смотри на меня так! Ты хороший, сильный,тебя любая девушка полюбит. А я... мое сердцелюбит другого.
— ТогоАфинея? — глухо уточнил сколот, и глаза его злобноблеснули.
-Да...
— Этого Феми- стокла? — струдом выговорил греческое имяЛад.
- Да! — сквозь слезыулыбнулась Домиция.
— А если он умрет?
Римлянка недружелюбно взглянула на сколота, повела плечом, словно отгоняя подобныемысли, и покачала головой:
—Все равно тебе не на что надеяться.Потому, что тогда первой умруя.
—Ты?! — вскричал Лад. — Но я не дам тебе сделать этого!
—А я и не собираюсь у тебя спрашивать! — резко ответилаДомиция. — Уходи. Или я позову управляющего.
—А он и так уже здесь! — усмехнулся Лад. — И знаешь, что онсейчас с тобой сделает?
—Что? — удивленно спросила Домиция и вскрикнула от неожиданности.
Ладлегко поднял ее на руки и понес к выходу.
— Чтоты делаешь? Пусти! — кричала девушка, и Лад даже сквозь полушерстяной хитончувствовал, как горит ее тело. — Пусти...
— Тымне сказала никогда, и я говорю – никогда! — решительно ответил Лад, выносяДомицию из дома, где у порога их уже ждалаготовая к поездке повозка.
Бережно уложив римлянку на духмяное сено, сколот поправил над ней пологи уверенным голосом, словно всю жизнь проходил в управляющих, приказал пробегавшему мимо рабу:
— Сбегай на кузницу и приведи сюда Эвбулида.
— Какогоеще Эвбулида? — не понял раб.
— Да,какого? — бросил подозрительный взгляд на нового управляющего евнух. — Из всехэллинов-рабов в этом имении язнаюлишь одного Афинея!
— Этоон и есть, — поняв, что совершил оплошность, ответил Лад и пояснил не сводящемус него глаз Протасию: — В Афинах я былрабом у этого Афинея и до сих пор не могу избавиться от привычки называть его Эвбулидом… Ну, что стоишь? —набросился он на переминающегося с ноги на ногу раба. — Марш выполнять мойприказ!
— Акто же будет тогда работать на кузнице? — забеспокоился евнух, глядя вслед убегающему рабу.
— Этоуже твоя забота! — грубо ответил Лад. — Если ты хочешь, чтобы мои четыре пятых были в золоте, а не в меди, то сегодня же пришли сюда приличного кузнеца, ане такого, который только делаетвид, что работает, а на самом деле лишь портит заготовки и наносит ущерб нашему господину!
— Вот тыкакой, Скил! - удивленно протянул Протасий,глядя на сколота и, не без удовольствия думая, что сэкономит сегодня горсть монет. Разве есть смыслследить за рабом, который с сегодняшнего дня стал господином своего бывшего хозяина?
2. Страх исовесть
Демарх проснулся задолго до рассвета в своем крошечном глинобитномдомике на окраине Пергама.
Он долго лежал на сколоченном из грубых досок топчане, глядя невидящими глазами в дочерназакопченный потолок.
Вставать не хотелось. И не потому, что надо было принести из колодца воды и разбудить детей.
Эти два занятия, которые ложились на него каждый раз, когда жена ждала ребенка, всегда былиему в радость. Зачерпываякувшином воду и неся домой, он с удовольствием глядел на просыпающийся город. А когда поднимал на руки сонных дочерей и сына и, смеясь,наблюдал за тем, как падают их головки ему на плечи, сразу забывались и нищета, и предстоящая навесь день тяжелая работа. Тогда он был вполне счастлив.
Не хотел же он вставать и нарочито медлил, потому что сегодня истекал срок, данный емуЭвдемом.
Слыша, как раздувает огонь в очаге жена, Демарх вздохнул и удобно закинул руки за голову.
Полон Пергам воров, убийц, беглых рабов, с досадой думал он, так нет — подавай Эвдему заговорщиков. Для Эвдемаони преступники. А какие же они преступники — носильщик Кабир, купцы Анаксарх,Фархад, Артемидор, ремесленники, воины, даи сам Аристоник? Разве они украли что-нибудь или оскорбили непочтением богов?Да они сами готовы поделиться сдругими, чтут богов и особенно Гелиоса, как вряд ли кто еще в Пергаме, а вся их вина в том, что они хотят, чтобы такие, как он, бедные и несчастныелюди были счастливы и свободны. И еще — чтобы калиги римских легионеров не загрохотали по улицам Пергама и нетоптали земли их вольного царства.Собраться бы с силами сегодня вечером и высказать все свои сомнения Эвдему.
Демарх покачал головой и даже застонал от досады: да разве станет Эвдем слушать об этом?Конечно, размышлял он, этотвельможа спас всю его семью от рабства, и он, Демарх, должен быть благодаренему за это, и помнить, что поклялся богами слушаться его во всем и не предавать своего всемогущего господина. Но теперь он не могпредать и своих товарищей.Так что же делать? Где выход?..
Демарх знал, что, сломайся он в последнюю минуту, Пергам в эту же ночь лишится своих самыхверных защитников. Нет, на это он не пойдет. Но что тогда будет с егонесчастной семьей — женой и детьми? Ведьугрозы Эвдема - не пустые обещания.
Он сел, обхватил колени руками. Вспомнил, как вельможа однажды повел его в подвалы своегодворца.
Страх, который он испытал там, снова охватил его. Уже сами проходы подвала, хоть они и былиукрашены яркими коврами, вызывали желание броситься назад.
Редкие факелы, какие-то хрипы, стоны, словно из-под земли, с каждым шагом только усиливалитягостное ощущение. То и дело он натыкался на странные выступы, делающиепроходы еще более узкими. Демарх внезапно налетел на один из них. Эвдем усмехнулся,постучал ладонью по выступу и сказал:"Все, умер. Видишь — ничего не слышно..."
Только тогда Демарх понял, что за стоны и хрипы слышались со всехсторон: каждый выступ, сложенный из массивных серых кирпичей замуровывал живого человека! Ноги его словно приросли к полу, с трудомделал он каждый шаг за идущим,как ни в чем не бывало, Эвдемом. А когда пламя факела высвечивало новый выступ, испуганно обходил его, почти прижимаясь спиной к осклизлойстене.
Ничего более мрачного и жуткого он не видел за всю свою жизнь. Но самое страшное ждаловпереди.
Эвдем, отворив одну из железных дверей, прикрикнул на него, чтобы не мешкал, и, когда оностановился в проеме, пораженныйтем, что увидел, буквально насильно втолкнул в небольшую комнату с низкими, полукруглыми каменными сводами.
Посередине комнаты, прикованный тяжелыми цепями к потолку, висел окровавленный человек.
Бородатыймужчина — палач, как сразу догадался Демарх,оглянувшись, увидел Эвдема и на немой вопрос вельможи отрицательно покачал головой.
«Жги!»— коротко приказал Эвдем, и Демарх внезапно поймална себе его пристальный, испытующий взгляд.
Палач приоткрыл дверцу печи, вынул раскаленный докрасна прут и, обойдя мужчину, как быприкидывая, где ему будет больнее, приложил его плашмя к спине несчастного.
Мужчина дернулся и безумными глазами уставился на своих мучителей.Запахло паленым мясом.
«Ну? —спокойно спросил у него Эвдем. — Тебе и теперь нечего мне сказать?»
«Господин, —завопил пленник. — Я сказал тебе все! Все! Все!»
«Жаль, —покачал головой Эвдем. — Я думал, ты будешь умнее... — И приказал,вопросительно взглянувшему на него палачу: — Поговори-ка теперь с егородственниками, может, хоть это на негоподействует!»
Палач угодливо кивнул, сунул прут в печь, подождав немного, вынул его и, убедившись, чтоон снова стал малиновым, тяжелымишагами направился к двери, которую Демарх сразу и не заметил.
«Ты не встречалэтого человека в лавке Артемидора?» — вывелего из оцепенения Эвдем, кивая на обвисшегона цепях мужчину.
«Нет, —ответил он, стараясь не глядеть на несчастного: — А кто он?»
«Такой же агент, как и ты, только предавший меня и перекинувшийся на сторону заговорщиков!» — с угрозой ответил Эвдем, и Демарх вздрогнул, услышав дикиевопли из приоткрытой двери, закоторой исчез палач. Без сомнения, кричалидети и женщина.
«А там мы пытаем его семью, чтобы он лучше понял свою вину передо мной и быстрее разговорился! — объяснил ДемархуЭвдем. — Так, значит, ты не знаешь его? Жаль! Тогда пошли наверх, я ведь только для этого и привел тебя сюда!»
Нет, не для этого показал ему вельможа муки несчастного. Эвдем хотел запугать его, показать,что будет с ним и его семьей, если он предаст его или окажется таким жестроптивым. И, кажется, добилсясвоего. Тот ужас, который он испытал в том подвале, снова всякий раз охватывал его, едваон слышал голос Эвдема иливидел его...
«Что же мнетеперь делать?» — в отчаянии думал Демарх. Так ничего не придумав, он встал с постели и отправился за водой.
Проснувшийся город уже не радовал его, как прежде,утренним многоголосьем и пестротой улиц.
— Чтос тобой, Демарх? — встревожено спросила жена, которуюсоседи называли Мелиттой,"пчелой",а он, переиначив ее имя, — Мелитиной, что наэллинском означало "медовая". — Уж не болен ли ты?
— Нет-нет,— поспешил успокоить ее Демарх и похолодел отмысли, что на эти плечи, спину, заметно уже выдававшийся живот может опуститься раскаленный прут палача...
— Может, мне самой разбудить детей?
— Нучто ты! — через силу улыбнулся Демарх. — Они уже такие большие, а тебе не следует больше поднимать тяжести!
Он вошел в отделенную пологом из разноцветных старых лоскутков детскуюполовину и склонился над широким топчаном. С краю, как всегда, спал его сын, семилетний Дасий1,которого он назвал так потому, что он родился с густыми и черными, на удивлениесоседей, волосами.
— Дасий…— легко поднимая его, шепнул Демарх, — Вставай!
— Ну,еще немножечко, отец... — пробормотал сын, не открывая глаз.
— Вставай, вставай! Все ребята уже во дворе, тебя дожидаются!
— Асын Арата тоже там? - Сон мигом слетел с мальчугана. — Он должен мне семьальчиков!
— Там-там!— гладя его по взлохмаченным со сна волосам, кивнул Демарх.
— Тогда я побежал!
Пятилетняя Анфиса тоже встала без долгих упрашиваний. Демарх тревожным голосом сказал, чтозаболела ее любимая глинянаякукла, и девочка побежала в угол лечить ее.
Только самаямладшая, Саранта долго капризничала и, роняя сонную головку на плечо отца,никак не соглашалась встать на ноги.
Помня о том, как тяжело далась им с Мелитиной эта болезненная, слабая девочка, собственно,