В рощах и парке часто слышится громкая пальба. Это «стреляют» старые деревья, в стволах которых образуются морозобойные глубокие трещины. Живущие в дуплах этих деревьев птицы в страхе покидают их и летят на усадьбу — поближе к людскому жилью, к птичьим кормушкам.
Зимняя стужа для птицы — время трудного поиска корма.
На стенах моей избы две кормушки — одна у входных дверей, другая под окном столовой комнаты. А вот и мои постояльцы, их, почитай, сотни две будет! Это синицы, большие и малые, поползни, дятлы, пестрые и зеленые, сойки, воробьи… Порываются к столу и вороны, но я их отгоняю: очень уж вредная эта птица, зимой пожалеешь — весной не отгонишь… Утром, задолго до рассвета, мои подопечные начинают меня будить, барабаня носами и лапками в оконную раму. В их стуке мне ясно слышится: «Эй, хозяин, вставать пора, пора на стол накрывать!»
Когда бывает особенно холодно, я приоткрываю окна в сенях и в одной из теплых комнат, чтобы дать возможность закоченевшим пичугам залететь и обогреться. Мне всегда кажется, что в сердце птицы живет благодарность человеку за то, что он помог ой пережить суровое время.
Есть сегодня в михайловском саду особый вольер — маленькая лечебница. Она работает летом, когда здешнее птичье царство все в сборе. В ней мы содержим птиц, нуждающихся в людской помощи. Часто экскурсанты, в особенности дети, приносят сюда то аистенка, то цыпленка, то кукушонка, выпавшего из гнезда и подвернувшего лапу или крылышко. У меня есть знакомый фельдшер — отличной души человек. Не успею ему позвонить — как он тут как тут, и помощь птице обеспечена. Хлопот с больными пичугами много, бывает и много слез… Не всегда удается приучить птенца брать пищу с рук. Если удастся — будет жить, а нет — умрет. Радостно бывает глядеть, как выздоравливающий детеныш начинает взлетать — сперва на куст, потом на яблоню. Сидит и смотрит в ту сторону, где живут его родичи. А потом, когда вовсе окрепнет, он вдруг взлетит в небо и улетит к своей братии.
На дверях вольера вывеска, красиво нарисованная художником Р. Яхниным, на ней написано: «Хутеп и икту».
— Дяденька, — спрашивают меня дети, пришедшие на экскурсию в Михайловское, — можно посмотреть птичек?
— Можно, посмотрите, — отвечаю.
— А что тут написано? — указывают они на вывеску.
— А ты прочти, только читай не слева направо, а наоборот.
Господи, радости-то сколько, когда надпись прочитана!
Я давно приметил, что птицы своей кротостью и доверием к человеку часто напоминают нам, что в этом мире больше милосердия, чем зла.
Послушайте маленькую историю, поучительную и добрую.
В 1951 году в Михайловском рядом с основным домом восстанавливали флигелек, в котором некогда были кухня и людская. Оплели стены хмелем, поставила плетенек, скамейку, рядом с крыльцом устроили собачью будку для Жучки, и получился не домик, а загляденье — сказка. Внутрь домика принесли все, что свойственно ему иметь. Всякую деревенскую радость и рукоделие. Когда все было готово, уселись строители домика на скамеечку, чтобы сфотографироваться на намять, и вдруг видят: влетела на крыльцо ласточка, покрутилась-покрутилась и стала лепить свой домик на низеньком косяке входной двери.
В доме открылся музей, стали приходить люди, они шли сюда, чтобы посмотреть, как жили дворовые люди Пушкина, с которыми поэт особенно сдружился в годы ссылки. Здесь они видели вещи, названия которых обогатили поэтический словарь Пушкина: огромную деревенскую ступу, в которой баба-яга по ночам бродила в Михайловских лесах и рощах, расписные прялки, за которыми пушкинские девицы-красавицы пряли спою пряжу и друг другу сказки сказывали. Когда-то здесь слышалась музыка маленьких жерновов домашней мельницы, моловшей все, муку любую.
Каждого человека, приходящего я домик, ласточка встречала веселой песней, в которой ясно слышалось: «Мир нам».
Не все сразу замечали птичку и ее гнездо. Стали замечать лишь тогда, когда появились птенцы. Они доверчиво глядели на людей любопытными своими черными бусинками.
Ласточка была очень чистоплотной. Никаких следов она не оставляла, все убирала за собой и птенцами. Музейные уборщицы умилялись, видя такую ее чистоту и порядок.
Многие посетители, входившие в дом, не хотели верить, что гнездо и ласточка настоящие, думали, что это музейный макет, и пытались потрогать гнездо пальцем. Другие, сидевшие вдруг видят: влетела на крыльцо ласточка, покрутилась-покрутилась и стала лепить свой домик на низеньком косяке входной двери.
В доме открылся музей, стали приходить люди, они шли сюда, чтобы посмотреть, как жили дворовые люди Пушкина, с которыми поэт особенно сдружился в годы ссылки. Здесь они видели вещи, названия которых обогатили поэтический словарь Пушкина: огромную деревенскую ступу, в которой баба-яга по ночам бродила в Михайловских лесах и рощах, расписные прялки, за которыми пушкинские девицы-красавицы пряли спою пряжу и друг другу сказки сказывали. Когда-то здесь слышалась музыка маленьких жерновов домашней мельницы, моловшей все, муку любую.
Каждого человека, приходящего в домик, ласточка встречала веселой песней, в которой ясно слышалось: «Мир нам».
Не все сразу замечали птичку и ее гнездо. Стали замечать лишь тогда, когда появились птенцы. Они доверчиво глядели на людей любопытными своими черными бусинками.
Ласточка была очень чистоплотной. Никаких следов она не оставляла, все убирала за собой и птенцами. Музейные уборщицы умилялись, видя такую ее чистоту и порядок.
Многие посетители, входившие в дом, не хотели верить, что гнездо и ласточка настоящие, думали, что это музейный макет, и пытались потрогать гнездо пальцем. Другие, сидевшие на скамейке, будто на часах, кричали на них: «Зачем вы трогаете гнездо, неужели не видите, что оно настоящее?» Какой-то заботливый дядя из Дома туристов однажды явился к домику, принес с собой фанерный щиток с тесемочками и подвесил его под гнездом — чтобы птицам было спокойной. Другой сделал объявление: «Граждане посетители музея, входите осторожнее. Здесь живот ласточка!»
С тех пор экскурсанты стали входить в людскую на цыпочках. Ласточкино гнездо стало одним из экспонатов деревенского Пушкинского музея.
Но вот пришло время, младое племя выросло, и птицы покинули родное гнездо. Сказка кончилась. Одни лишь ласточки радовались. Они весело летали по пушкинской усадьбе и пели свою короткую красивую песенку.
Здешние старики говорят, что у ласточки две песни: одна о том, что самое доброе на земле — мир, а другая — песня-скороговорка: «В нашем доме все сусеки хлебом позасыпаны…»
…У Поклонной горки, где стояла старая часовня Михайловского, — группа строгих великанов сосен. Они как часовые на страже. На одной — большое гнездо, прочное. Видно, что живет в нем птица не простая, суровая, гнездо не прячет. Каждый лесник хорошо ее знает. Это черный ворон. Говорят, что ворон живет на свете сотни лет. Кто знает, когда поселился ворон здесь! Сосна очень старая, двухсотлетняя…
В июне 1967 года была в Михайловском большая гроза. Сильная молния ударила прямо в вершину сосны, стоящей почти рядом с той, на которой живет ворон. От удара кора на дереве расщепилась и разлетелась в стороны, и у земли вспыхнула голубым огнем молодая поросль, и стародавний ворон, сидевший в гнезде, даже не встрепенулся.
Ворона наделяют чудодейственными свойствами говорящей вещей птицы.
Утром на заре ворон поворачивается головой к востоку и приветствует восходящее солнце громким криком, а когда к старому ворону приходит смертный час, он умирает, глядя в ту сторону, откуда восходит солнце, — на восток. Впрочем, так делают многие птицы и звери. Это одна из нераскрытых тайн природы.
…Деревенский дом Пушкина вскоре после смерти поэта дал приют его вдове и детям-сиротам. Но он был уже настолько старым и ветхим, что жить в нем было невесело, и его все покинули.
И вот в дом въехали другие жильцы. Над камином в кабинете Пушкина устроилась сова, в самом же камине поселилось семейство хомяков… Все они жили здесь, пока старый дом совсем не развалился и на его месте не стали строить новый.
Сто и еще много лет прошло после смерти Пушкина, но и теперь сова навещает место, где он жил. Каждый год осенью, когда усадьба и рощи Михайловского пустеют, она лунными ночами прилетает к дому поэта, садится между двух беленых труб, на коньке высокой кровли, и громко плачет. Именно плачет. Это подметил еще Пушкин:
То был ли сон воображенья
Иль плач совы…
В старину русские люди называли сову «сирин — птица вещая». А древние греки и римляне считали ее символом вечности. Сова в Михайловском и есть символ вечности великого Пушкина.
Глава 31СИЛУЭТЫ
Многие здания, предметы, которыми люди в свое время пренебрегали, забирает в себя земля, она складывает их в свои кладовые и бережно хранит, дожидаясь тех времен, когда люди опомнятся и будут спрашивать себя: где же они? Пушкин жил в помещичьем сельце его предков. А всякое сельцо, говорит Даль в своем толковом словаре, должно иметь не только господский дом с флигелем и садом, баней, погребами, амбарами и людскими избами, но и церковь или часовню. В этом отличие сельца от деревни. Что в Михайловском при Пушкине не было церкви, общеизвестно, а вот что была часовня — в старых бумагах говорится, хотя и довольно скупо. В одном из своих писем Пушкин-отец жалуется сыну Александру на то, что крестьяне Михайловского, пользуясь его отсутствием, стали самовольно рубить лес и дошли до такого самоуправства, что «рубят его около самой часовни…».
Пятнадцать лет спустя эту часовню, уже совсем развалившуюся, видел один из первых паломников но пушкинским местам. Он рассказывал, что видел часовню неподалеку от въезда в сельцо, а где точно она была — не указывал.
Теперь все знают, что в стихах Пушкина, написанных им в годы ссылки, много местного. Отдельные строфы деревенских глав «Онегина» можно читать как поэтический путеводитель по Михайловскому.