амфор, и он добавил:
- Повара, наливавшего воду вгидрию, и Афинея — к столбу. Всыпать каждому по двадцать пять ударов — и на неделю в эргастул!
- И потом — на поля? — уточнилаключница.
- Зачем? — покачал головойуправляющий. — Уверен, что это послужит имнеплохим уроком!
-Только сначала пусть сделают то, что предназначалось для нас! — воскликнул Публий.
- Что именно? — непонял Филагр.
- Пусть сожрутэту мышь!
- Ах, мой миленький! — восхитиласьключница.— Ты будешь большим человеком,когда вырастешь!
- Справедливоерешение! — наклонил голову управляющий и приказал надсмотрщикам:— Сарда сюда!
Вбежавший повар пал на колени перед столом и застыл в глубоком поклоне, как бы заранеесоглашаясь на любое наказание.
Эвбулид расширенными глазами смотрел, как Публий, взяв нож, разрезал мышь пополам ипротянул одну из половинокповару.
Не поднимая головы, тот покорно принял ее, глотнул и зажал кулаком рот, удерживая рвоту.
- На,запей! — управляющий с брезгливой гримасой протянулрабу кубок вина.
Сард проворно схватил кубок и, обливаясь, сделал несколько мучительных,шумных глотков.
- А теперь ты! — подошел к ЭвбулидуПублий, протягивая окровавленный кусок сослипшимися волосами.
- Нет! — отшатнулсяЭвбулид.
- А яговорю, ешь!
- Нет!
- Ешь!
Половинка мыши прижалась к самым губам Эвбулида. Он оттолкнул руку юноши и закрыл лицоладонями, решив: пустьлучше его убьют, чем он падет до такой степени.
- Оставь его,Публий! — вдруг услышал он голос управляющего,открыл глаза и увидел усмехающееся лицо Филагра.— Разве ты не видишь,что этот Афиней сыт? Поэтому я изменяю своенаказание по отношению к нему! Дать ему пятьдесят ударов у столба и посадить на три недели в эргастул на одну воду, если он, конечно, хорошо будет вестисебя! Если выживет — на поля его, как раз поспеет к началу второй
вспашки!
-А водоносом, конечно же, прикажешь поставить снова Сира? — тут же осведомилась ключница.
-Ставь, кого хочешь, все равно они больше месяца у тебя не держатся! — махнул рукой управляющий и, осушив полный кубок вина, дал знак надсмотрщикам вывести изкомнаты рабов.
4. Эргастул
Через полчаса окровавленного, бесчувственного Эвбулида втащили в эргастул и бросили на пол.
Придя в себя, он оглядел мрачные стены небольшого помещения, низкий потолок, земляной пол,на котором не было подстилки,и увидел над собой равнодушное лицо Сарда.
- Что со мной? —силясь повернуться на бок, прошептал он.
Сард помог ему и, деловито осмотрев иссеченную плетьми спину, ответил:
-Пятьдесят ударов.
- Мне больно... Они убили меня! —простонал Эвбулид.
- Пятьюдесятью-то ударами? —присвистнул Сард.— Тебя что — ни разу не ставили к столбу?
- Нет...
-И не били никогда в жизни?!
-Никогда... Если не считать дороги сюда...
- Тогда всеясно. В следующий раз кричи громче и не сжимайся!— начал поучать Эвбулида Сард.— С криком вся больвыходит, да и после не так мучаешься. А когда стискиваешься перед ударом— кожа лопается! Так-то, это целая наука!Привыкай...
-Поздно...— с горечью усмехнулся Эвбулид. — Управляющий посадил меня сюда наодну воду. Если вытяну — так все равно невыдержу больше недели на полях!
- Да уж слышал! — кивнул Сард. — Ичто ты отказался есть ту мышь? Противностало?
- Я — человек...
- Ах да,гордость не позволила! Вы, эллины, гордые. Не как римляне, конечно, но все же… А я съел. Да! Сожрал!! Я ужевосемнадцать лет в рабстве и вынес от них такое, что эта мышь пирогом может показаться! И что же — живу! На коленях, с согнутой шеей, всеми презираемый,униженный, опозоренный — живу! А ты — что теперь с тобой будет через неделю, после того, как я выйдуотсюда?
- Кем тыбыл до рабства? — вместо ответа спросил Эвбулид. — Судя по твоей речи, на своейродине ты был далеко не последнимчеловеком!
- Сказать тебе — не поверишь! —отмахнулся Сард.— Я был главным судьей вКаралисе.
- Что?! — забыв оболи, приподнялся на локтях Эвбулид.
- Да-да, — уныло подтвердил раб. —Главным судьей и правой рукой правителякрупнейшего города Сардинии... Когда-то вокруг меня вилась целая стая угодливыхи старательно выполнявших все моиприказы управляющих и надсмотрщиков. Да что там — у меня самого было, поменьшей мере, две сотни рабов, готовых поодному движению моих глаз съесть нето что мышь, а даже друг друга!
- И ты дошелдо такой жизни?!
- Что делать? Уж очень хотелосьжить... Пусть рабом, пусть у столба, нотолько жить: дышать этим воздухом, пить, есть — жить! К счастью, явсегда готовил себе сам, боясь, что кто-нибудьиз рабов отравит меня. И поэтому после того, как Тиберий Гракх разгромил наше войско, в доме купившего меня господина мне сразу же нашлось дело. И вот яповар, раб, сижу с тобой в эргастулевместо того, чтобы самому сажатьлюдей и давать советы правителю... Что, презираешь меня, эллин?
- Нет, — подумав,покачал головой Эвбулид. — Жалею.
- Нет, это я жалею тебя! — давясьот слез, выкрикнул Сард. — Потому что тыуже на полдороги к лодке Харона! А я хоть и не такой гордый, как ты,пусть уже не судья, не правая рука правителя — но проживу так еще пять, десять, даже двадцать лет!
Всю неделю после этого разговора Сард молчал, угрюмо глядя в одну точку. Без слов онделился с Эвбулидом своим жалким обедом, который ему приносила ключница раз вдва, а то и в три дня, навсе вопросы эллина отвечал односложно и снова умолкал, мучительно думая о чем-то своем.
5. Один…
Ровно через неделю Эвбулид остался один. Медленно потянулись дни и бессонные ночи.
Изредка ключница приносила и молча ставила кувшин с затхлой водой, но чаще забывала делатьдаже это.
Однажды мимо эргастула прошел привратник, и Эвбулид узнал его старческий голос:
-Опять этот лукавый евнух пожаловал — горячую женщинуему в объятия!
Через три дня голод стал преследовать Эвбулида, не давая ему ни секунды покоя. Обоняниеобострилось, и он стал явственно различать запахи кухни.
Пахло мясными супами, жареной рыбой, чесночной подливкой.
Вжимаясь лицом в дверь, Эвбулид подолгу вдыхал эти ароматы дергающимисяот нетерпения ноздрями.
Но вскоре запах пищи стал раздражать его. Он забивался в самый дальний угол и часами лежал,отвернувшись к стене, стараясьзаглушить муки от воспоминаний о времени, когда был свободным человеком.
Вспоминались ему родители— пожилые уже — он был поздним и единственным ребенком в семье — мать и отец.
Досеми лет он прожил с матерью в гинекее, оставившем в памяти запахи дешевых ковров иубаюкивающий шорох прялки.
Игрушек ему покупали мало. Поэтому, наверное, каждая из них запомнилась навсегда:раскрашенная синей краской трещотка,волчок, всегда норовивший заскочить в угол, глиняная тележка с крошечными деревянными колесиками...
Отец всегда был добр к нему, чаще, чем мать, разрешал выбегать на улицу, правда, всегдаругал, если заставал Эвбулида,играющего с детьми соседских рабов.
Онпочти не задержался в памяти — помнится только, что у него было всегда озабоченное лицо. И все. Он слишком мало занимался с сыном и редко бывал дома, чтобыЭвбулид мог запомнить большее. Аоднажды он ушел и не вернулся. Заигравшийсяна улице с ребятами и удивленный тем, что его никто не зовет домой, он вбежал в гинекей и увидел плачущую мать, которая раскладывала на крышке сундукатемные одежды.
- Вот и нетбольше у тебя отца! — тихо вымолвила она, и наследующий день они переселились в мужскую половину. И не потому, что обычай разрешал мальчику жить вгинекее только до семи лет, а потому,что отец погиб на войне, которая шладалеко от Афин...
К счастью, скопленные отцом деньги и помощь братьев матери, живших вдалекой Аркадии, позволили Эвбулиду, в отличиеот детей соседей — бедняков, закончить школу. Правда,дети богатых смеялись над тем, что его не сопровождает в школу педагог, и что он сам носит своитаблицы и учебники. Зато, когда такойпедагог наказывал розгой орущегосынка судьи или торговца, уже Эвбулид, в свою очередь, громко смеялся над ним.
После палестры, где он научился бегать, прыгать, метать копье, танцевать и плавать,промелькнуло еще два года необязательной учебы у малоизвестного в Афинах ритора, который недорого брал за обучение юношей премудростямфилософии исладкоголосию лирических поэтов.
В день восемнадцатилетия, когда он был внесен в гражданские списки истал эфебом, умерла мать. Никогда ему не забыть того дня, когда она лежала, обращенная лицом кпорогу, а над дверью состороны улицы в знак траура висели ее поседевшие, увядшие к старости волосы...
Едваистресканная от зноя земля приняла глиняный гроб и немногочисленные родственники крикнули прощальное "Хайре" и заспешили по домам, чтобыочиститься от осквернения, как кЭвбулиду подошел космет1 и сказал, чтобы тот поспешил на торжественную клятву эфебов.
Вдвоем они наскоро совершили очищение, без которого нельзя ни общатьсяс другими людьми, ни входить в храм, и направились в храм Аглавры.
Сколько лет прошло с того далекого боэдромиона, когда онстоял в полном вооружениисо своими товарищами, мешая со слезами слова клятвы. Может, потому, что чутье его было обострено смертью матери, каждоеслово стало ему святым и запомнилосьдо сих пор.
- Я не наложупозора на это священное оружие, — торопливозашептал Эвбулид, мысленно сжимая в руке древко копья, — и никогда непокину своего товарища в битве, где бы я нестоял. Я буду сражаться за моих богов и за мой очаг и оставлю после себя отечество не умаленным, ноболее могущественным и сильным. И сами вместе со всеми я буду разумно повиноваться всем правящим и разумно