стенами эргастула. То ли забывшаяо нем, то ли решившая, что наказанный раб умер от голода, ключница перестала носитьводу.
Боясь расплескать ту дурно пахнущую жидкость, что оставалась на дне миски, Эвбулид время отвремени подползал к нейи, низко наклонившись, по-собачьи лакал ее.
Вскоре одиночество стало тяготить его и мучать не меньше, чем раньше навязчивые голоса.Плача, Эвбулид то звал Гедитус Диоклом, Армена и даже Аспиона, то колотил вялыми кулаками в дверь, окликая Сира, привратника, ключницу.
Но за эргастулом по-прежнему было тихо. Очевидно, напуганный Протасием Филагр отослал наполя всех рабов до единого.
Однажды, когда Эвбулид потерял уже всякую надежду на связь с внешним миром, снаружипослышался торопливый шепот:
- Афиней!..
Он недоверчиво приподнял голову, решив, что ослышался, но шепот явственно повторился:
- Афиней!
Это был не призрачный голос Гедиты или Филы, а живой, взволнованный женский голос,совершенно незнакомый ему:
- Афиней, ты жив?Откликнись, это я — Домиция!..
Опираясьо пол дрожащими руками, Эвбулид на коленях подползк двери и, не в силах вымолвить слова, толкнул ее ладонью.
- Живой! —обрадовался голос.
Дверь осторожно скрипнула, приоткрылась. В ночном проеме, на фоне усеянного звездаминеба, появилась женская фигура.
Бесшумно опустившись на колени, она поставила на пол кувшин и миску с едой и приняласьгладить Эвбулида по лицу, волосам,шепча:
- Язнала, я верила, что мы еще встретимся! Родной мой!..
"То были голоса, теперь — видение, исовсем как живое… Но все же это лучше, чембыть одному!" — подумал Эвбулид и вслухспросил, не узнавая своего голоса:
- Кто ты?
- О, Минерва, это неон! — вскричала девушка, отшатываясь отЭвбулида.
Она произнесла эти слова по латински, и Эвбулид, как нибыло затуманено его сознание голодом, понял, что это — та самая римлянка-рабыня, о которой Протасий сказал Филагру, что ни один волос не долженупасть с ее головы.
- Постой! — протянулон руку, содрогаясь от мысли, что девушка исчезнеттак же внезапно, как появилась. — Только не уходи!..
Но римлянка оттолкнула его руку и, с криком: "Не он! Не он!",— выбежала из эргастула.
С упавшим сердцем Эвбулид слушал, как, скрипнув, захлопнулась дверь и как торопливозакрывался тяжелый засов. Вклетушке эргастула снова стало темно и тихо.
"Опятьодин!— закрыл глаза Эвбулид. — Зачем она приходила сюда, и почему я — это не я?Кого она ожидала здесь увидеть? А может, еевообще не было?.. Конечно же, не было! — принялся успокаивать себя он. —Как не было ни Гедиты, Квинта, триерарха с"Афродиты", как скоро не будет и меня..."
Он собрался было лечь прямо у двери, но пальцы неожиданно натолкнулись на какой-топредмет. Эвбулид ощупалего и вскрикнул от радости, узнав в нем кувшин, который принесла девушка.
Не веря самому себе, он схватил его в руки, убеждаясь, что воды в нем по самое горлышко, иприложился к нему жадными губами.Это была самая вкусная вода, какую он когда-либо пил в своей жизни, и даже невода, а теплый настой трав, подслащенный медом.
Не в силах оторваться от глиняного горлышка, Эвбулид пил, пил сладкую, терпкую жидкость,тщетно уговаривая себя сделать лишь несколькоглотков, а остальное оставить на потом.
Он так и уснул в обнимку с кувшином. И когда проснулся, первой мыслью было: "А где миска с едой? Ведь еслиесть кувшин, то девушкаприходила на самом деле, а у нее была и миска!"
Было уже утро, судя по полоскам розового света в двери, и он сразу увидел возле себя миску.Заглянул в нее и едва не заплакалот счастья: она до краев была полна серой полужидкой кашей. Такую в Афинах скормили бы еще не каждой свинье, но сейчас он съел бы всю ееразом, да еще и вылизалбы дочиста дно миски. Останавливало его лишь воспоминание о том, что произошло с ним, когда он наелсядосыта в трюме "Талии" всего послетрех дней голодания. А тут — без малого,месяц!
Или полмесяца?..
Давно потерявший счет времени, Эвбулид уже не воспаленным воображением — вполне осознанно припоминал слова Аристарха:
"Говорилже вам было — не торопитесь! Ну что вам стоило разделить эту еду на два или даже на три дня? И ты, Эвбулид, туда же! Ведь грамотный человек!"
Вздохнув,Эвбулид сделал небольшой глоток, потом, подумав, — второй, третий... и ссожалением отставил миску на шаг от себя.
"Гдетеперь Аристарх? Что с ним? — думал он, вспоминая удивительного лекаря. - все так же мечтает прожить до ста двадцати лет? А может, его уже нет на свете...Как ему не повезло! Как не повезло из-за этого всем людям — и тем, что живут сейчас, и тем, что будут жить после..."
Эвбулид вздохнул, покосился на миску и, не удержавшись, сделал еще глоток, после чегорешительно переставилмиску на два шага, отвернулся, потом подумал и отнес ее в дальний угол.
После этого он вернулся к двери и стал неотрывно смотреть на полоски света, дожидаясь, когдаони станут белыми, чтобы можнобыло сделать еще несколько глотков.
Стараясь отогнать навязчивые мысли, Эвбулид стал думать о Гедите. Он вспомнил своюсвадьбу сразу после возвращения с войны,счастливое лицо Гедиты, которую он перевозилв свой дом в украшенной цветами повозке, ее мать, державшую в руках горящийфакел, зажженный от домашнего очага.
Под свадебную песню в честь Гименея он перенес Гедиту через порог, и их, счастливых и радостных, родственники исоседи щедро осыпали финиками,орехами, фигами и мелкими монетами.Затем факелом разожгли очаг, принесли жертвы предкам и после заполночной трапезы хлебом с фруктамиони с Гедитой началисемейную жизнь...
Эвбулид отвел взгляд от полосок света, которые еще только золотились. Солнцу, судя по ним,было еще далеко до зенита.Закрыл глаза.
В первый день после свадьбы, по совету некоторых приятелей, он сразу решил показать, кто вдоме истинный хозяин.
Теперь смешно вспоминать, но именно так оно и было.
Едва они разложили по углам многочисленные подарки, как он с важным видом стал поучатьГедиту, что она должна хранить все запасы в порядке и каждую вещь на своемместе. Говорил, чтобыфрукты, приносимые в дом, были хорошо высушены, одеяла и одежда хранились в сундуках, обувьвсегда была выставлена в ряд, дабы он сразу мог определить, какую пару выбрать сегодня. Не забыл и то,как должна быть расставленапосуда и горшки. В заключение же строго заметил, повторяя слово в слово то, что услышалот подвыпившего гостя на свадьбе:
- Из гинекея —ни шагу! Если женщина выходит на улицу, тоона должна быть уже в таком возрасте, чтобы прохожие спрашивали, не «чья она жена?», а «чья она мать?».
Он продолжал быи дальше в том же духе — недостатка в советахи поучениях, как от ровесников, так и знатных гостей не было, но Гедита неожиданно обняла его за плечии, стесняясь, шепнула на ухо:
«Эх, Эвбулид, ну зачем мне выходить из дома, когда в нем ты!..»
Эвбулид сцепил зубы, чтобы не застонать. Боги послали ему такую жену, а он, пусть даже не посвоей воле, оставил ее на произвол судьбы одну с тремя детьми и с огромнымдолгом Квинту! Да ираньше не особо баловал. Ее на руках надо было носить, а он чуть что: «Замолчи, женщина, ато у тебя заболит голова» или:«Занимайся лучше своей прялкой!»
А подарки, сколько он сделал ей подарков за всю жизнь? Два отреза на хитоны да колбу, чтокупил у купца из Пергама, совершенноникчемную теперь для нее вещь. Откуда ей взять благовония, чтобы хранить их в ней, пусть хоть она триждыиз Пергама!..
«Пергама!— мысленно ахнулЭвбулид.— Ведь тот купец был из Пергама. Да-да, точно — он еще приглашал меня к себе в гости, посмотреть скульптуры, которыехвалил сам царь! Что стоит емупопросить царя забрать меня в царские мастерские,откуда через десять лет выпускают на свободу! Я не испорчу ни одного листа пергамента, буду стараться, как десять рабов, вместе взятых, и снова увижу Гедиту,Филу, потреплю за вихры Диокла, впрочем,— помрачнел он,— какие там вихры, если он уже станет зрелыммужем... Да и вообще,— накинулся на себя Эвбулид,— как я найду этого купца, если никогда больше не выйду за стены этогопроклятого эргастула!..»
Отогнав от себя легкую, как дуновение свежего ветерка, надежду, он вдруг увидел, что полоскив двери уже белые, и, больше не сдерживая себя, ополовинил миску. Дожидаясь вечера, снова стал думать о своейпотерянной семье.
Нет, не все так плохо было у них с Гедитой. Было то, что редковстречается в афинских домах, где браки заключаются, как правило, по воле родителей,— любовь и обжигающая сердце нежность.
Спустя год после свадьбы у них родился Диокл.
Купленный Эвбулидом Армен украсил дверь дома венком из оливковых ветвей — символом будущей гражданской храбрости сына своего господина, и Эвбулид с гордостьюслушал, как проходившие мимо афинянеговорили: "Этот дом посетило счастье,здесь родился мальчик! Его имя1 принесет ему большое будущее!"
Спустя еще год Армен украсил дверь шерстяной повязкой, напоминавшей о женском трудолюбии.Дочку назвали Филофеей — любящей богов,по-домашнему просто Филой — любящей...
Когда же родилась еще одна дочь, в дом уже все настойчивее стучалась бедность:наследство умерших родителей и приданое Гедиты таяли как дым.
И все равно он не унывал, надеялся на лучшее и с молчаливого согласия Гедиты назвал своюмладшую дочь Клейсой2...
Эвбулид не заметил как уснул.
Когда проснулся, увидел, что за дверью уже ночь. Засмеявшись от радости, он набросился наоставшуюся в миске кашу,допил настой в кувшине и, блаженно откинувшись, уснул на этот раз сытым, спокойным сном.
9. Близкий друг
Сколькоон спал — час, сутки, не помнил. Очнулся от осторожногопоскрипывания шагов по посыпанной дробленым камнем дорожке.
Шли, без сомнения, к эргастулу. Знакомо отодвинулся засов, скрипнула, открываясь, дверь.На пороге, как и в первыйраз на фоне звездного неба, возникла знакомая фигура Домиции...
- Афиней!— дрогнувшим голосом окликнула она и, увидев поднявшегося ей навстречу