— Опятьвертишься! — с неожиданной неприязнью заметилАттал, и Луций покорно застыл, отнеся и эту немилость к усталости царя.
Вскоре его шея затекла, но он не смел и шелохнуться под быстрыми, цепкими взглядами, которыебросал на него базилевс.
— Нувот твой бюст и закончен! — наконец, сказал Аттал и, придирчиво осмотрев своюработу, спросил: — Так говоришь, он будетхраниться у твоих потомков вечно?
— Да!— с готовностью воскликнул Луций, больше всего на свете желая, чтобы царь решил отметить кубком вина окончание работы.
— На самом видном месте?
— Н-нет...
— Почему?
— Потому, что у нас, римлян, принято хранить почетные изображения предков, принадлежащих квысшему сословию, вособых шкафах...
— Даже,если такое изображение ваял сам базилевс? — удивленноприподнял голову Аттал.
— Да,базилевс, ведь у нас в Риме принято так, — в свою очередь, удивился Луций.
— А у нас принято, чтобы, обращаясь ко мне, все говорили «величайший» и «бессмертный», — нахмурился царь.
— Ноя не "все"... — робко заметил Луций.
— Да?— переспросил царь. — А я думал, перед моим палачомвсе равны. А ты?
— Да,величайший... — растерянно пробормотал Луций.
— И«бессмертный» — повысил голос Аттал.
— Да, бессмертный!..
— И чтобы при этом не сидели, развалившись, как у себя в сенате, а падали передо мной ниц!
— Но... величайший... бессмертный...
— Ниц!! — окончательнотеряя терпение, закричал Аттал.
Луций растерянно взглянул на него и, встретив бешеный взгляд царя, покорно спустился состула, встал на колени, поднялголову.
— Ниц! — требовательноповторил Аттал.
Луций, проклиная в душе сумасбродного царя, весь Пергам, помня только о той цели, радикоторой он пришел сюда и отой, что уже брезжила на горизонте, манила белой туникой с сенаторской полосой,консульским званием, миллионами Тита, опустился на пол, прижав запылавшее лицо к мягкому ковру.
— Воттак! — удовлетворенно заметил Аттал и, налюбовавшисьраспростершимся перед ним римлянином, прошел к бронзовому сосуду с водой для мытья рук, начищенному рабами так, чтов нем отражалась вся комната: — А теперь налей-камне в кубок вина и не забудь, что у нас принято подавать его царю с поклоном!
Унижение, злоба, стыд —все было забыто Луцием.
Торопливо вскочив на ноги, он бросился в угол и, то и дело оглядываясь на стоящего к нему спинойАттала, быстрыми движениями стал сколупывать рубин с перстня.
Камень неожиданно выскользнул из его дрожащих пальцев, упал на пол и застыл в мягкихворсинках бесценного персидскогоковра, словно крошечная капля крови.
«Ай! — закусилгубу Пропорций, досадуя на свою неосторожность, но тут же мысленно махнул рукойна рубин: — Пускай лежит — все равно больше уже не понадобится!»
Он быстро отвел глаза от камня, самого дорогого в этот миг самоцвета на земле, потому что нанего покупались миллионы Тита,сенаторская туника и целая римская провинция "Азия". Еще разоглянулся на Аттала. И мгновенно, словно перед его рукой пылал огонь, стряхнул весь яд,оставшийся в перстне, в золотойкубок старинной работы и отдернул пальцы.
«Все!..» — соблегчением выдохнул он про себя, не подозревая,что Аттал следит за каждым его движением.
Прищурившись, царь видел, как карикатурно раздувшаяся в выпуклой стенке сосуда фигураримлянина, беспрестанно оглядываясь,колдует над кубком, разбрызгивая, наливает из кувшина вино, а затем, склонившись в низком поклоне,несет его, словно жалкийраб, на подносе через всю комнату.
— Поставьтуда! — с трудом подавляя в себе брезгливость, обернулся он к римлянину, кивая на столик с законченной работой.
Потом посмотрел на Луция, на бюст, сравнивая их. Оставшись доволен сходством, приказал:
— И себе тоже налей!
Луций снова бросился в угол. Пока римлянин наливал себе в серебряный кубок вино, Аттал быстродостал из потайного кармана халата флакончик и отхлебнул из него изобретенное им противоядие.
«Сколько жеподданных — советников, жрецов, начальниковкинжала, на которых испытывалось действие этого универсального снадобья, заплатили своими жизнями за одну единственную —своего базилевса!» — подумал он и, поднимаякубок, обратился к застывшему на полпути к нему римлянину:
— За окончание работы?
— Да!— поспешно ответил Луций, видя, как Аттал медленнымиглотками пьет отравленное вино.
Прошла минута, другая. Но ничего не менялось в лице царя. Только мелкаясудорога пробежала по скулам.
— Крепкоевино! — наконец сказал он, ставя пустой кубок на столик. — Но вполне терпимое!А ты что не пьешь? — с усмешкой спросил он уЛуция. И когда тот, смертельно побледнев,прикоснулся губами к кубку, добавил, отчеканивая каждое слово: — Что таксмотришь на меня? Поражен, что я жив? Каквидишь, жив. И буду жить, потому что нет в мире ядов, которые бы подействовали на меня. Я вообще собираюсь житьдолго. И такого наследника, как твой Рим, — мне не надо. А с тобой ясделаю вот что...
— Величайший,пощади! — роняя кубок, вскричал Пропорций, бросаясь в ноги Атталу. — Не губи,бессмертный!
— Нет, я не велю убивать тебя и не стану платить той же монетой, хотя у меня достаточно ядов,от которых умирают люди мгновенно или живут встрашных муках целый год! — брезгливо убирая полу халата, которую пыталсяпоцеловать римлянин, продолжал Аттал. — Яотпущу тебя. Да, живым! В Рим... — Он вдруг пошатнулся и ухватился рукой застолик сбюстом. — Чтобы там все знали... что Пергам воглаве со своим... базилевсом –неуязвим…
Ноги Атталаподкосились, и он упал, увлекая засобой столик с пустымбокалом.
Услышав шум, Луций поднял глаза и вскрикнул от радости, заметив лежащего на полубазилевса.
Пальцы Аттала судорожно цеплялись за ковер. Голова клонилась набок.
«Кончено! —понял Пропорций. — Молодец претор, не обманул!!»
Он стремительно вскочил на ноги, достал из-за пазухи двапергамента, написанных искусным скрибой, подскочил к канделябру, нагрел воск, капая им наковер. Вернувшись к Атталу,вдавил в воск перстень, не снимая его с безвольного пальца, и приложил сначала к завещанию, а затем — указу, дающему ему право беспрепятственного выхода издворца и отплытия в Рим из портаЭлей.
Царь следил за каждым движением римлянина остывающим взглядом, не всилах вмешаться.
— Все,бессмертный! — наклонился к нему Пропорций. — Не обессудь, что не кланяюсь тебена прощанье — некогда!
Он, с трудом удерживая себя, чтобы не побежать, ровными шагами вышел из зала. Тщательнопритворил за собой дверь.
— Вотуказ базилевса! — показал он пергамент охраннику. — Величайший и бессмертный,отпуская меня, приказал передать вам, чтобыего не беспокоили, пока не выйдетсам. Он велел не пускать к нему никого, особенно своего... лекаря!
Почтительно поклонившись указу с царской печатью, а затем римлянину, охранники-фракийцыснова скрестили копьяперед дверью и застыли с самым решительным видом, готовые до конца выполнить распоряжениелюбимого базилевса.
"Охраняйте,охраняйте!" — усмехнулся про себя Луций, поднимаяруку в знак прощания, и вдруг съежился, услышав голоса поднимающихся полестнице людей. Ему показалось, чтов разговоре прозвучало его настоящее имя. Да-да, сомнений не было —кто-то внизу удивленно воскликнул:
— Не может быть, чтобы на это пошел один из Пропорциев!
Луций оглянулся на невозмутимых охранников, кинул отчаянный взгляд на лестницу, наближайшую дверь в коридоре,метнулся к ней.
— Я наминутку... Поглядеть напоследок! — пробормотал он.
Нырнув в какую-то комнату, он закрыл за собой дверь и обессилено прислонился к ней спиной.
"Всепропало! Я погиб... И когда — с готовым завещанием! Когда Эвдем ждет меня в нескольких десятках шагов от дворца! Глупо... как глупо..."
Голоса приблизились, и один, на чистом эллинском, мягко сказал:
— Мы к базилевсу!
— Невелено! — с грубым фракийским акцентом ответил охранник.
— Как это?
— Не велено, и все!
— Даже мне?
— Особенно тебе!
— Странно... Ну, что ж, Эвбулид, покабазилевс занят деламигосударственной важности, давай продолжим осмотр дворца. Хочешь посмотреть знаменитый зал с полами Гефестиона?
— Я устал, Аристарх... — возразил, как догадался Пропорций, лекарю тот самый голос, который назвалего имя.
— С меня достаточно всех этих скульптур и особеннозамусоренной комнаты.
— Но этосовсем рядом! — настаивал невидимый римлянинуАристарх, и чья-то рука тронула ручку двери с внешней стороны. — Тыубедишься, что птицы, насекомые, люди,изображенные Гефестионом, словно живые!
Пропорций невольно поглядел под ноги и увидел на полу саранчу, грызущую листья, нарисованнуютак искусно, что, казалось, махни рукой — иона взлетит; дятла, соловьев, малиновку,клюющую мотылька, детей, бегущих за бабочкой...
— Нет, Аристарх... Не хочу, — возразил вдруг прежний голос, и Луций с облегчением выдохнул. — Яустал... Прости, но после рудника у меня нет сил смотреть на такую роскошь... Уж слишком велика разница, чтобы ее можно было понять умом. Я боюсь, что уменя снова помрачится в голове. Это — как попасть сразу на Олимп после Аида!..
— Пожалуй, ты прав, — отнял пальцы от ручки двери Аристарх и, судя по его шагам, снова прошел кохранникам.
— Послушайте, — донессяоттуда его голос, и Луций вновь напрягся. — Может, вы хоть доложите базилевсу,что я пришел к нему?
— Невелено! — рявкнул охранник.
— Чем же он так занят, если не секрет?
— Он лепил римлянина. А теперь отдыхает.
— Что?! У него был римлянин?! А ну-ка пропусти меня!
— Не велено. Отойди.
— Ну, хорошо, а где этот римлянин?
— Только что вышел. Вот в ту комнату.
К счастью Пропорция, Аристарх даже не обратил внимания на последние слова фракийца.
— Так это он передал приказ базилевса никого не пускать к нему? — воскликнул он.
— Да,— подтвердил один из охранников. — И показал намего указ с личной печатью!
— Эвбулид,кажется, мы опоздали! — донесся до Луция отчаянный возглас Аристарха. — А ну,