– Я бы не хотел… – неуверенно начал я, но Попрыгунья, нахмурившись, уже задрала рукав и продемонстрировала те старые серебристые шрамы, которые сейчас были почти не видны под пленкой недавно пролитой, но уже немного подсохшей крови. Нет, этот шрам, конечно, нельзя было назвать изображением моей руны Каен, и все же ее неясные очертания в нем просматривались, хотя руна и казалась то ли сломанной, то ли просто написанной весьма убого. Не знаю, может, у меня разыгралось воображение, а может, этот шрам действительно слегка светился, но у меня возникло такое ощущение, словно нечто, скрытое глубоко под кожей, пытается выбраться на поверхность и стать видимым.
Один улыбнулся.
– Ну что, видишь теперь? Это на тебя уже начинают действовать те энергетические потоки, что пересекаются под Замковым Холмом.
Я только головой покачал. А Один снова улыбнулся и сказал:
– В общем, не будем зря тратить время. Сейчас твоя очередь действовать. И не забывай, что твоя подруга в плену у Гулльвейг-Хейд!
И тут Попрыгунья, окончательно потеряв терпение, резко повернулась к Одину-Эвану, по-прежнему сидевшему в инвалидном кресле, и громко заявила:
– Я предлагаю следующее: мы отправляемся искать эту голову Мимира, затем с ее помощью выкупаем Мег у Гулльвейг-Хейд, а затем ты навсегда исчезаешь из моей жизни и забираешь с собой всех твоих друзей – абсолютно всех! Согласен?
Я тщетно пытался до нее докричаться и объяснить, насколько ее идея в целом плоха. Но Один, похоже, меня замечать вообще не желал, а Эван, наклонившись к Попрыгунье, тихо сказал:
– Ты будешь доверять мне? Клянусь, у меня никогда не было ни малейшего намерения втягивать тебя во все это. Я никогда даже не предполагал, что тебе придется исполнять роль Локи. Но теперь, раз уж ты все равно стала…
«Э, нет!» – мысленно вскричал я.
А на лице Эвана вновь отразился его вечный конфликт с самим собой, и он, желая быть совсем уж честным, признался:
– Мне пришлось со всем этим смириться. Из-за Стеллы. Впрочем, ты и сама все понимаешь. Я знаю, что ужасно тебя подвел…
И я вдруг почувствовал, как в памяти Попрыгуньи за той запертой дверцей, где написано СТЕЛЛА, словно прошла некая мощная волна. Казалось, на свободу пытается вырваться невероятно сильное чувство, доселе пребывавшее под жестким контролем. Впрочем, голос Попрыгуньи прозвучал вполне спокойно:
– Сейчас можешь на сей счет не беспокоиться. У меня все в порядке. А что касается Локи… – Она минутку помолчала, но я отчетливо чувствовал ее решимость. И действительно, обращаясь непосредственно к Одину, а не к Эвану, она твердо заявила: – Если Локи откажется помочь, я сделаю все сама. Я теперь хорошо его знаю. Я умею читать его мысли. И его помощь мне вовсе не обязательна.
Один улыбнулся. Той же самой распроклятой улыбкой, какая была у него на устах, когда он выманил меня из Хаоса, пообещав мне Девять Миров, а затем заставил пройти весь тот жуткий путь вплоть до отлучения меня от Асгарда, а потом и до Рагнарёка.
– Похоже, у нас появился новый план, – с удовлетворением заметил он и покатил на своем кресле к дверям.
«Нет, Попрыгунья, пожалуйста! Ты просто не понимаешь…»
Но она меня не слушала. А Один между тем продолжал:
– Это будет действительно очень просто. Ты только полностью мне доверься.
Глава третья
«Доверься мне». Если бы каждый раз, как Один говорил мне эти слова, я съедал тартинку с джемом, то был бы уже величиной (и толщиной) с Йормунганда! Нет, у меня не возникло ни малейшего желания ему верить, а тем более доверяться ему. Как, впрочем, и Эвану, его «квартирному хозяину», чувства которого к Стелле, похоже, были столь же сложны и непредсказуемы, что и чувства Одина к Фрейе, нашей богине Страсти. Я давно понял, что это предательские чувства, и те, кто эти чувства испытывает, тоже вполне способны предать. На всякий случай я даже сделал себе в памяти зарубку: надо непременно позаботиться о том, чтобы Одина даже близко от Гулльвейг-Хейд не было, когда то, что находится под Холмом – что бы это ни было, – наконец себя объявит. Дело в том, что хозяин Одина, Эван, был слабоват не только физически, но и душевно, и таким его делали чувства к Стелле, а в итоге это распространялось и на нашего Генерала.
Впрочем, Один – точнее, Эван – и впрямь выглядел плоховато. Он был еще бледнее, чем обычно, а его рука, лежавшая на колесе инвалидного кресла, дрожала, как у дряхлого старика. Он казался не просто усталым, а совершенно измученным – по всей видимости, это было вызвано постоянной необходимостью терпеть хроническую боль. Мне, в общем, подобные ощущения хорошо знакомы. И не могу сказать, чтобы они принадлежали к числу моих любимых.
Я почувствовал, что беспокойство Попрыгуньи о судьбе Мег внезапно сменилось острой тревогой, вызванной прискорбным состоянием Эвана.
– Ты как себя чувствуешь? – спросила она вслух, и я, решив почему-то, что это относится ко мне, мысленно ответил:
«О, прекрасно! Если не считать того, что за мной охотится Гулльвейг-Хейд, самая безжалостная и непредсказуемая из демонов по эту сторону от Нифльхейма…»
– Идиот, я разговариваю не с тобой, а с Эваном! – возмутилась Попрыгунья.
Эван улыбнулся.
– Со мной все нормально, не волнуйся.
– Нет, ничего не нормально! Я же вижу, что ты совсем без сил! Наверняка Один слишком тебя понукал, слишком торопил! Тебе бы и в школу-то ходить не следовало, если учесть, в каком состоянии ты в последние дни находился. А теперь еще это все…
– Успокойся. Мне сейчас нужен всего лишь глоток свежего воздуха да, пожалуй, пара таблеток трамадола…
– Откуда мне знать, здесь ли ты, ты ли сейчас со мной говоришь?
И передо мной вдруг промелькнула некая случайная мысль Попрыгуньи, выползшая, подобно тонкой нитке дыма, из-под одной из запертых дверей в хранилище ее памяти. Собственно, образ был не слишком приятный: она и Эван в качестве марионеток в руках великанов.
«Эй!» – запротестовал я.
«А ты меня укуси! – Попрыгунья явно ни в чем теперь не собиралась мне уступать. – Твой Генерал должен понять: Эван не такой, как другие. Иногда он может переусердствовать, перерасходовать свои силы. Но даже если он очень устал, то вряд ли об этом скажет. А ему просто необходимо время от времени отдыхать. Впрочем, твой Генерал, кажется, считает, что запросто подыщет себе другого «квартирного хозяина», если этот выйдет из строя».
Честно говоря, я как-то не особенно задумывался, каково на самом деле физическое состояние Эвана. Но сейчас Книга Лиц посвятила меня в детали его недуга – причем куда более подробно, чем мне это было необходимо, – и я узнал, что такое для Эвана «хорошие» или «плохие» дни, в какие дни ему даже просто дышать невыносимо трудно, а также какие дни для него хуже всего; к последним относились те непродолжительные отрезки времени, когда никто по-настоящему не верил, что он серьезно болен, потому что в такие дни он не только хорошо выглядел, но и мог свободно ходить и даже бегать…
«Только его проклятая болезнь никуда не исчезает, – горестно вздохнула Попрыгунья. – Она просто прячется порой у него внутри и выжидает, когда можно будет украсть или отнять у него все, любую радость, даже самую малую. Мне кажется, чем-то его болезнь похожа на того, кто сейчас в нем поселился и безжалостно тратит его силы».
И она, снова повернувшись к Эвану, решительно заявила:
– Сейчас ты никуда идти не можешь! Это тебя просто убьет.
Эван отмахнулся.
– Мне надоела боль. Она так скучна. Так же скучна, как медленное умирание. А это, по крайней мере, что-то интересное. И важное. Не тревожься. Поверь, я действительно нормально себя чувствую.
Я как раз собирался возразить ему и поддержать Попрыгунью, использовав тщательнейшим образом подобранный эпитет, когда в дверном замке послышалось звяканье ключей. Я обернулся, пес Твинкл с радостным лаем бросился к двери, и на пороге появилась мать Эвана. Выглядела она удивленной и не слишком довольной.
– Что здесь происходит?
Я быстро перелистал Книгу Лиц: мне хотелось поподробней узнать о матери Эвана. Имя: Джен. Профессия: медсестра. Любимый цвет: небесно-голубой. Любимый фильм: «Грязные танцы». Разведена, сейчас встречается с женатым мужчиной, он врач, обещает расстаться с женой, но никогда этого не сделает…
Я выругался: от подобной информации мне было мало проку.
Между тем Попрыгунья, взяв инициативу в свои руки, с радостной улыбкой сказала:
– Здравствуйте, миссис Дэвис!
«Дэвис. Вот что мне было нужно. В этом твоем каталоге масса упущений, – упрекнул я Попрыгунью, – он явно нуждается в доработке».
Но она на мои слова даже внимания не обратила, а Эван пояснил:
– Мы просто играем в одну игру, мам.
И миссис Дэвис, выразительно на него глянув, напомнила:
– Тебе мой рабочий график известен. Между прочим, мне завтра в половине седьмого вставать.
– Извини, мам. Мы немного увлеклись. – Эван так бодро ей улыбнулся, что я сразу догадался: это улыбка Одина, и, естественно, ни капли его улыбке не поверил. – Давай я приготовлю тебе чашку чая, а потом ты ляжешь спать, хорошо? Может, еще сэндвич сделать? С поджаренным хлебом?
Миссис Дэвис кивнула.
– Да, спасибо. – Сняв туфли, она присела на диван и с облегчением пробормотала: – Вот так-то лучше. – Затем она повернулась ко мне: – Ты извини меня, Жозефина, я, наверное, просто устала. Да и тебе, я думаю, домой пора. Твои родители знают, где ты?
– Да, конечно, миссис Дэвис, – сказал я. – Ничего страшного. И вы правы: мне действительно пора домой.
Один, пронзительно на меня глянув, тут же заявил:
– Я тебя провожу.
– Нет-нет, ни в коем случае! – Миссис Дэвис внимательно посмотрела на сына. – И кстати, чем это ты таким занимался? И почему ты снова в кресле? Ты хоть поел? А лекарства принял?
– Мам, ей-богу, я отлично себя чувствую!