Если вы всерьез хотите устроить заповедный уголок памяти великого предка, знатного земляка, прославленного современника — в добрый путь! Только настройте себя на то, что это не разовое мероприятие, а дело долгих лет, трудное и кропотливое.
Но все-таки это путь не для многих… А если говорить о памяти всенародной, о необходимой причастности каждого человека к тому, что составляет нашу национальную гордость, то и здесь основа всего — знание. На нем зиждется память! Я помню, как в первые годы после Октябрьской революции чуть ли не в каждой школе, каждом, даже махоньком, клубике были кружки по изучению творчества Пушкина, или Лермонтова, или Некрасова, или других больших писателей я поэтов. Как бы хотелось, чтобы эта наипрекраснейшая традиции возродилась. Мне могут возразить: в те годы народные массы только-только прорвались к культуре и стремились наверстать все, чего не имели раньше. Сейчас же произведения классиков легко доступны, есть практически в каждой семье, плюс многочисленные передачи по радио и телевидению, театральные постановки. Наконец, обязательная школьная программа по литературе. Зачем же нужны в наше время такие кружки?
Да затем, что более всего углубляет наши знания участие в литературных спорах и диспутах, совместное чтение, сопереживание, взаимный обмен информацией. И все это — не по обязательной программе, а по потребности души и интересу ума. И боже сохрани вас считать, что обязательной программы вам хватило, чтобы узнать и понять того же Пушкина. Только человеку, духовные потребности которого сведены к минимуму, кажется, будто Пушкин ему совершенно ясен. А чем более развит человек, чем он культурнее и эрудированнее, тем для него очевиднее неисчерпаемость творческого наследия великого поэта.
Пушкин действительно неисчерпаем и непознаваем до конца. И каждый человек воспринимает его по-своему. И никогда не будет найден общий эталон понимания. То же относится к творчеству любого большого художника. И эта прекрасная неисчерпаемость — лучший для человека стимул проникать в суть бессмертных произведений искусства.
Низкий поклон всем гениям искусства! Они донесли до нас память и славу предков, помогают познать законы сегодняшней жизни, напоминают о долге оставить добрый след для потомков. Оставаясь вечной загадкой, они манят нас прикоснуться к их жизни, чтобы понять, что же питало и вдохновляло их умы.
Одно из таких мест на земле, где можно, призвав на помощь воображение, перешагнуть через время и попасть в творческую лабораторию большого мыслителя, — наше Пушкиногорье. И я говорю каждому, чье сердце хоть однажды пленилось гением пушкинских строк: «Добро пожаловать к нам в гости!»
«Добро пожаловать!..» Это не обязательная вежливость воспитанного человека, а искреннее приглашение. Всех. Каждого. Кого навсегда приковал к себе пушкинский талант и тех, кому еще только предстоит счастье открытия для себя величайшего из поэтов.
Глава 3ВЫБОР
Я человек старый, мне уже за восемьдесят. Полжизни я отдал Пушкиногорью. Много лет я занимаюсь Пушкиным. Я изучаю то, что он видел на Псковщине, что он в ней особенно полюбил. Как приходила к нему муза и где эти тропинки-дорожки, на которых происходило это таинственное свидание…
С минувшей войны я вернулся инвалидом. Не знал, с чего начинать. Тогда мне и предложили: поезжай в Михайловское и приложи старание и умение в восстановлении этого пушкинского уголка, ведь ты опытный музейный работник!
Приехали мы с женой в Михайловское. Жили в траншее, потом в бункере, в окопе. Кругом разорены были все деревни. Все жилое разбито. Я не говорю уже о музее Пушкина, он был уничтожен. Все было разрушено. И монастырь, где он был похоронен, и его дом, и домик няни, и деревья — его современники. Фронт находился от пушкинского сердца в одном километре.
Я сказал себе сначала: «Брось ты это дело». Но остался. Да и можно ли было, видя, как мучился этот край — старый, псковский, защитник русских рубежей, — можно ли было не возродить его к жизни! Ведь подумайте, Бориса Годунова Пушкин писал, беседуя с теми людьми, деды которых когда-то жили здесь!
Так и началось мое большое дело. Я, конечно же, один бы ничего не сделал. К нам приехала специальная комиссия. В эту комиссию был назначен академик Алексой Викторович Щусев. Я записывал каждое его слово, слова он подкреплял набросками карандашом и пером. Некоторые рисунки у меня сохранились. Мы обошли все. Везде были надписи: «Проход закрыт. Заминировано. Разминировка через 2–3 месяца». Мы входили в сохранившийся полуразвалившийся дом без крыши, и саперы шли впереди. «Да бросьте», — отмахивался Щусев. Тогда сапер поднимал доску и говорил: «Смотрите!». И вынимал пехотные мины.
Так как все деревни вокруг были разрушены, колхозники поселились в парках: Михайловском, Тригорском, Петровском. Никто не хотел возвращаться на место своих исчезнувших деревень. Надо было людям объяснить, зачем это нужно.
И мы стали музей создавать. Сообща начали свою очень трудную работу. Пять лет разминировался Пушкинский заповедник. Вспоминается Пушкинский праздник 1949 года. К нему готовились долго. А после юбилея, когда стали убирать мусор, нашли саперы в заповеднике трехметровую кучу невзорванного тола.
Каждый год, когда мы готовимся к празднику поэзии, берем в руки грабли, лопату, метлу. Надо вес очистить, отполировать, и не бывает года, чтоб не попадались то снаряд, то мина, я не говорю уже о патронах.
Наше государство постоянно заботилось о благоустройство Пушкинского Государственного заповедника. Неустанно расширялись его границы. Они и сейчас продолжают расширяться.
Из Германии были возвращены многие вывезенные туда фашистами вещи. Среди них и книги регистрации посетителей. И даже одна книжка, где фашистские молодчики записывали свое первоначальное впечатление о посещении Михайловского. Ибо в начале, когда они вошли в усадьбу Пушкина, им казалось, что они пришли сюда навсегда, они будут насаждать тут свой пресловутый фашистский порядок. Поэтому они и музей даже открыли. Но потом они Михайловское разграбили… Через годы музейные вещи мы находили в самых разных местах. Нашли, конечно, не все.
Так вот, после восстановления того, что было уничтожено гитлеровцами, мы решили восстановить и то, что погибло еще в тревожные годы гражданской войны, что уничтожило беспощадное время. Постепенно возникла идея создании Большого Пушкинского заповедника, куда бы пошли не просто Михайловской и Тригорское, но и Святогорский монастырь, и Петровское, и древние памятники, которые Пушкин видел, которые на него произвели впечатление, которые подталкивали его мысль к исторической теме, — городище Воронич, городище Савкино…
Все места, где хотя бы тень Пушкина мелькнула, святы! До войны в Пушкинский заповедник приезжало 10–15 тысяч посетителей в год, после войны, в 1945 году, — 7 тысяч, через десять лет — 70 тысяч, еще через пять лет 200 тысяч, а теперь подвинулось к одному миллиону. Люди идут в Пушкинский заповедник не потому, что им просто захотелось побывать в нем, а чтобы пережить духовное потрясение. Много мы потеряли обрядов, традиций, которые складывались нашими отцами и дедами веками. Я, например, все время воюю за то, чтобы в заповеднике развивалась не экскурсионно-туристическия работа, а своеобразное паломничество. Чтобы человек к свиданию с Пушкиным готовился особо и шел в Михайловские с чувством поклонения.
Михайловское — сыроватое место. Оно «трехэтажное». Есть место воды, есть место земли — матери-благодетельницы, дающей хлеб, и есть просто красивое место — городище, где ничего не посадишь, оно для другого дела. И все это надо сохранить надежно. В разное время здесь должно быть все разное, и даже запах. Если в заповедном месте, где есть сады, в августе и сентябре не будет пахнуть антоновскими яблоками, это плохо.
За послевоенные годы мы накопили огромное богатство. Настало время, когда в заповеднике нужно создать научный музейный центр, где были бы лаборатории — ботаническая, орнитологическая, зоологическая, археологическая. Где были бы помещения для оздоровления книг, рукописей. Где были бы кабинеты для творческой работы художника, приехавшего писателя. Где был бы лекторий, где были бы кинотека, фонотека…
Мы создаем сейчас новую жизнь села. Вместо старых деревушек в окрестностях Михайловского скоро появятся сельскохозяйственные центры. По их надо сделать так, чтобы они украшали пушкинскую землю. Надо такой пейзаж создать, чтобы прибывший к нам человек, откуда бы он ни ехал, видел все национальное, русское, несущее в себе все хорошие традиции деревянного древнего зодчества. Надо, чтобы все было возможно ближе к пушкинскому пейзажу, без которого трудно правильно уразуметь истоки народности Пушкина. Ведь Пушкин родился на свет дважды. Один раз в Москве. Здесь он стал поэтом, его все любили, все о нем говорили. Но народным поэтом, провидцем души русского человека он стал в Михайловском. Здесь он увидел труд человека, его каторгу, его хлеб, его корову, его могилы, услышал его песню, его сказания, постиг его дух, увидел древние границы своего государства. Это все на него обрушилось.
Пушкин жил втрое быстрее, чем все мы живем. Он к тридцати годам столько всего накопил, что, уехав из Михайловского, он продолжал писать и в Болдине, и в Петербурге, и в Твери, опираясь на тот материал, что в Михайловском накопил. Через три года после смерти Пушкина его близкий друг Вяземский посетил Михайловское. Он писал: «Я решил поехать туда и самому походить по следам Пушкина и Онегина». Вот так он и говорил: «по следам Пушкина и Онегина». Многие люди и сегодня ищут у нас тень Татьяны Лариной, Евгения Онегина. Пушкин ведь был чудотворец.
Вяземский, по русскому обычаю, пришел первым делом преклонить колена перед могилой Пушкина. И тут он написал: «Я был приятно удивлен, когда увидел у могилы Пушкина сидящую группу простых мужиков, толкующих о Пушкине». Почему у нашего народа всегда была такая тяга к Пушкину?
Потому что Пушкин — это такая простота, это такая ясность, что, когда Комиссариат народного просвещения в 1918 году разрабатывал первую