Нумидию, Рим опять ненасытно поглядывал на остальной мир, и было ясно, чтонедалек день, когда его очередной жертвой станет еще одно царство.
В понтийских гаванях и сирийскихжилищах, в александрийском мусейноне и афинских термах, в иудейских дворцах идаже в далеких галльских хижинах только и слышалось, какое – Каппадокия?..Египет?.. Британия?.. Понт?..
Лишь один человек, казалось, былбесконечно далек от всех этих гаданий и споров. Это был древний старик, которыйкаждый вечер, старческой шаркающей походкой, покидал Афины, садился на скалу, скоторой хорошо было видно море, и, словно это было самым главным событием вмире, неотрывно и жадно смотрел на закат.
Как никто лучше знавший римлян и Рим, онхорошо понимал, что рано или поздно тот покорит себе эти царства, что как быони ни старались, никто и ничто не спасет их, и лишь недоумевал, какая разница,какое из них окажется первым?..
Руки и ноги старика покрывали шрамы. Онибыли такими давними и блеклыми, что казались полуистертыми самим временем.Одежда хоть и отличалась богатством, но было видно, что к его хитону и гиматиювряд ли хоть раз притрагивалась щетка или рука раба. Лицом он был грек, но лобзакрывал челкой, как это делали римляне, которые жили по древним традициям ивере своих предков.
Но этот человек не был филоромеем1.Когда налетавший с моря ветер приподнимал прядь его седой челки, то на лбуобнажалось клеймо с надписью «Эхей, феуго», и без труда можно было догадаться, чтотаким способом он прячет следы своего былого рабства.
В городе говорили о нем разное. Однисчитали, что, побывав в Пергаме гражданином государства Солнца – гелиополитом,он так поклоняется теперь Гелиосу. Другие - что на его совести лежитнераскаянное преступление. Третьи полагали, что он просто сошел с ума. И всебыли убеждены, что за этим кроется какая-то тайна.
Но какая именно не знал никто, потомучто он давно уже ни с кем не беседовал, и общался только с морем, котороеразмеренно, то гекзаметром, то пентаметром выкатывая на берег волны, читалобесконечную, одному лишь ему понятную, поэму...
Это был Эвбулид.
То, что не сумели сделать годы лишений,пыток, каторжных работ, довершило время…
Только немногие из его прежних знакомыхсмогли бы узнать в нем того самого молодого жизнелюбивого и общительногоэллина, что однажды в недобрый для себя час покинул Афины, погнавшись забежавшими рабами…
Да и некому было узнавать его – он давноуже пережил всех, с кем когда-либо сводили его жизненные дороги…
Оставался только его сын - Диокл. Да итот, выбрав пиратскую судьбу, как всегда был далеко, а может, и его давно ужене было на этом свете…
2
Последняя их встреча произошла уже и невспомнить, сколько лет назад, в той самой комнате-клетушке, где Эвбулид когда-топересчитывал взятые в долг от боевого друга Квинта Пропорция монеты, на которыеи были куплены те самые злосчастные рабы…
Только теперь деньги считал не он, а егосын Диокл, еще вполне крепкий и жилистый мужчина. В последние годы он отдавалих соседу со строгим наказом тратить на отца, ни в чем не отказывая ему…
- Девяносто семь,девятосто восемь, девяносто девять, сто…
Тускло горел дешевый глиняныйсветильник. В его лучах вспыхивали золотые статеры Македонии, Фракии, Лидии,поблескивали серебряные тетрадрахмы Маронеи, Фасоса, Сиракуз…
- Сто одиннадцать, стодвенадцать…
Диокл, заметил безучастноостановившийся на усыпанном монетами столе взгляд отца и, вздохнув,предупредил:
- Если узнаю, что тыопять выкупаешь и отпускаешь на волю рабов – то в следующий раз привезу однимедные!
Эта угроза никак неподействовала, и Диокл, теперь уже с сокрушением покачав головой, примирительноспросил отца:
- Может, еще?
- Зачем? – безучастнопожал плечами тот.
- Чтобы достойно жить!
- К чему? – не меняятона, повторил Эвбулид.
- Ты же ведь сам меня такучил!
Диокл с жалостьюпосмотрел на отца и продолжил счет…
Эвбулид по-прежнему былбезучастен.
Оживился он только, когдаего сын потянулся через весь стол, чтобы поправить зачадивший фитиль всветильнике. Тогда он вдруг встрепенулся и совсем как много лет назад Диокл,смахнул со стола ближайшую монету и крепко зажал ее в кулаке.
- Триста! – наконец,возгласил Диокл. - Оставил бы и больше, да сосед может заподозрить неладное.Даже у преуспевающих эллинских купцов не бывает теперь таких денег…
Он с жалостью посмотрелна отца и с надеждой спросил:
- А то может, поедешь сомной?
И не давая ему раскрытьрта, чтобы не услышать единственное, что звучало от него все последние годы,это неизменное «зачем?..» и «к чему?..», принялся объяснять:
- Ты будешь одним из тех немногих, ктоможет сегодня жить, ничего не боясь, в этом страшном мире. Я продумал всё навсе случаи жизни! Один мой дворец в Синопе, столице царства Митридата,заклятого врага Рима. Там я поселил твою младшую дочь, мою сестру – Клейсу. Мнеудалось найти ее и выкупить из рабства, а Филу, прости, я так и не смогразыскать… Второй дворец у меня в сирийской Антиохии, царь которой, как никтодругой умеет ладить с римлянами. С виду он просто как большой дом, чтобы не вызываллишнего любопытства и зависти. Но внутри – роскошнее царских палат! Если якогда-то брошу якорь на берегу, то поселюсь там, женюсь, обзаведусь детьми...
- Дети - это хорошо… - безо всякоговыражения согласился Эвбулид – Только прошу тебя, пусть они никогда не знают,что их отец был пиратом и превращал счастливых, свободных людей – в жалких,ничтожных рабов…
- Конечно! Ты мог бы и неговорить мне об этом…
- Значит, в душе ты понимаешь, чтоделаешь плохо? – неожиданно встрепенулся Эвбулид.
Диокл нахмурился:
- Отец, я же не лезу в твою душу. И ты,прошу тебя, не лезь в мою!..
Какое-то время они молчали, и, наконец,Диокл снова спросил:
- Может, все же поедешь? Тебе нужнотолько приказать, в какую сторону направить корабль! В Синопу или Антиохию. Тытам ни в чем не будешь нуждаться! Лучшие рабы… прости, я хотел сказать, слуги –будут прислуживать тебе, стараясь исполнить любое твое желание! Я честновыполнял законы нашего браства и, заботясь о других, мало что оставлял себе.Но, несмотря на это, у меня найдется достаточно средств, чтобы обеспечитьдостойную старость такого достойного отца, как ты! А если со мной что ислучится, сам понимаешь, в пиратской судьбе нельзя знать, что с тобой будет завтра,то в надежных тайниках дома в Синопе и антиохийского дворца будут лежать богатыеклады!
Диокл взглянул на отца и,прочитав в его глазах решительный отказ, медленно опустил голову:
- Ну, смотри! Не знаю,когда теперь встретимся. И встретимся ли вообще… Не провожай меня! Это можетповредить тебе…
Диокл вышел, и когдастихли за дверью сначала обрывки его разговора с соседом, а затем и шаги,Эвбулид раскрыл ладонь и стал разглядывать то, что ему удалось утаить.
Это была серебрянаятетрадрахма. На одной стороне – ритуальная корзина киста, с выползающимизмеями. На другой – те же змеи, только уже крупно, жезл Гермеса-Меркуриякадуций и всего лишь две буквы «ПЕ», очевидно, первые буквы города. Такую онгде-то уже видел, и, кажется, не один раз…
«Да… раба на нее невыкупить. Но помочь, и даже не одному рабу, с одеждой, едой - можно. Но…о,боги! Что это?!»
Несколько мгновенийЭвбулид ошеломленно смотрел на монету, затем лицо его исказилось в гримасеужаса, и он, вскрикнув, словно змеи вдруг ожив, вонзили в него свои ужасныежала, швырнул тетрадрахму на стол.
«ПЕ … да ведь это -Пергам!..»
Правы были афиняне, когдаговорили, что за странным поведением Эвбулида кроется какая-то тайна.
Тайна была.
И как эта монета онаимела две разные стороны.
Обе они были связаны сего страшным прошлым.
Первая притягивалаЭвбулида всякий раз, когда он видел раба, которому хоть чем-то мог помочь.
А вторая, наоборот,заставляла затыкать уши и бежать, как от огня от одного только слова - Пергам…
Благодаря этим мерампредосторожности, он уже десять, а может, и двадцать лет ничего не слышал о нем.
И вот эта монета вдругслучайно напомнила о том, что он больше всего на свете хотел забыть. И непотому, что оно было, а потому что неизбежно должно повториться опять, и уженавечно…
Эвбулид упал на клине,закрыл голову руками, но, чем сильнее старался отогнать от себя воспоминания,рвущиеся к нему, точно языки горящего в холод пламени, тем все настойчивее ониподступали к нему, воскрешая в памяти события давних лет…
3
…После того, какАристоник собрал в городе своих многочисленных сторонников, люди, называя себяи друг друга гелиополитами, хотели сразу же начать строить счастливое царствоГелиоса. Но мечтам их так и не суждено было сбыться. Не даром Аристоникпредупреждал, что Рим, комиссия которого уже поторопилась принять в наследствоПергам, так просто не даст им этого сделать.
Не прошло и месяца, какморе, действительно, покрылась парусами враждебных кораблей.
Но это были не римскиетриремы.
Артемидор и богатейшиелюди Пергама, бежав в Эфес, подняли всех торговцев и имущих людей близлежащихгородов. Они объяснили им, чем опасна для них победа пергамской бедноты иосвобожденных рабов, и те не жалели ни денег ни сил, чтобы подавить восстание всамом зародыше.
Срочно были вызваныотряды наемников и переоборудованы в военные – торговые корабли.
Артемидор стал первым,по-настоящему серьезным противником Аристонику. И хоть сам он погиб в первой жестычке, торговый флот Эфеса уже и без него мог продолжать начатое дело. Вединственном морском сражении при Кимах, к радости Рима, он разгромил наскорособранные Аристоником несколько кораблей, на которых вместо опытных воиновнаходились рыбаки, вчерашние ремесленники, крестьяне, да рабы…