отправлял под надежные пока своды царского дворца.
Туда же ночью в крытой повозке Эвбулид с Аристархом перевезли и Домицию, опасаясь, что,услышав ее латинский акцент,пергамцы не пощадят даже рабыни.
Напрасно Лад умолял Аристарха дать ему возможность увидеть ее. Выходивший сколота послепятидневного заточения вкаменном мешке, откуда его полуживого достали искавшие Луция воины Никомаха, лекарь объяснил, что все входы и выходы из дворца перекрыты длячужих людей. Начальник кинжала делает все, чтобы римляне не обвинили его, что он не спас их сограждан. И теперьтуда не то, что человеку — мыши проскочитьневозможно!
После первого порыва, когда на разнесенных по камешкулавках и ростовщических домах римлян и растерзанных телах их владельцев была утоленамноголетняя злоба к «Вечному городу», Пергам захлестнула волна отчаяния.
Жизнь казалась бесполезной и смешной, как продырявленная глупой модницей монета. Какой смысл жить, если тыуже ничего не стоишь, ивообще скоро будешь болтаться на суровой нитке судьбы вместе с эллинскимиоболами, македонскими статерами,ахейскими гемидрахмами и коринфскими лептами, составляющими безжалостное ожерелье на гордой шее какого-нибудь квирита!
Напрасно торговцы зазывали в свои лавки горожан, предлагая за полцены уступить им своитовары.
— Что нам теперь ваши амфоры, когда в них скоронечего станет хранить? — уныло отвечали пергамцы. — И зачем забивать полки отрезами на халаты, если их скоронекому будет носить!
Купцы хватаясь за свои бороды, жаловались друг другу, что при такой торговле им грозитполное разорение, и еще до приходаримлян они сами будут вынуждены надеть рабские хитоны.
Пустели улицы. Закрывались дома. Все с ужасом ждали прихода римлян.
Но проходили дни, сменялись недели, лето уступило место осени, осень — зиме, а тех все не было. И когда ожиданиестало невыносимым, народ снова сталподнимать голову.
Открылись двери домов. Ожили улицы. Возбужденными стайками повсюду стали собиратьсяпериэки, рабы, ремесленники.
Наемники подговаривали своих декурионов повести их на штурм дворца.
Внескольких богатых домах рабы перебили своих господ.
Все настойчивеестали раздаваться голоса, напоминающие,что у Пергама есть законный наследник, требующие, чтобы Аристоник надел царскую диадему.
И тогда слухи, один невероятней другого, словно струи воды на разгорающийся костер, сталипроникать во все концы взбудораженногоПергама.
— Слыхали? -кричали в одном квартале города. — Отнынегосподам запрещено убивать своих рабов!
- А вы слышали?— вопрошали в другом. — Наемникам даныгражданские права, и наиболее отличившимся дарована ателия!
— И периэки теперь станут жить как полноправные жители Пергама!
Люди верили и не верили: слишком неправдоподобными казались эти слухи. Но самымошеломляющим было то, что почтивсе из них оказались правдой.
Глашатаи на площадях читали указ за указом. Никодим и советники умершего Аттала сумелиуспокоить народ своими уступками.
Бунт был остановлен в самом зародыше, тем более что новые, обнадеживающие слухи поползлипо городу.
Говорили, что Сципион Эмилиан наконец взял Нуманцию, но победа так дорого обошласьримским легионам, чтоРим еще долго будет отходить от нее. Что другая консульская армия накрепко увязла под Тавромением. А главное — в самом Риме вспыхнул бунт. Его организатораТиберия Гракха убили прямо наФоруме, тела его убитых сторонников сбросилив Тибр, и вот-вот начнется судебная расправа над оставшимися в живых. Так чтоРиму теперь не до Пергама.
В слух поверили, как верит в скорое исцеление безнадежнобольной человек.
Впервые за долгие месяцы народ вздохнул с облегчением. Смех и шутки послышались израспахнувшихся дверей харчевен,вино полилось рекой, словно люди решили отметить все пропущенные праздники в один день.
Повеселевшие купцы в считанные часы продали за полную цену залежавшиеся товары и,осмелев, выставили на прилавки,припрятанные в своих подвалах, римские канделябры и изделия из каррарского мрамора.
Узнав, что люди охотно раскупают их, Никомах уже собрался выпустить из дворца римлян, каквдруг по Пергаму судорогойпронеслась весть: в Эллею прибыла комиссия сената для принятия царства по завещаниюАттала.
За те два с половиной часа, что необходимы для пути из порта в столицу, народ запрудил всеулицы города. И когда на главнойплощади появилась повозка с пятью сидящими в ней римлянами с широкими пурпурными полосами натуниках, раздались негодующиекрики:
— Вон из нашего Пергама!
— Убирайтесь обратно в свой Рим!
- Все равно Пергамникогда не станет вашей провинцией!
Сенаторы ехали молча, с гордовскинутыми головами, никак не реагируя на проклятья и возгласы. Даже когда в них полетели гнилые яблоки, яйца, камни, ни один неотвернул лица, глядя перед собой, словно вокруг было все что угодно — море, степь, лес, но только не живые люди сперекошенными ототчаяния и злобы лицами.
— Да что вы на нихсмотрите! — удивился рослый ремесленник и,поднимая над головой кузнечные клещи, закричал: — Бей их!
Но Никомах тоже не бездействовал, получив известие о прибытии римской триремы с комиссией.За два с половиной часаон вызвал из окрестностей Пергама все войска и расставил на пути следования сенаторов заслон из тридцати тысяч вооруженных воинов. Это уже были не готовыев любой момент повернуть мечи против него самого наемники-пергамцы, а испытанные в боях фракийцы, умеющие ценитьхозяина, который платит за пролитуюкровь полновесными золотыми монетами.
Еще двадцать тысяч воинов и конницу начальник кинжала поставил в засады, приказав импустить в ход оружие, едва толькоповозка с сенаторами минует их.
...Упал, пораженный в грудь, кузнец. Его клещи поднял юноша-подмастерье, но тут же выпустилих, судорожно хватаясьпальцами за оперение впившейся ему в горло стрелы. Остановились, тщетно пытаясьзащититься голыми руками от мечей и копий, бросившиеся было, вслед сенаторам ремесленники и крестьяне.
Итак было на всем протяжении главной улицы Пергама.
Повозка проезжала, и тут же из ближайших переулков, давя людей конями, рубя длиннымимечами, вылетали конныеотряды. Выбегали, засыпая народ градом свинцовых снарядов и стрелами, пращникии лучники. Тесными шеренгами, с копьями наперевес, выходили гоплиты.
Купцы, рабы, ремесленники, выкрикивая проклятья, метались из одной стороны в другую ипадали, обливаясь кровью, нигдене находя спасения.
Сам Никомах, чуть свешиваясь с седла своей любимой лошади, с размаху наносил удары пошеям и головам пергамцевкривым мечом.
Эвбулид с Ладом, прибежавшие сюда вместе со всеми, дергали двери закрытых лавок, пыталисьвлезть на ровные, безединой выщербинки, высокие заборы, но все было бесполезно. Люди вокруг них падали всечаще, и кольцо, ощетинившеесякопьями, постепенно сужалось.
— Погоди, я сейчас! —неожиданно крикнул Лад и бросился на Никомаха.
Увидев новую жертву, начальник кинжала вскинул меч, носколот уклонился от удара. Он ухватил Никомаха за руку и сильным движением выбросил из седла.
— Эвбулид!— призывно закричал он, запрыгивая на лошадь.
— Нет,Лад! — в отчаянии вскричал остановившийся на полпутигрек и показал рукой на успевших заслонить все проходы гоплитов. — Неуйти...
— Уйдем!— с какой-то буйной радостью в голосе крикнул сколот,направляя лошадь к стене.
— Чтоты задумал? — недоверчиво покосился на него Эвбулид.
Вместо ответа Лад вскочил ногами на седло, вытянулся во весь рост и, дотронувшись до верхнегокрая забора, легко подтянулсяна своих могучих руках.
Несколько стрел впились под ним в камень и бессильно упали к ногам Эвбулида.
— Ну?! — закричал Лад, свешивая внизруку.
Эвбулид понял, проворно вскочил на лошадь и,слыша отчаянный крикначальника кинжала: «Не стреляйте, иначе выпогубите мою Пальмиру!»,— ухватился за пальцы Лада, и тот рывком поднял его на забор.
Спрыгнув, они долго бежали по проходным дворам, переулкам и остановились лишь на окраинеПергама.
—Как же теперь Домиция? — обеспокоено спросил Лад, оглядываясь на город с его домами, храмами идворцами.
—Не беспокойся... — загнанно дыша, ответил Эвбулид. — Теперь уж ее точно не дадут в обиду... да иобижать, пожалуй, будет некому...
—Думаешь, они перережут весь Пергам?
—Ну, весь — не весь, рабы и слуги им еще будут нужны. Но из тех, кто был на площади, быть может,уцелели мы, да еще вон те трое! — кивнул Эвбулид на вышедших из проулкалюдей. Один из них был ранен, а двое других — ремесленник и раб — поддерживалиего с двух сторон.
Поравнявшись с друзьями, они спустили раненого на землю, и тот застонал, силясь разорватьна груди окровавленный хитон.
Эвбулид увидел обломанный конец выглядывающей из тела стрелы.
— Кончается... — вздохнулремесленник и с горестной усмешкой оглянулся на Эвбулида: — Что, тоже решилипосмотреть на «наследников»?
—Да уж насмотрелись! — покачал головой грек. — Век бы их теперь не видать!
—Скоро увидишь! — хмуро пообещал бородатый раб и, склонившись над притихшим товарищем, провелладонью по его лицу, закрывая остановившиеся глаза. — Следом за этими ихстолько навалит — только успевай кланяться... Я уже видел такое в своей Македонии!
— Небуду я больше ни перед кем ломать шеи! — с неожиданнымозлоблением выкрикнул Эвбулид, и Лад, злобно прищурившись, добавил:
— Хватит, накланялись!
— Тогдавам одна дорога — с нами! — заметил ремесленник.
— Акуда вы? — устало поинтересовался Эвбулид.
— К Аристонику! Он сейчас в Левках, это всего два дня пути!
3. Знакомые инезнакомые
Похоронивубитого, они двинулись в путь.
Время от времени их догоняли небольшие группы людей, которым также удалось спастись отрезни в центре Пергама. Уже через час-другой, следом за размашисто шагающим Ладом, с трудом поспевающим за нимЭвбулидом и бородатым рабомиз Македонии, назвавшимся Пелом, шло не менее полусотни человек. И число это продолжало расти.