваффе засекла подпольную радиостанцию, внезапно появившуюся на одной из коротких волн и работающую с неизвестным шифром. Правда, поймать эту радиостанцию на той же волне впоследствии не удавалось. Да и работала она крайне редко, так что засечь ее служба радиопеленгации не могла. А потом эта радиостанция замолчала вообще.
Алферов же положил на стол генерала сообщение «Семнадцатого», что советник Кирфель, он же «Вера», по-прежнему находится в Бухаресте, что встреча с ним состоялась и «Вера» говорит об отсутствии каких бы то ни было признаков слежки. «Вера» сообщил, что знает об аресте «Альфы» и фон Топпенау.
Он пережил трудное время, готовясь к неожиданному аресту или по меньшей мере к нелегкому объяснению по поводу его польских знакомств. Однако ни объяснения, ни тем более ареста не последовало. «Вера» сказал, что по слухам, просочившимся из Министерства иностранных дел Германии, фон Топпенау обвиняется в том, что. находясь в Варшаве, попал в руки красавицы полячки и был завербован ею для службы в польской разведке и разведках союзных с Польшей государств, в первую очередь английской. В чем обвиняет