они им.
Аттал слушал сначалас удивлением. Потом — с интересом. Наконец,словно только что вошел в лавку, обвел взглядом вазы, задержавшись глазами на рыбешке. И после того, как один из ремесленников, косясь на Артемидора,с криком: «Да будь они прокляты, эти римляне!» хватанул посохом прекрасную вазу, захохотал, хлопая в ладоши:
— Ай,да Артемидор! Ай, насмешил! — и, уже обращаясь к побледневшему Аристонику,спросил: — Значит, разговор у нас пойдет оРиме?
— Да,—ответил тот, делая незаметный жест купцу прекратитькомедию, и, глядя, как пятятся к выходу, униженно кланяясь его брату,гелиополиты, добавил: — О Риме и одномнегодяе, которого подослал в Пергам сенат.
— И что же хочет от меняэтот негодяй? — поднимая кубок,поинтересовался Аттал.
—Совсем немного, — без улыбки сказал Аристоник. — Чтобы ты написал завещание, в котором бы передалсвое царство Риму.
—Недурно придумано! — покачал головой Аттал. — И это все?
—Все! За исключением того, что послеэтого он должен отравитьтебя!
—Отравить? Меня?! — откинувшись на персидские подушки, засмеялсяцарь. — Аристарх, слышишь? Это уже совсеминтересно! Как будто римскому сенату неведомо, что мне известны противоядия от всех существующих в миреядов!
— Но,тем не менее, это так! — настойчиво проговорил Аристоник. — Я даже могупредставить тебе человека, который знаетэтого римлянина в лицо!
— И где же он?
— На серебряномруднике. Это Эвбулид, раб твоего бывшегоначальника кинжала Эвдема!
Аттал глазами показал Никомаху на дверь. Тот, мгновенно поняв приказ, рванулся к двери,чтобы послать своего человеказа рабом. Следом за ним из лавки выбежал взволнованный Аристарх.
Проводив рассеянным взглядом обоих, царь задумчиво произнес:
— Конечно, я верю тебе, Аристоник, и, в доказательство этого, разрешаю вернуться во дворец.Однако, ты, как всегда, слишкомгоряч и доверчив. По просьбе римского посла Сервилия Приска, этого честного и открытого человека, япринял недавно во дворцеодного римлянина, но, как видишь, до сих пор жив!
— Ктоон? — подался вперед Аристоник.
—Так, — пожалплечами Аттал. — Торговец, который скоростанет сенатором.
— И о чем же он говорил с тобой? Уговаривал написать такое завещание?!
— Вовсенет! — удивился Аттал. — Я лепил его бюст из воска,а он рассыпался в благодарностях и говорил, что этот бюст будет самым знаменитым в Риме, потому чтоего ваял я!
— И это все?
— Еще он, кажется, молол какую-то чушь о том, что если поднимутся рабы и пергамская чернь, томне без помощи Рима не устоять, что многие государства мира теперь сохраняют призрачностьнезависимости, потому что все делают по воле сената. Называл Вифинию, Сирию, Понт. Нет, он вовсе не похож наубийцу! Да, он не глуп, хитер, азартен, но — труслив,я отчетливо читал это на его лице, а трусу сенат вряд ли доверил бы такое дело!
—Где он теперь? — быстро спросил Аристоник.
—Наверное, опять у меня во дворце! — взглянул на водяныечасы Аттал и отставил кубок. — С первого раза портрет мне не удался, я никак не мог уловить истинноговыражения его лица и поэтому назначилсегодня второй сеанс.
—Базилевс, откажись от этого сеанса! — воскликнул Аристоник, видя, что Аттал поднимается с клине.
—Да ты что? — удивился царь. — Я так увлекся этой работой, что даже сейчас не хочу терять ниминуты!
—Я прошу тебя, не ходи во дворец, покатуда не приведут Эвбулида! — попросилАристоник.
— Эх,Аристоник, Аристоник! — укоризненно покачал головой Аттал, ища глазами лекаря.— Ты неисправим и, как всегда, называешьрабов достойными именами. А ведь Эвбулидомкогда-то звался великий скульптор Эллады. Пора тебе забывать эти привычки, раз собираешься жить во дворце. Гдеже, в конце концов, Аристарх? — воскликнул он.
— Онушел с моими людьми на серебряный рудник, сказав, что рабу, возможно,понадобится его помощь! — поклонилсяначальник кинжала.
— Нуи вельможи пошли! — вздохнул Аттал и заторопил брата. — А ты чего медлишь?Идем!
— Простименя, брат, — негромко отозвался Аристоник. — Но я остаюсь здесь.
— Хорошо, жду тебя вечером. Нам есть, о чем поговорить!
— Нет,базилевс, — слегка побледнев, твердо сказал Аристоник. — Я не приду.
— Что?— вскинул голову царь и в сердцах махнул рукой: — А впрочем, как знаешь! Живи в своих трущобах, если они тебе приятнее моих залов и спален!
Дверь громко захлопнулась. Снаружи послышалось бряцанье оружия иудаляющийся цокот копыт.
— Этоон! — уверенно сказал Аристоник, думая о римлянине.
— Он...— кивнул Артемидор, думая о том же.
— И если он добьется своего и завещание уйдет в Рим...
— Изавещание уйдет в Рим... — эхом отозвался купец и вздрогнул: — Нет! Мы недолжны допустить этого! Раз твой братотказался слушать тебя, нам следует хотя бы перекрыть все дороги этому римлянину в Элею!
— Янемедленно предупрежу об этом моих людей! — воскликнулАристоник, не только словом, но и тоном отделяя Артемидора от государства Гелиоса, и вышел из лавки»
— Ая — своих! — соглашаясь с этим, крикнул ему вслед купец.
Оставшись один, он оглядел лавку, подумал, что неплохо было бы оставитьвсе, как есть, чтобы посетители могли и отдохнуть,и купить вазы — как-никак двойная выручка. «Впрочем, - усмехнулся он про себя, - какая там выручка, если Пергамстанет римской провинцией...»
На глаза ему попалась статуя, в спешке позабытая царем.Подойдя к ней, он сдернул покрывало и долго смотрел на Селену, прикидывая, что же теперьпринесет ему эта сестра Гелиоса,богиня луны, покровительница всего неизменного, мрачного, мертвого...
ГЛАВА ВТОРАЯ
1. Возвращениеиз аида
За неделю, проведенную Эвбулидом в руднике, он испытал столько, сколько ему недоводилось испытывать за все время, прожитое в рабстве.
Каждый час в норе, где он, хрипя от натуги и удушья, долбил то кайлом, то молотком каменнуюстену, подгоняемый железнымпрутом носильщика, казался ему равным целому дню,а день — году минувшей жизни.
Он пересталдумать про время, не знал, что наверху — утро или вечер, — все было едино инеизменно в гулкой, мрачной штольне, гдеотсчет дней для несчастных шел на мешкии корзины, наполненные кусками руды.
Два или три раза носильщик уводил за собой в глубь коридора новеньких, и тогда Эвбулиддогадывался, что сейчасдень, ибо какой интерес управляющему тащить провинившихся рабов на рудник ночью. Тогда он отваливалсянавзничь и, закрываяглаза, силился представить яркое солнце, буйную траву начавшегося наверху лета,суетящихся людей.
Этоему не удавалось.
Мешал тусклый светильник, напоминающий о его участи, отвлекали, возвращая в явь, мерныеудары инструментов, доносившиесясо всех сторон.
«Безумныесущества! — думая о людях, оставшихся на земле, поражался он. — Воюют,проливают кровь, радуются, набивая золотом исеребром кошели, ссорятся друг с другом... И все это вместо того, чтобы просто жить и наслаждаться свежим воздухом, солнцем, небом, травою! Они дажене подозревают, сколь достаточно этодля счастья!.. И как же я сам не ценил всего этого! Как зря жил и бездумнотратил время на совершенно ненужные вещи и совсем пустые беседы…»
Издалекадоносилось шуршанье кожаного мешка или корзины,которую волок по коридору носильщик.
Эвбулид, морщась от боли во всем теле, торопливо поворачивался на бок ибил молотом по вставленному в трещину клину или просто кайлом по глыбе, выпирающей из стены. Несмотря на такую предосторожность,ему ни разу не удавалосьпровести носильщика, обладавшего удивительно чутким слухом. Оставив в коридоре корзину,тот протискивался наполовинув нору и срывал свое зло на Эвбулиде, в кровь избивая его своим железным прутом и яростнокрича:
— Будешь отдыхать без моего приказа? Будешьподводить меня? Будешь?
В первый же день, едва поставив Эвбулида в эту нору, он сразу позабыл о своем обещанииприносить для него маленькиемешки. Видимо, знал и помнил он только то, что должен опередить старшего носильщика. Эвбулид не раз слышал его сбивчивый шепот, когда онвновь брался за ношу:
— Ничего, теперь мне совсем недолго осталосьждать... Завтрашнего дня он непереживет!..
Но где-то наверху наступало завтра, и даже послезавтра, а старший носильщик жил, и младший отэтого лютовал все сильнееи сильнее. Он задумал извести своего злейшего врага, стоящего между ним иглотком воздуха, загнав его беспрерывным потоком корзин и мешков из своего коридора.
Теперь, даже заставая Эвбулида работающим, он все равно бил его, требовалшевеливаться живее. И, забирая полную доверху корзину, не разрешал больше спать.
— Долби дальше! —приказывал он, ударяя для острастки грека,и, выбираясь из норы, с блаженством шептал невидимому старшемуносильщику: — Посмотрю я, как ты отнесешь у менянаверх эту корзину! Нет, я теперь не дам тебе отдыхать ни минуты, и уж завтрашнего дня ты у меня точно непереживешь! А ты работай, работай! — кричал он грозно в нору.
Эвбулид, проклиная озверевшего носильщика и того человека, который первым додумался строитьсеребряные рудники, всехтех, кто отнимает у людей свободу, мешкающего почему-то Артемидора, снова брался за работу.
Нехватка воздуха, чудовищное перенапряжение, питание, которое вряд ли бы насытило иворобья, почти полное отсутствие отдыха быстро делали свое дело. Силы всеощутимее покидали Эвбулида. На небольшой осколок руды, требовавший раньше трех-четырех ударов,теперь приходилось тратитьпо несколько минут, а после, выронив молот из обессиленных рук, долго лежать, чтобыможно было снова поднять его.
Наконец пришел день, когда он не сумел больше сделать этого.
Напрасно ворвавшийся в нору носильщик стегал его прутом и забрасывал камнями изполупустой корзины.
У Эвбулида не осталось даже сил, чтобы заслониться рукой от ударов.
— Нуладно, отдохни немного! — поняв всю тщетность заставитьтрудиться обессиленного раба, в конце концов, сдался носильщик, выползиз норы и где-то вдали Эвбулид услышал его срывающиеся вопли: — Будешьподводить меня? Будешь? Будешь?