меня его получишь..."
Углубленный в свои мысли, он почти не замечал, как привлеченный сияющими доспехамиличной тысячи воинов царянарод выбегает из всех дверей и устремляется к его повозке, восторженно крича:
— Базилевс!Смотрите — сам базилевс!!
— Где? Где?!
— Да вон же, в повозке!
— С опущенным лицом?
— В траурной одежде?!
— Нуда, ведь сегодня — день поминовения его матери Стратоники!
— Человек,который так чтит свою мать даже после ее смерти, не может желать дурного своемународу! — воздевая руки, срывающимся голосом, орал тучный купец. — Слава базилевсу, слава величайшему!
— Недароммы прозвали его Филометором! — вторил кто-тос другой стороны улицы, и казалось, что весь Пергам сотрясается от криков тысяч людей, пытающихся пробитьсяк повозке:
— СлаваФилометору! Слава! Слава!!
Ремесленников, купцови крестьян, приехавших в столицу,чтобы продать зерно и овощи на агоре, воины оттесняли позолоченными остриями копий к стенам домов.Но люди, отбиваясь,продолжали рваться к своему царю, восторженно крича:
— Слава! Слава!!
— Он поехал здесь, а не по Священной дороге, чтобы посмотретьна свой народ! Это редкостная удача — увидеть его!
— Значит,этот день будет самым счастливым для нас!
Нескольким самым настойчивым пергамцамудалось миноватьохранников и добежать почти до самой повозки, которую сопровождали телохранители царя.
— О, величайший, прикажи прогнать из Пергама проклятых римлян! — падая на колени перед Атталом и протягивая к нему руки, завопили они.
— Спаси нас, бессмертный!
— Не дайнашим женам и детям превратиться в рабов!
Рослые угрюмые фракийцы,не раздумывая, пускали в ход тяжелые македонские махайры и грозно шипели:
— А ну прочь отсюда! Прочь!..
Упал на колени, зажав окровавленное лицо руками, купец, чьи отрезы на хитоны были самымилюбимыми у пергамскихженщин.
Дико закричал, оставшись без кисти, бородатый крестьянин.
Молча, без единого звука повалился на мощеную плоскими камнями дорогу пронзенныймечом в грудь горшечник.
Стоны, проклятия и мольбы слились за спиной Аттала в сплошной дикий вопль — вопль его народа.
—Никомах! — сморщившись, поднял лицо царь.
—Да, бессмертный? — подскакал к повозке возбужденный начальник кинжала.
—Вели ехать быстрее!
—Слушаюсь, величайший!
Повозка стремительно рванулась вперед, несколько раз подпрыгнула на чем-то мягком, очевидно,кто-то из запрудившихпроход людей, не успев отпрянуть в сторону, оказался под золочеными колесами.
Восторженные лица с широко разинутыми в крике ртами стали быстро отставать.
«Народвзбудоражен. Но как он любит меня! — скашивая на толпу глаза, думал Аттал. — Икак ненавидит римлян! Да и за что любитьих? Сколько властвую над Пергамом, столько и слышу: тот разорился, того продали за долги в рабство, этого нашли на дне реки с камнем на шее, а вместе с ними его семью, задолжавшую римскомуростовщику. Знаю, все знаю! Но что ямогу поделать? Аристоник боится, что меня могут вынудить завещать царство Риму.А что толку его завещать, когда оно и такфактически давно уже принадлежит сенату, под указку которого я диктую эдикты, выгодные римскимторговцам и смертельные для своихподданных?.. Другое дело, что они решилиускорить события и в «благодарность» за мою верность подослали этого купчишку-сенатора, чтобы убитьменя и без всяких помех овладетьПергамом. И Сервилий Приск тоже хорош!Уж если он, единственный римлянин, которого я считал порядочным человеком и кому действительно доверял, пошел на такое, то чего тогда ожидать отостальных?..»
Повозка снова остановилась, увязнув в огромном скоплении народа, уже прослышавшего опроезде базилевса по городу.Глядя на окружавшие его лица, Аттал вдруг усмехнулся от неожиданной мысли:
«А что бы, интересно, они кричали, если б я, и правда, завещал их Риму?С женами, детьми, мастерскими, харчевнями, совсеми домами, алтарями, храмами! — Он обвел глазамисвященный округ на юге с храмом Афины, считавшимся самым сердцем Пергама, свои дворцы, примыкающие к ним крепостные сооружения, напоминавшие гостям столицы, что Атталидысоздавали свое царство не толькоумением ладить с соседями, но и с помощью меча. — Они бы тогда проклялименя и по камешку разобрали мавзолейматери, родившей человека, отдавшего их в кабалу римлянам. А если бы я повел ихвойной на Рим?..»
Никомаху кое-как удалось немного расчистить дорогу, и повозка, то и дело останавливаясь,двинулась дальше.
«О, тогда начальнику кинжала пришлось бы уступить, и мою повозку понесли на руках! — покачал головой Аттал. — А может, так оно и будет? Ведь не зря же я еду навстречу с этим купцом и правильносделал, что не дал Аристонику уговорить себя остаться!»
Он невольно улыбнулся, вспомнив, как наивно выглядели в лавке ругавшие римлян посетители,как настороженно переглядывалисьАртемидор с Аристоником, не решаясь прямо сказать о том, что именно этот купеци есть подосланный убийца.Как будто он и сам не понял этого!
«Или онипринимают меня за глупца? — неожиданно нахмурился он. — О, тогда они совсем незнают Аттала Филометора! Прежде чем принятьрешение, я должен сам убедиться, есть ли предел коварству и жестокости римлян.И если нет, если сенат решил поднятьруку на государство, которое первым вАзии стало «другом и союзником римского народа», то я остановлю их. Я —плоть от плоти всех Атталов и Эвменов, которыепомогли Риму возвыситься, положу конец его могуществу! Для начала, если римлянин все же решится отравить меня, а втом, что у него ничего из этого не выйдет, я уверен, я ... отпущу егообратно! — неожиданно решил Аттал. — Да, отпущуего и этим брошу свой первый вызов Риму! Еще бы — остаться в живых послетого, как всемогущий сенат приговорил тебяк смерти! А потом я подниму свой народ, найму фракийцев и гетов, объединюсь со всеми государствами, в которых хоть немного осталось истинно эллинского:Понтом, Македонией,Сирией, Парфией, Египтом, Элладой... И этот вызов будет куда страшнее для сената! Я двинусь на Рим ипроверю, действительно лиуж он такой вечный, как хвастают римляне! Война будет не простой, но Пергам победит, ведь разбили же мы казавшихся непобедимымигалатов, собравшихся покорить весьобразованный мир. А нет — так я прикажузаколоть себя своему телохранителю и лучше погибну, чем унижусь, как Антиох Эпифан или Прусий, который, будучи царем Вифинии, ходил по улицам Римав платье римского вольноотпущенника!Мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним! — стукнул кулаком помягкому сиденью Аттал, для которого весь миллионный Рим воплотился теперь воблике римского купца. — Жаль, даже поговоритьоб этом не с кем. И Аристарха как назло нет. Опять, наверное, вбиблиотеке! Впрочем, что Аристарх — ему только вынь да положь, чтобы люди жили до ста пятидесяти лет в мире и радости. А что мир этот сейчас возможентолько через войну — ему не понять!»
И онзакричал, обращаясь к вознице:
— Скорее! Скорее!!
3. Второй сеанс
Спешил навстречу с царем и Луций Пропорций.
Он ехал в скромной повозке, на которую Эвдем заменил свою прежнюю, сроскошным верхом.
Наместе извозчика сидел Протасий.
Щепетильный во всем, что касалось дворцовых порядков, Эвдем, несмотря на мольбы римлянинаехать быстрее, все времясдерживал евнуха, и они подъехали ко дворцу всего за несколько минут доназначенного Атталом срока.
— Ждутебя за поворотом, как в прошлый раз! — кивнул Эвдем на угол крепостной стены.
— Хорошо,— с трудом разлепил задеревеневшие губы Пропорций,вылезая из повозки по услужливо откинутой Протасием лесенке.
Эвдемприкоснулся к его руке.
— Завещание?— коротко спросил он.
— Здесь!— похлопал по груди Луций.
— Разрешение царя на выход из дворца и беспрепятственное отплытие из Элеи?
— Тоже...
— Ну иди! Да помогут тебе боги!
Эвдем дал знак Протасию, и повозка, тронувшись с места, скрылась за углом. Луций осталсяодин. Ноги его словно прирослик земле, в висках стучали быстрые молоточки. Даже в первый раз, идя вслед заСервилием Приском по дворцовым коридорам, он не так волновался, как теперь.
Пропорций знал, что эта встреча с царем будет для них последней, и он должен сделать свое дело сегоднядо конца. Должен, даже, еслиему будут мешать зоркие охранники, собаки царя, если сбежится весь Пергам,чтобы не дать ему отравить их базилевса.
Словно во сне Луций назвал свое имя охраннику, дождался, пока выйдет дежурный офицер,натянуто улыбнулся, объясняяцель своего прихода. И, с трудом переставляя ставшие чужими ноги, пошел за ним вверх по лестнице в ужезнакомую залу, где Аттал после государственных дел обычно занимался лепкой.
Ровно вназначенный час — золотая фигурка человечка на водяных часах успела только поднять молоток, чтобы ударить им по серебряной наковальне, дверь распахнулась, ивошел базилевс.
— Сегодня я очень устал и хотел бы скорей закончить сеанс! — прямо с порога сказал он и, пройдя к столику снезавершенным бюстом Пропорция, пояснил: — Я говорю это для того, чтобы ты не вертелся во время сеанса, как в прошлыйраз. А ты, — махнул он рукой на дежурного офицера, — выйди вон и прикажи охраненикого не допускать ко мне!
— Даже лекаря?
— А его тем более!
Аттал оттолкнул ногой ластившуюся к нему собаку и добавил:
— И псов убери, того и гляди, перевернут столик, начинай тогда все сначала...
— Слушаюсь, величайший!
Дежурный офицер поманил за собой собак и вышел, старательно прикрывая за собой дверь.Слыша в коридоре его громкийголос, запрещающий охранникам впускать в зал хотя бы одну живую душу, Луций стревогой покосился на Аттала. Но лицо царя, действительно, было таким усталым, а движения рук быстрыми, словно он ивпрямь торопился разделатьсяс работой, что он успокоился и поправил перстень на большом пальце правой руки.
Кубок царя и кувшин с вином, как и прошлый раз, стояли в углу, на столике из слоновой кости — но что, если онвдруг забудет о них? Не вливать же емутогда яд в глотку насильно?